Иванов
ич
родился в Москве
28 февраля 1866 года
– поэт, мыслитель,
филолог, переводчик.
Отец его, мелкий
чиновник, землемер,
умер в 1871. Осиротевшего
Иванова воспитала
мать. С нею он
разделял детскую
глубокую живую
веру в Бога и
укорененность
в наивноправославном
быте. Но мать
привила сыну
и сентиментально-романтическое
представление
о высоком назначении
поэзии и поэта
в мире, также
легшее в основу
мирочувствия
и миропонимания
Иванова. В
гимназические
годы (1875 – 1884; окончил
1-ю московскую
гимназию с
золотой медалью)
сказываются
характерологические
черты и умственные
склонности
Иванова «Из
мальчика заносчивого
и деспотического
я сделался
сдержанным
и образцовым
воспитанником».
«Старомодную
изысканную
вежливость
отмечали в
облике Иванова
все мемуаристы.
Иванов усваивает
привычку к
постоянным
и напряженным
умственным
занятиям, - «во
внешней жизни
эта эпоха
определилась
для меня, как
начало долгого
и сурового
трудничества.
В
1884 Иванов поступает
на историко-филологический
ф-т Московского
университета.
Определившееся
еще на школьной
скамье пристрастие
к классической
древности
сочеталось
в Иванове с
увлечением
революционными
настроениями.
Тогда же кризис
детской веры
привел Иванова
к пессимистическому
атеизму (с попыткой
самоубийства).
В университете
способности
Иванова обратили
на себя внимание
профессуры,
прежде всего
историка П. Г.
Виноградова.
Однако по окончании
2-го курса (1886) Иванов
оставил университет
и уехал за границу;
много позже
он объяснял
свое решение
новым мировоззренческим
кризисом: логика
вещей неминуемо
влекла его к
активной подпольной
деятельности,
притом, что
Иванов потерял
всякую убежденность
в ее справедливости
и необходимости
вплоть до 1905 Иванов
появляется
в России лишь
короткими
наездами.
В
1886 Иванов женился
на Дарье Михайловной
Дмитревской
(1864 –1933). Они обосновались
в Берлине, где
продолжил
учебу, занимаясь
экономико-юридическими
аспектами
римской истории;
становлением
Иванова-ученого
руководили
О. Гиршфельд
и Т. Момзен, об
ученичестве
у последнего
Иванов всегда
вспоминал с
гордостью («О
Момзене» - «Весы»,
1904, № 11). По окончании
курса (1891) Иванов
принялся за
диссертацию
о римских откупах.
Он жил в Париже,
побывал в Лондоне,
позже перебрался
в Италию. Странствия
по Европе означали
для Иванова
продолжение
и углубление
образования,
он изучает
памятники
культуры, прежде
всего античности
– нарабатывается
восхищавшая
и часто подавлявшая
его современников
гуманитарная
эрудиция Иванова,
прекрасно
структурированная
классической
немецкой школой
и философски
осмысленная.
Круг общения
Иванова в это
время – молодые
русские ученые,
работавшие
за границей
(И. М. Гревс, С. А.
Котляревский,
М. Н. Сперанский),
немецкий филолог
Крумбахер. Со
многими из них
устанавливаются
на долгие годы
дружеские
отношения,
особенно близкие
– с историком
Гревсом. В мире
академической
интеллигенции
Иванов навсегда
останется
«почти своим».
Еще
в школьные годы
Иванов испытывает
«страсть к
Достоевскому».
«Как только
я очутился за
рубежом, - писал
позже Иванов,
- забродили во
мне искания
мистические,
и пробудилась
потребность
создать Россию
в ее идее. Я принялся
изучать Владимира
Соловьева и
Хомякова». С
начала 1890 – х гг.
Иванова захватывает
изучение Ф.
Ницше. Скоро,
однако, увлечение
немецким философом
превратилось
в многолетний
внутренний
с ним спор, в
котором ницшеанскому
антихристианству,
индивидуализму,
культу самоутверждающейся
силы Иванов,
в конце концов,
противопоставил
христианские
ценности
самопожертвования
во имя спасительного
единения
человечества.
В ницшеанских
терминах Иванов
сознал самый
свой значительный
жизненный
кризис. В 1893 он
встретил А. Д.
Зиновьеву, ради
которой в 1895
оставил жену
и дочь.
Первые
упражнения
Иванова в
стихотворчестве
относятся к
детской поре,
с гимназических
лет он писал
много и постоянно,
но самые ранние
его опыты неизвестны
(по свидетельству
Иванова, в 1-ю
его книгу «Кормчие
звезды» вошли
произведения
начиная лишь
с конца 80 – х гг.).
Живя за границей,
Иванов ради
заработка
некоторое время
занимался
мелкой журналистской
работой, его
материалы
появлялись
в «Московских
ведомостях»
и «Граждане»
(1888). Но поэзия
Иванова до 1895
года не выходила
из круга семьи
и ближайших
друзей. Поэтическим
дебютом Иванова
обязан первой
жене. Летом
1895, когда был решен
семейный разрыв,
она показала
В. С. Соловьеву
рукопись сборника
стихов, и он
высоко оценил
дарование
безвестного
стихотворца
и предложил
свою помощь
в издании книги
(Иванов Познакомился
с Соловьевым
лично осенью
1895). Вероятно,
сознавал
исчерпанность
для открывшегося
ему творческого
пути «доницшеанского»
лирического
опыта, отложившегося
в стихах, включенных
в этот сборник,
а Д. М. Иванова
хотела, чтобы
он стал памятником
ее жизни и Ивановым
и противилась
включению
«дионицшийских»
стихов, продиктованных
появлением
соперницы. В
результате
окончательное
оформление
корпуса ранней
лирике совершилось
только в «Кормчих
звездах».
Иванов
получил развод
с Д. Ивановой
в мае 1896, с воспрещением
ему навсегда
(по церковному
канону, как
виновному в
прелюбодеянии)
возможности
нового брака.
Бракоразводный
процесс Зиновьевой
затянулся до
1899. Ее муж К. С.
Шварсалон
настаивал на
передаче ему
трех его детей
от брака с Зиновьевой
(будущих сынков
и падчерицы
Иванова) Иванов
и Зиновьева
были вынуждены
скрываться
от него, вели
полулегальную
жизнь, кочуя
по Европе, к
чему принуждало
их и обучение
детей в различных
частных школах.
Они живут в
Италии, Англии,
Франции, Швейцарии.
В 1899 Иванов и
Зиновьева,
нарушая церковные
и гражданские
законы, венчаются
у греческого
православного
священника
в Ливорно.
Диссертация
Иванова, законченная
в 1895, получила
одобрение
Гиршфельда
и Моммзена, но
от докторского
диспута Иванов
отказался, его
самолюбие не
желало мириться
с малейшей
возможностью
споткнуться
на предварительном
экзамене. В
дальнейшем
к работам в
этой области
Иванов не
возвращался.
Иванова всецело
захватывает
религиозно-историческая
проблематика.
Он собирает
«материалы
для исследования…
корней римской
веры во вселенскую
миссию Рима»,
а позднее погружается
в историю
древнегреческих
дионисийских
культов. Здесь,
на почве
исконно-ницшеанской
проблематики
– отношение
индивидуума
и множества
(рода, толпы,
народа), рождение
трагедии из
культового
действа, очищение
в бунте и «правом
безумии» и т.
д. - Иванов ищет
ответы на коренные
запросы современности,
общественной
жизни и искусства.
Он работает
в Афинах (откуда
предпринимает
паломничество
в Египет и
Палестину). В
начале века
семья Ивановых
снимает дом
в Женеве, куда
приезжают
многочисленные
русские друзья
и знакомые (в
частности, в
1904 М. А. Волошин,
С. А. Поляков,
М. Н. Семенов).
Полноправным
членом семьи
становится
М. М. Замятина,
подруга Зиновьевой,
до самой смерти
ведшая дом
Ивановых, часто
выполнявшая
секретарскую
работу для
Иванова.
Иванов писал,
что благодаря
встрече с Зиновьевой
в нем «впервые
раскрылся и
осознал себя
вольно и уверенно
поэт». Поэтическое
призвание для
Иванова было
торжественно
пророческому,
что делало
необходимым
общественное
служение, обращение
к народу. Связи
Иванова с русскими
литературными
кругами были
весьма опосредованные,
по академическим
и дружеским
каналам попадают
в печать первые
его публикации
– несколько
стихотворений
в журнал “Cosmopolis”
(1898, № 11), «Вестник
Европы» (1898, № 9;
1899, № 6) и перевод
оды Пиндара.
Формирование
1-й книги шло
медленно и с
большими колебаниями:
поэт некоторое
время вынашивал
замысел соединения
в ней стихотворных
и теоретических
работ, которые
должны были
бы дискурсивно
уяснить читателю
мировоззрение,
определившее
позицию автора,
но впоследствии
от этого плана
отказался;
«Кормчие звезды»,
печатавшиеся
Ивановым за
свой счет, вышли
в 1903; название
книги одобрил
Владимир Соловьев.
С
выходом в свет
«Кормчих Звезд»
массовая критика
надолго устанавливает
за Ивановым
репутацию
«Тредиаковского
наших дней».
Из критиков
один В. Я. Брюсов
увидел, что
Иванов «настоящий
художник, понимающий
современные
задачи стиха…
истинно современный
человек, причастный
всем нашим
исканиям,
недоумениям,
тревогам».
В
мае 1903 в парижской
Высшей русской
школе общественных
наук Иванов
читает курс
лекций по истории
дионисийских
культов. На
лекции в Париже
Иванов познакомился
с Брюсовым, с
которым завязались
дружеские
отношения.
Весной-летом
1904 Иванов с женой
в гостях в Москве;
в кругу символистов
устанавливается
авторитет
Иванова, поэта
и теоретика,
одного из лидеров
школы. В 1904 московский
«скорпион»
выпустил 2-ю
книгу стихотворений
Иванова «Прозрачность»,
с восторгом
принятую
символистами.
С
осени 1905 петербургский
дом Иванова,
известный как
«башня» Вячеслав
Иванова (поскольку
квартира –
Таврическая
улица, 25 – находилась
на последнем
этаже в угловой
башне), становится
самым ярким
русским литературным
салоном 20 в.;
журфикс (т. е.
ивановские
среды) принимал
весь модернистски
ориентированный
круг петербуржской
артисческой
интеллигенции
– литераторов,
художников
(прежде всего
«мирискусники»
- особенно близкие
отношения у
Иванова устанавливаются
с М. В. Добужинским,
К. А. Сомовым,
Л. С. Бакстом),
музыкантов
(прежде всего
участники
кружка «Вечеров
современной
музыки», Иванов
сдружился с
В. Ф. Нувелем,
А. П. Нуроком),
актеров (труппа
театра В. Ф.
Комиссаржевской,
самая тесная
связь устанавливается
с В. Э. Мейерхольдом),
философов (в
т. ч. заметную
роль играет
Н. А. Бердяев),
ученых. Вокруг
Иванова собирается
молодежь, которая
находит в нем
отклик и поддержку
в духовных и
литературных
исканиях; особенно
заметна роль
Иванова в становлении
Г. И. Чулкова,
С. М. Городецкого,
М. Л. Гофмана,
А. К. и Е. К. Герцык.
Сравнительно
скоро «среды»,
ввиду наплыва
случайной
публики, были
отменены хозяевами,
но вплоть до
отъезда летом
1912 Иванова в Италию
его дом оставался
центром притяжения,
своеобразной
художнической
колонией, где
всегда гостили
друзья (в частности,
Андрей Белый,
М. О. Гершензон),
долгое время
постоянно жил
М. А. Кузмин.
В пору первой
русской революции
на «башне»
господствовали
радикальные
настроения
(Иванов откликнулся
на события
русско-японской
войны и революции
циклом «Година
гнева», вошедшим
в сборник “Cor
ardens”, у Иванов
расположился
своего рода
«корреспондентский
пункт» русских
и иностранных
журналистов,
аккредитированных
при 1-й Государственной
думе. На «башне»
3 января 1906 произошла
встреча М. Горького
с художниками
и писателями,
организаторами
радикального
журнала «Адская
почта» и театра
«Факелы», в
которых ближайшее
участие принимал
Иванов.
Под
определяющим
влиянием Иванова,
проповедовавшего
«хоровое»
начало в культуре,
ставившего
задачу преодоления
индивидуализма
и через волевое
мифотворческое
искусство
выхода к «соборности»,
к религиозной
надындивидуальной
общности людей,
внутри символизма
к 1906-1909 складывается
«петербуржское»
крыло; его противники
сплотились
на традиционной
для школы платформе
самоценного,
«внеэтического»
искусства.
В
1909 Иванов издал
отдельной
книгой «По
звездам» (СПб.)
– важнейшие
статьи 1904 – 1909, на
которых основывалось
признание его
главным - рядом
с А. Белым –
теоретиком
символизма.
После раскола
в 1906-1909 символизм
воссоединился
как школа «младших»,
ее возглавили
А. Белый, Блок
и Иванов. Организационным
центром становилось
московское
издательство
«Мусагет» с
журналом «Труды
и дни». Огромное
влияние оказал
Иванов на
петербуржскую
молодежь. На
«башне» с весны
1909 собирается
«поэтическая
академия»,
вскоре институализировавшаяся
как Общество
ревнителей
художественного
слова; через
нее прошли Н.
С. Гумилев, О.
Э. Мандельштам,
В. В. Хлебников.
Ведущую роль
– наряду с И.
Ф. Анненским
и Кузминым –
играет Иванов
на первых порах
в журнале «Аполлон»,
начавшем выходить
с осени 1909.
Еще
перед лицом
внутрисимволистического
раздора Иванов
сформулировал
свою принципиальную
установку –
«единственная
борьба, в которой
я намереваюсь
участвовать,
- есть борьба
за утвердившиеся
в моем духе
ценности религиозного
сознания». На
рубеже 1900 – 1910 –
х гг. он играет
одну из главных
ролей в петербургском
Религиозно-философском
обществе, руководит
его Христианской
секцией.
В эстетике
Иванова теория
символизма
обретает
онтологическое
обоснование
и законченность:
подлинно реально
только истино-сущее,
которое может
открываться
восприятию
в опыте общения
с миром явлений;
отсюда путь
познания – от
«низшего» к
«высшему», от
«реального»
к «реальнейшему»;
в сжатом и
окончательном
виде теория
«реалистического
символизма»
изложена в
статье Иванова
“Simbolismo” в
“Enciclopedia Italiana”.
Лозунги новых
постсимволистских
школ сознавались
направленными
не только против
символизма
в целом, но и
против теорий
и поэтической
практики Иванова
в первую очередь.
«Бунт» акмеистов
был взрывом
изнутри ивановской
«поэтической
академии»,
экспроприацией
журнала «Аполлон»
у «старшей
редакции» с
Ивановым во
главе.
При этом единогласно
высокую оценку
получили книги
стихов Иванова
“Cor ardens”(1911,
книга стала
складываться
в 1906, циклы памяти
Зиновьевой-Аннибал
резко увеличили
ее объем и изменили
композицию)
и «Нежная тайна»
(1912).
Творческое
развитие Иванова
отличалось
логикой,
последовательностью
и устойчивостью
оснований
поэтической
системы и
определяющих
ее духовных
координат.
Четкая периодизация
его поэтического
пути Иванова,
запечатлевающихся
в том числе и
в изменении
функций Иванова
– поэта, критика
и публициста,
ученого и мыслителя
– в русской
культуре. Детство,
отрочество
и юность находят
себе продолжение
в затяжном
фазисе духовного
созревания
и «келейного»
(по собственному
выражению
Иванова) становления
– до начала
1910 – х гг., Иванов
оказывается
одним из наиболее
влиятельных
деятелей
литературного
обновления
в России, прошедшего
под знаком
утверждения
символизма.
В 1910 – х гг. на первый
план в лирике
Иванова метафизические
и богословские
темы судеб
человечества
(мелопея «Человек»,
1915 – 1918; Париж, 1939),
России, истории.
Самопознание
«я» сосредотачивается
на уяснении
своей провиденциальной
и благодатной
у
в судьбах родовых
(поэма «Младенчество»,
1913 – 1918). В сборнике
«нежная тайна»
Иванов опробует
опрощение
поэтики, просветление
и «умирение»
стиля; эта
художественная
установка
закрепляется,
превращается
в устойчивую
стилеобразующую
характеристику
позднего творчества
Иванова проходящего
через фазу
молчания
(осознаваемого
как годы покаяния
– 20 – 30 – е гг.) и
завершающегося
предельно
строгой, немногословной
лирикой «Римского
дневника 1944 г.»
(опубликованного
в его книге:
«Свет вечерний»).
В литературной
среде Петербурга
Иванов ощущал
себя с начала
1910 – х гг. все более
одиноким (положение
усугубилось
тем, что многие
с осуждением
восприняли
его женитьбу
на падчерице,
лично оскорбительным
для Иванова
было поведение
в этой связи
его близкого
друга – Кузмина).
В 1912 Ивановы уехали
за границу
(Швейцария,
Рим) – В. К. Иванова
ждала ребенка,
а осенью 1913, по
возвращении,
они поселились
в Москве. Ближайшей
средой для
Иванова становится
круг мыслителей,
объединившихся
вокруг издательства
М. К. Морозовой
«Путь» - В. Ф. Эрн,
С. Н. Булгаков,
П. А. Флоренский,
Гершензон,
Бердяев и другие.
Иванов постоянно
печатается
в журнале П. Б.
Струве «Русская
мысль». Много
работает для
издательства
М. И С. Сабашниковых
– переводит
для него Алкея
и Сафо, Петрарку,
Эсхила.
Если в статьях
1904 – 1909 доминирует
проблема личности
– ее общественного
и религиозного
самоопределения
– то в позднейших
работах Иванов,
как и в лирике,
на первый план
все определеннее
выходят проблемы
человеческих
общностей –
теория символического
искусства как
общечеловеческой
связи и общенациональных,
общенародных
судеб, закономерности
которого Иванов
пытается открыть
в наследии Ф.
М. Достоевского,
Л. Н. Толстого,
Владимира
Соловьева. В
апреле 1917 Иванов
пишет «Гимн
Новой России».
Однако реальное
развитие событий
не отвечало
представлениям
ивановской
историософии:
«Революция
протекает
внерелигиозно.
Целостное
самоопределение
народное не
может быть
внерелигиозным.
Итак, революция
не выражает
доныне целостного
народного
самоопределения».
Это убеждение
продиктовало
«Песни смутного
времени» (журнал
«Народоправство,
1918 г.) – цикл изданий,
который не
захотел печатать
отдельной
книгой.
По отношению
к Советской
власти Иванов
занял принципиально
лояльную позицию.
В 1918 – 1920 он был одним
из организаторов
и руководителей
театрального
и литературных
отделов Наркомпроса;
читал лекции
и вел занятия
в секциях
Пролеткульта,
в многочисленных
учебных заведениях.
Произведения
Иванова – поэма
«Младенчество»,
трагедия
«Прометей»(1919),
«Переписка
из двух углов»(1921),
вместе с книгами
Блока и А. Белого,
стали основой
репертуара
петроградского
«Алконоста»
- последнего
издательства
русских символистов;
в его журналах
«Записки мечтателей»
Иванов активно
печатался. К
послереволюционной
поэзии относятся
«Зимние сонеты»
(в книге: Поэзия
революционной
Москвы, 1922) – один
из самых знаменитых
циклов Иванова,
и «Переписка
из двух углов,
важнейший
документ в
общеевропейской
дискуссии 20 –
х гг. о «кризисе
европейской
культуры»,
«кризисе гуманизма»,
неоднократно
переводившийся
на другие языки
и породивший
обширную критическую
литературу.
В 1920 Иванов, после
смерти от голода
и лишений жены
и М. М. Замятиной,
делает попытку
выехать за
границу, после
неудачи которой
перебирается
на Северный
Кавказ, затем
в Баку, куда
был приглашен
на кафедру
классической
филологии.
Здесь он защищает
в 1921 докторскую
диссертацию
«Дионис и
прадионисийство»(Баку,
1923), ведет обширную
культурно-просветительскую
деятельность;
В Баку написана
до сих пор неизданная
музыкальная
трагикомедия
«Любовь-Мираж»
В 1924 по линии
Наркомпроса
командирован
за границу и
поселяется
с семьей в Риме;
до 1930 он получает
содержание
через Цекубу,
до 1936 сохраняет
советское
гражданство,
в связи с чем
не может получить
государственную
службу ни в
Италии, ни в
Египте (где ему
предлагали
профессуру).
Иванов стоял
в стороне от
всех общественно-политических
начинаний
русской эмиграции,
он ничего не
печатал в
эмигрантских
изданиях (до
1936), и позже его
имя появлялось
там эпизодически
(напротив переводы
Иванова публиковали
советские
издательства).
Однако он не
делает и никаких
попыток вернуться
в СССР: Иванов
неоднократно
мотивировал
свое решение
коренным несогласием
с государственной
политикой
воинствующего
атеизма. В 1926
Иванов присоединяется
к католической
церкви. В 1926 – 1934
он работает
преподавателем-репетитором
в павийском
колледже «Карло
Борромео»,
позже преподает
языки в ватиканских
учебных заведениях.
Последние 30
лет жизни –
время относительного
спада активности
Иванова. Он
практически
не пишет стихов,
только в 1924 по
приезде в Рим
создает блестящий
цикл «Римские
сонеты» и в
1943 – 1944 – стихотворение
«Римский дневник»;
подготовленная
перед смертью
книга «Свет
вечерний»
составлена,
за указанными
исключениями,
из стихов 1910 –
начала 1920 – х гг.
После Иванова
осталась
незаконченной
«Повесть о
Светомире
царевиче»,
начатая в 1930 –
е гг.
5
АЛЬПИЙСКИЙ
РОГ
Средь
гор глухих я
встретил пастуха,
Трубившего
в альпийский
длинный рог.
Приятно
песнь его лилась;
но, зычный,
Был
лишь орудьем
рог, дабы в горах
Пленительное
эхо пробуждать.
И
всякий раз,
когда пережидал
Его
пастух, извлекши
мало звуков,
Оно
носилось меж
теснин таким
Неизреченно-сладостным
созвучьем,
Что
мнилося: незримый
духов хор,
На
неземных орудьях,
переводит
Наречием
небес язык
земли.
И
думал я: "О гений!
Как сей рог,
Петь
песнь земли
ты должен, чтоб
в сердцах
Будить
иную песнь.
Блажен, кто
слышит".
И
из-за гор звучал
отзывный глас:
"Природа
- символ, как
сей рог. Она
Звучит
для отзвука;
и отзвук - бог.
Блажен,
кто слышит
песнь и слышит
отзвук".
[1902]
В
КОЛИЗЕЕ
Great
is their love, who love
in
sin and fear.
Byron
Велика
тех любовь, кто
любят
во
грехе и страхе.
Байрон
День
влажнокудрый
досиял,
Меж
туч огонь вечерний
сея.
Вкруг
помрачался,
вкруг зиял
Недвижный
хаос Колизея.
Глядели
из стихийной
тьмы
Судеб
безвременные
очи...
День
бурь истомных
к прагу ночи,
День
алчный провожали
мы -
Меж
глыб, чья вечность
роковая
В
грехе святилась
и крови,
Дух
безнадежный
предавая
Преступным
терниям любви,
Стеснясь,
как два листа,
что мчит,
Безвольных,
жадный плен
свободы,
Доколь
их слившей
непогоды
Вновь
легкий вздох
не разлучит...
Между
1893 и 1902
РУССКИЙ
УМ
Своеначальный,
жадный ум,-
Как
пламень, русский
ум опасен
Так
он неудержим,
так ясен,
Так
весел он - и так
угрюм.
Подобный
стрелке неуклонной,
Он
видит полюс
в зыбь и муть,
Он
в жизнь от грезы
отвлеченной
Пугливой
воле кажет
путь.
Как
чрез туманы
взор орлиный
Обслеживает
прах долины,
Он
здраво мыслит
о земле,
В
мистической
купаясь мгле.
1890
МЕДНЫЙ
ВСАДНИК
В
этой призрачной
Пальмире,
В
этом мареве
полярном,
О,
пребудь с поэтом
в мире,
Ты,
над взморьем
светозарным
Мне
являвшаяся
дивной
Ариадной,
с кубком рьяным,
С
флейтой буйно-заунывной
Иль
с узывчивым
тимпаном,-
Там,
где в гроздьях,
там, где в гимнах
Рдеют
Вакховы экстазы...
В
тусклый час,
как в тучах
дымных
Тлеют
мутные топазы,
Закружись
стихийной
пляской
С
предзакатным
листопадом
И
под сумеречной
маской
Пой,
подобная менадам!
В
желто-серой
рысьей шкуре,
Увенчавшись
хвоей ельной,
Вихревейной
взвейся бурей,
Взвейся
вьюгой огнехмельной!..
Ты
стоишь, на грудь
склоняя
Лик
духовный, лик
страдальный.
Обрывая
и роняя
В
тень и мглу
рукой печальной
Лепестки
прощальной
розы,
И
в туманные
волокна,
Как
сквозь ангельские
слезы,
Просквозили
розой окна -
И
потухли... Всё
смесилось,
Погасилось
в волнах сизых...
Вот
- и ты преобразилась
Медленно...
В убогих ризах
Мнишься
ты в ночи Сивиллой...
Что,
седая, ты бормочешь?
Ты
грозишь ли мне
могилой?
Или
миру смерть
пророчишь?
Приложила
перст молчанья
Ты
к устам - и я, сквозь
шепот,
Слышу
медного скаканья
Заглушенный
тяжкий топот...
Замирая,
кликом бледным
Кличу
я: "Мне страшно,
дева,
В
этом мороке
победном
Медноскачущего
Гнева..."
А
Сивилла: "Чу,
как тупо
Ударяет
медь о плиты...
То
о трупы, трупы,
трупы
Спотыкаются
копыта..."
Между
1905 и 1907
"ВЕНОК"
Валерию
Брюсову
Волшебник
бледный Urbi пел
et Orbi*:
То
- лев крылатый,
ангел венетийский,
Пел
медный гимн.
А ныне флорентийской
Прозрачнозвонной
внемлю я теорбе.
Певец
победный Urbi пел
et Orbi:
То
- пела медь трубы
капитолийской...
Чу,
барбитон ответно
эолийский
Мне
о Патрокле
плачет, об Эвфорбе.
Из
златодонных
чаш заложник
скорби
Лил
черный яд. А
ныне черплет
чары
Медвяных
солнц кристаллом
ясногранным,
Садился
гордый на треножник
скорби
В
литом венце...
Но царственней
тиары
Венок
заветный на
челе избранном!
*
Граду и миру
(лат.).- Ред.
Январь
1906
НИВА
В
поле гостьей
запоздалой,
Как
Церера, в ризе
алой,
Ты
сбираешь васильки;
С
их душою одичалой
Говоришь
душой усталой,
Вяжешь
детские венки.
Вязью
темно-голубою
С
поздней, огненной
судьбою
Золотые
вяжешь дни,
И
над бездной
роковою
Этой
жертвой полевою
Оживляются
они -
Дни,
когда в душе
проснулось
Всё,
в чем сердце
обманулось,
Что
вернулось
сердцу вновь...
Всё,
в чем сердце
обманулось,
Ярче
сердцу улыбнулось
-
Небо,
нива и любовь.
И
над щедрою
могилой
Не
Церерою унылой
Ты
о дочери грустишь:
День
исходит алой
силой,
Весть
любви в лазури
милой,
Золотая
в ниве тишь.
26 июня
1907
НОСТАЛГИЯ
Подруга,
тонут дни! Где
ожерелье
Сафирных
тех, тех аметистных
гор?
Прекрасное
немило новоселье.
Гимн
отзвучал: зачем
увенчан хор?..
О,
розы пены в
пляске нежных
ор!
За
пиром муз в
пустынной нашей
келье -
Близ
волн морских
вечернее похмелье!
Далеких
волн опаловый
простор!..
И
горних роз
воскресшая
победа!
И
ты, звезда зари!
ты, рдяный град
-
Парений
даль, маяк златого
бреда!
О,
свет любви, ему
же нет преград,
И
в лоно жизни
зрящая беседа,
Как
лунный луч в
подводный
бледный сад?
Между
1892 и 1902
ПРОЗРАЧНОСТЬ
Прозрачность!
Купелью кристальной
Ты
твердь улегчила
- и тонет
Луна
в среброзарности
сизой.
Прозрачность!
Ты лунною ризой
Скользнула
на влажные
лона,
Пленила
дыхания мая,
И
звук отдаленного
лая,
И
призраки тихого
звона.
Что
полночь в твой
сумрак уронит,
В
бездонности
тонет зеркальной.
Прозрачность!
Колдуешь ты
с солнцем,
Сквозной
раскаленностью
тонкой
Лелея
пожар летучий;
Колыша
под влагой
зыбучей,
Во
мгле голубых
отдалений,
По
мхам малахитным
узоры;
Граня
снеговерхие
горы
Над
смутностью
дольних селений;
Простор
раздражая
звонкий
Под
дальним осенним
солнцем.
Прозрачность!
Воздушною
лаской
Ты
спишь на челе
Джоконды,
Дыша
покрывалом
стыдливым.
Прильнула
к устам молчаливым
-
И
вечностью веешь
случайной;
Таящейся
таешь улыбкой,
Порхаешь
крылатостью
зыбкой,
Бессмертною,
двойственной
тайной.
Прозрачность!
Божественной
маской
Ты
реешь в улыбке
Джоконды.
Прозрачность!
Улыбчивой
сказкой
Соделай
видения жизни,
Сквозным
- покрывало
Майи!
Яви
нам бледные
раи
За
листвою кущ
осенних;
За
радугой легкой
- обеты,
Вечерние
скорбные светы
-
За
цветом садов
весенних!
Прозрачность!
Божественной
маской
Утишь
изволения
жизни.
[1904]
МОЛЧАНИЕ
Л. Д.
Зиновьевой-Аннибал
В
тайник богатой
тишины
От
этих кликов
и бряцаний,
Подруга
чистых созерцаний,
Сойдем
- под своды тишины,
Где
реют лики прорицаний,
Как
радуги в луче
луны.
Прильнув
к божественным
весам
В
их час всемирного
качанья,
Откроем
души голосам
Неизреченного
молчанья!
О,
соизбранница
венчанья,
Доверим
крылья небесам!
Души
глубоким небесам
Порыв
доверим безглагольный!
Есть
путь молитве
к чудесам,
Сивилла
со свечою смольной!
О,
предадим порыв
безвольный
Души
безмолвным
небесам!
Между
1904 и 1907
ТАОРМИНА
За
мглой Авзонии
восток небес
алей;
Янтарный
всходит дым
над снеговерхой
Этной;
Снег
рдеет и горит,
и пурпур одноцветный
Течет
с ее главы, как
царственный
елей.
На
склоны тихие
дубрав, на мир
полей
И
рощей масличных,
и берег предрассветный,
Где
скоро смутный
понт голубизной
просветной
Сверкнет
в развалинах
священных
пропилей.
В
обломках спит
феатр, орхестра
онемела;
Но
вечно курится
в снегах твоя
фимела,
Грядый
в востоке дня
и в торжестве
святынь!
И
с твоего кремля,
как древле,
Мельпомена
Зрит,
Эвий, скорбная,
волшебный круг
пустынь
И
Тартар, дышащий
под вертоградом
плена.