Пятнадцать лекций и одно сообщение для работающих на строительстве Гётеанума в Дорнахе с

РУДОЛЬФ ШТАЙНЕР

ЧЕЛОВЕК
И
МИР ДЕЙСТВИЕ
ДУХА
В
ПРИРОДЕ О
ПЧЕЛАХ

Пятнадцать лекций и одно сообщение для работающих

на строительстве Гётеанума в Дорнахе с

8 октября по 22 декабря 1923 г.

GA
351

Перевел с немецкого Александр ДЕМИДОВ

МАРИЯ ШТАЙНЕР

Введение к появлению публикаций из лекций Рудольфа Штайнера для рабочих Гётеанума с августа 1922 по сентябрь 1924 г.

Эти лекции можно было бы назвать диалогом, поскольку их содержание по настоянию Рудольфа Штайнера всегда определяли сами рабочие. Им бы­ло разрешено самим избирать темы, он побуждал их задавать вопросы и делать сообщения, поощрял их самопроявление, их возражения. Рассматривалось и дальнее и ближайшее. Особенно интересными оказа­лись терапевтические и гигиенические стороны жиз­ни; видно, что об этих вещах рабочим приходилось за­ботиться каждый день. Но также затрагивались и все явления природы, бытие минералов, растений и жи­вотных, причем это рассмотрение выводило в космос, к первоистоку вещей и существ. В конце рабочие проси­ли дать им введение в духоведение, в познавательную основу для понимания Мистерии христианства.

Общая духовная работа сложилась на основе не­скольких курсов, которые доктор Роман Боос проводил по окончании работ на стройке для интересующихся; позднее эти курсы проводились и дальше другими чле­нами Антропософского Общества. Позднее рабочие по­просили Рудольфа Штайнера принять их и утолить жа­жду знаний — и, если возможно, посвятить этому один час обычного рабочего времени, пока они еще бодры и могут сохранять восприимчивость. Это происходило в утренние часы после перерыва в работе. Могли прийти также некоторые служащие строительной конторы и еще двое или трое из узкого рабочего круга доктора

Штайнера. Обсуждались практические вещи, напри­мер, разведение пчел для тех, кто интересовался пчело­водством. Когда Рудольфа Штайнера уже не было среди нас, экспериментальная агрогруппа опубликовала для своих членов конспект этих лекций в виде брошюры.

Многие проявляют большое желание ознакомить­ся с этими лекциями. Однако они были рассчитаны на особую аудиторию, и в той особой ситуации были импровизацией на темы, продиктованные обстоятельст­вами и настроением рабочих-слушателей; при этом они не предназначались для печати. Именно та форма, в ко­торой они были прочитаны, позволила сохранить све­жесть и непосредственность, которые не хотелось бы потерять. Была создана особая атмосфера взаимодей­ствия того, что жило в душе спрашивающего и в душе дающего ответ. Не хотелось бы упускать этот колорит, эту окраску в ходе педантичной редакторской пере­работки. Поэтому мы отважились по возможности ограничить ее. Пусть не все здесь соответствует стили­стическим литературным канонам, зато во всей своей непосредственности сохраняется настоящая жизнь.

ЧЕЛОВЕК И МИР ДЕЙСТВИЕ ДУХА В ПРИРОДЕ

ЛЕКЦИЯ ПЕРВАЯ

Дорнах, 8 октября 1923 г.

Доброе утро, господа! Вы задумали что-нибудь та­кое, на что можно было бы ответить сегодня? Если нет, то я хочу рассказать вам о том, что могло бы стать очень хорошим дополнением к тому, что уже обсуждалось.

Если человек присматривается к природе — вооб­ще-то он смотрит на нее весьма бездумно, — для него наступает такой момент, когда он начинает по-настояще­му задумываться над явлениями природы и понимает, что во всей природе присутствует дух, повсюду присут­ствует духовное; ему, как бы я сказал, становится любо­пытно: а как же этот дух действует в природе. У меня уже была возможность на примере строительных работ у бобров, на примере других подобных вещей показать вам, насколько все эти вещи в природе проникнуты ду­хом. Сегодня я хотел бы показать вам кое-что другое.

Не правда ли, оказавшись летом на природе, че­ловек видит прекрасных фланирующих бабочек с их разноцветными, пестро переливающимися крыльями, но у него не возникает вопроса: откуда же берутся эти красочно и пестро переливающиеся крылья бабочек, которые так свободно парят?

Это имеет большое практическое значение. Я даже убежден в том, что если бы нам здесь при Гетеа­нуме удалось предпринять новые попытки в области воздухоплавания, мы не стали бы основываться на принципах, построенных по результатам материали­стической науки. При этих попытках за основу берет­ся птичий полет, полет стрекозы, водяной стрекозы, и так далее. Но никому не приходит в голову взять за ос­нову полет бабочки. И все же воздухоплавание приня­ло бы правильные формы только в том случае, если бы были по большому счету предприняты эксперименты на основе полета бабочки. Однако не правда ли, люди сегодня не занимаются такими вещами из-за того, что они не могут увидеть правильное направление. Толь­ко исследуя духовное, можно увидеть правильным об­разом такие, касающиеся практической жизни, вещи.

Рисунок 1

Сегодня я хочу сообщить вам о бабочках нечто такое, что не имеет непосредственного отношения к воздухоплаванию, но может внести ясность в об­ласть, касающуюся летательных аппаратов. Видите ли, бабочка не появляется сразу, она, как вам извест­но, проходит сложный путь развития. Прежде всего отметим, что с приближением осени бабочка, достиг­шая зрелости, откладывает яйцо. Из этого яйца не сразу появляется бабочка. Так, скажем, бабочка, на­зываемая махаон (Papilio machaon — примеч. перев.), которая выглядит вот так (см. рисунок 1), не вылупля­ется из яйца: из яйца выводится то, что в народе на­зывают червем, выводится гусеница.

Итак, гусеница выводится из яйца. Здесь нахо­дится ее голова (см. рисунок 1), здесь, сзади, шип; она медленно, неторопливо ползает кругом, производит впечатление этакой лентяйки. Но внутренне такая гусе­ница вовсе не ленива, из своего тела наружу она выпря­дает нить и из этой нити она делает вокруг себя кокон. Так, если здесь находится гусеница (см. рисунок 1), то эта гусеница выпрядает из себя нить и делает вокруг себя твердую оболочку — кокон. Постепенно гусеница ис­чезает внутри, опутывается этой нитью, делая вокруг себя оболочку-кокон, который она подвешивает где-ни­будь на стволе дерева; сначала она подклеивает нить, а затем скрывается в оболочке. Так что мы имеем яйцо, гусеницу, а здесь то, что называют куколкой. Эта кукол­ка некоторое время остается подвешенной. Затем в ней где-то образуется отверстие, и через него наружу выле­зает бабочка. Так что прежде, чем такая бабочка воз­никнет, необходимо осуществление четырех этапов: первый — яйцо, второй — гусеница, третий — кукол­ка, и четвертый — сама бабочка. Где-нибудь отклады­вается яйцо. Затем вокруг ползает гусеница. Куколка остается совсем твердой, а бабочка весело порхает в воздухе. Затем она снова откладывает яйцо, и по ходу года вся история повторяется. Это факт.

Ну вот, люди на это просто смотрят, ученые объяс­няют все это, наблюдая с помощью микроскопа или че­го-то подобного. Все это не так просто. Надо обратить внимание на то, как может жить яйцо, как живет гусе­ница, как живет куколка, и, наконец, как живет бабоч­ка. Яйцу для дальнейшего развития, для
того, чтобы могла вывестись гусеница, прежде всего необходима влажность — пусть даже в очень небольшом количест­ве — влага, в которой растворено немного соли. Яйцо не сможет развиваться, не получая чуть-чуть влаги, содержащей немного соли. Поэтому это животное, бабоч­ка, должно иметь инстинкт откладывать яйца там, где они получат влагу, содержащую немного соли. Без это­го ничего не получится. То, что я рассказываю вам о ба­бочках, относится точно так же и к пчелам. И для пчел тоже необходимо, чтобы то место, куда откладывается яйцо, было пропитано — хотя бы очень незначитель­но — раствором соли. По наблюдениям, ее может быть очень мало. Достаточно даже выпадения тумана: он всегда содержит нечто влажно-соленое. Здесь природа приходит на помощь. Человеческий рассудок не всегда может уяснить себе это целиком. Природа гораздо ра­зумнее человека. Итак, яйцо всегда должно быть увлаж­ненным, а влага — содержать соль. У бабочек это тоже так: и тогда выводится гусеница. Следовательно, яйцу необходима только эта слегка подсоленная влажность; глаз у него нет, оно ничего не видит; во всем остальном оно живет само по себе — в мире, где совсем темно. В тот момент, когда вылупляется гусеница, она попадает на свет, она постоянно находится на свету. У гусеницы есть органы чувственного восприятия, и вот она выхо­дит на свет. Теперь она стала совсем иным существом, нежели яйцо. Яйцо "целиком превратилось в гусеницу. И поскольку гусеница находится на свету и имеет ор­ганы чувств, это производит на гусеницу внутреннее впечатление. Это весьма радикально выражается в не­которых явлениях. Вам всем знакомо такое впечатляю­щее явление: если вы зажигаете где-нибудь лампу, то в комнату слетаются всякие насекомые, привлеченные светом лампы, устремляются к ней, причем так глупо, что сгорают. Отчего это? Конечно, в случае гусеницы этого не происходит, но стремление к этому есть и у гу­сеницы. Гусеницу точно так же привлекает солнечный свет, она, я бы сказал, прямо-таки сладострастно стре­мится к нему, как и насекомые, устремляющиеся в пла­мя свечи; только гусеница не может подняться к Солн­цу. Если бы она могла подняться и взлететь к Солнцу, то очень скоро гусениц бы совсем не осталось, они все взлетели бы к Солнцу, они все улетели бы прочь. Им хочется этого, но земная тяжесть удерживает их, и они не могут этого сделать. Так, рассматривая гусеницу, мы обнаруживаем, что она имеет стремление, волю к свету. Но осуществить это она не может. Что же она делает?

Представьте себе: вот луч света, вот гусеница (изо­бражается на рис. 1). Теперь гусеница прядет нить, причем она ползет по ходу светового луча. Гусеница пря­дет нить по ходу светового луча, когда же ночью светово­го луча нет, она закручивается в эту нить; днем она снова прядет нить в световом луче, а ночью заворачивается в нее. Так вокруг нее возникает оболочка. Гусеница как бы растворяет себя в свете, умирает в свете, подобно на­секомому, идущему на огонь; хотя она не может поднять­ся к Солнцу, она входит в световой луч; свое собственное тело она выпрядает в этой нити и делает вокруг себя кокон — как его называют — то есть нити, спряденные вместе. Гусеница тутового шелкопряда прядет шелк по ходу света. Так, получая шелк от гусеницы тутового шел­копряда, вы могли бы уверенно сказать: что это? — Это спряденный свет! — Это земная материя, спряденная по направлению луча света. И если вы где-нибудь види­те куколку, то это чистый спряденный солнечный свет, это кольцеобразно скрученное земное вещество, спря­денное по ходу солнечного луча.

Итак, мы дошли до стадии куколки, кольцеобразно спряденного света; из-за того, что она является спряден­ным солнечным светом, осуществляется уже нечто иное в отличие от насекомого, бросающегося в пламя; тут оно сгорает в пламени свечи и ничего уже не может сделать. Но если бы насекомое могло с той же быстротой, с какой оно бросается в пламя, наткать вокруг себя по ходу лу­чей пламени такой же кокон, то внутри из этого огня, из этого пламени возникло бы новое животное. Только из-за сгорания этого не происходит. Интересно то, что благодаря этому можно узнать, чего же, собственно, хочет насекомое, которое кружится ночью по комнате и бросается в огонь: оно хочет размножиться, оно хочет погибнуть для того, чтобы восстать в новом облике. Однако оно обманывает себя, так как оно не может так быстро сделать для себя оболочку. Но гусеница с ее мед­лительностью может сделать для себя такую оболочку; она подвешивает эту оболочку-кокон, и затем сила Солн­ца, пойманная в этой оболочке, ставшая пленницей в ней — эта сила может создавать внутри оболочки ту ба­бочку, которая затем как солнечное творение вылетает наружу и как солнечное творение движется.

Вы видите, господа, здесь мы имеем дело с тем, как совершаются такие вещи в природе. В том, что я сооб­щаю вам, заключается, во-первых, весьма важная идея: думают, что устремляющееся в огонь насекомое хочет умереть. Нет, оно не хочет умереть, но хочет восстать в новом обличий. Пройдя через пламя, оно хочет преоб­разиться. И смерть повсюду такова: смерть не является уничтожением существ и, если она происходит правиль­ным образом, она становится для них лишь преображе­нием. Это первое, что мы видим здесь. Второе, что мы видим, — это некая глубинная связь между всем, что имеется в природе. Вы видите, что бабочка сотворена из света; но свет должен был сперва вобрать в себя земную материю и сделаться коконом; в куколке он должен был превратиться в нить. Все, что возникает в качестве су­ществ животного мира, вынашивается из света. Также и человек вынашивается и создается из света посредст­вом тех процессов, которые происходят благодаря опло­дотворению женской яйцеклетки; внутри человека свет защищает ее с помощью некой оболочки. Свет поистине является тем, что создает человека в теле матери, тут соз­даются условия, чтобы человек мог возникнуть из света. И на бабочку следует смотреть так, что она возникла из света, который был предварительно пойман, уловлен.

Разноцветная бабочка порхает вокруг. Вообще, цве­та мы обнаруживаем при световых явлениях. В теплых странах все птицы имеют чудесную цветовую окраску, так как Солнце действует там с наибольшей силой. Что создается в этом Солнце, в этом уловляемом свете? Тут создаются краски, тут всегда создаются цвета. Так же обстоит дело и с бабочкой. Окраска у бабочки воз­никает благодаря тому, что совершает свет в качестве пленника. Бабочку можно понять только тогда, когда представляют ее творением, происходящим из цельного света; он создает и ее разноцветную окраску.

Но Солнце делает это не в одиночку. Дело обстоит так: рассматривая яйцо, мы обнаруживаем внутри слег­ка подсоленную влагу. Соль — это земное начало, земля; влажность — это вода. Мы можем сказать: яйцо должно развиваться в земле с примесью воды. Гусеница выхо­дит на свет. Гусеница не может развиваться как цельное существо только в земле и воде, то есть в растворенной извести и воде; гусенице помимо влажности, то есть во­ды, необходим свет; итак, влага и свет. Эти влага и свет, которые нужны гусенице, используются ею уже не толь­ко физически, что имело место в яйце; в этой влажности живет то, что называется эфиром, то, что я при описа­нии человека называл эфирным телом. Гусеница получа­ет эфирное тело. И благодаря этому эфирному телу она дышит. Благодаря эфирному телу она вбирает то, что в воздухе проникнуто духом. Яйцо еще носит в целом фи­зический характер, но гусеница уже >ччвет в физически-эфирном. Но для гусеницы жить в физически-эфирном трудно. Гусеница имеет в себе слишком много тяжелой земной материи. У гусеницы дело обстоит так: когда она выходит на свет, то, как показывает наблюдение, она вы­прядает из себя световые лучи в виде шелка ее кокона; гусенице хочется перейти в свет, но она не может; слиш­ком велика сила тяжести. Она не может достичь света, под которым она находится. Поэтому она стремится са­му себя ввести в свет, она хочет излить себя в свет, она хочет жить дальше в свете. Что же она делает? Она замы­кает себя лучами Солнца, отсоединяясь от Земли; она делает вокруг себя кокон. Гусеница, переходя в куколку, совершенно замыкается от земных сил. Теперь внутри куколки, там, где исчезает «червяк», находятся астраль­ные силы, там нет больше земных сил, там нет больше эфирных сил, только астральные, совершенно духовные силы — их имеет куколка в себе, — и эти астральные си­лы живут в плененном, уловленном свете. Плененный свет всегда имеет в себе духовные силы, астральные си­лы. Именно эти астральные силы и создают бабочку. И бабочка, поскольку она в целом состоит из этих астраль­ных сил, может теперь кружить, летая в воздухе, чего гусеница не может; бабочка может следовать за светом. Она следует только за светом, она больше неподвластна тяжести. Вследствие этой самоотдачи бабочки тяжесть отключается. Так что можно сказать: бабочка созрела до уровня "Я". "Я" — это то, в чем, как мы видим, кружит бабочка. Мы, люди, имеем наше "я" в нас. Бабочка имеет его вне себя. "Я", в сущности, является светом. Он окра­шивает бабочку.

Если вы это обдумаете, вам кое-что станет ясно. Все вы всегда говорите себе "я". Что это означает, когда вы говорите себе "я"? Видите ли, каждый раз, когда вы говорите себе "я", в вашем мозгу вспыхивает ма­ленькое пламя, которое, однако, невозможно увидеть обычными глазами. Это свет. Если я говорю себе "я", я вызываю свет во мне. Тот самый свет, который рас­цвечивает бабочку красками, я вызываю во мне, если говорю себе "я". Это действительно в высшей степени интересно, находясь на лоне природы, наблюдать, ко­гда кто-то может сказать себе: я говорю себе "я"; если бы я мог излучить это "я" во внешний мир, это был бы свет. Это "я" я удерживаю только благодаря моему телу. Если бы я мог излучать его, то этим светом я мог бы тво­рить настоящих бабочек. "Я" человека обладает силой создавать настоящих бабочек, вообще создавать насеко­мых и им подобных. Видите ли, люди считают, что все очень просто. Но в древности, когда такие вещи осознавались, люди рассуждали в вышеописанном смысле. В древнем иудаизме было слово: «Яхве», оно означало то же самое, что и слово "я". Это слово, звучавшее в древнееврейском языке как «Яхве», позволялось выго­варивать только священнику, поскольку священник был подготовлен к тому, чтобы сказать себе то, что это означало. В тот момент, когда священник выговаривал «Яхве», он видел повсюду образы кружащихся в полете бабочек. И при этом он знал: если он выговорил слово «Яхве» и ничего не увидел, значит, он выговорил его без истинной внутренней сердечности. Но если он ви­дел настоящих бабочек, то это означало, что он пребы­вал в состоянии истинной внутренней сердечности. Но он не мог передать этого другим людям, они стали бы от этого безумными; потому-то он и должен был подго­товлять себя. Тем не менее, это правда.

Да, господа, что же это такое? Представьте, что ме­жду этим пультом и местом, где я нахожусь, было бы постелено большое пуховое одеяло. Внутри него был бы тонкий слой пуха, и я со своего места хотел бы попасть туда; я иду туда, сминаю этот пух, но не дохожу до пуль­та, а должен остановиться посередине, так как не могу приминать этот пух дальше. Я не достигаю пульта, но ощущаю давление от того, на что я опираюсь. Подобно этому вы хотите выговорить "я", хотите произвести, в сущности, настоящую бабочку, поскольку "я" — это свет. Но вы не можете этого сделать. Вместо этого вы ощущае­те сопротивление, как и я ощущаю здесь сопротивле­ние, когда иду навстречу. И это сопротивление и явля­ется вашими мыслями. Ваши мысли возникают внутри, поскольку вам не удается с помощью света сотворить настоящую бабочку. Это "я" мыслит мысли. Мысли явля­ются, в сущности, лишь образами из мира бабочек.

Видите ли, сегодня происходит то же самое, что про­изошло бы среди древних евреев, если бы один из них, произнеся «Яхве», увидел бы весь мир бабочек; люди ска­зали бы о нем: несомненно, это сумасшедший. Он бы и стал таким, если бы не созрел для того, чтобы созерцать духовное. Но и сегодня, если кто-нибудь будет говорить о том, что "я" — это свет, и что этот свет представляет собой то же самое, что, будучи уловленным, может соз­дать бабочку, что в нас, поскольку мы обладаем приспо­собленным для этого мозгом, он создает вместо бабочек мысли, —люди точно так же скажут о говорящем: он со­шел с ума! Но такова истина. Именно здесь есть разница между настоящим безумием и истиной. Так что надо ска­зать: смотря на пеструю бабочку в воздухе, мы испытыва­ем то же самое воздействие, как если бы мы правильным образом чувствовали себя в себе и говорили бы себе "я". Бабочка не может сказать себе "я", не могут и высшие животные, так как "я" у них действует извне. Если вы смотрите на льва с его желтизной, цвета печеной булки, то это желтизна цвета печеной булки является внешней манифестацией львиного "я". Льва мыслит вся природа в целом, и благодаря этому возникает его окраска. По­скольку наше мышление направлено изнутри вовне, мы не получаем окраску извне, мы получаем цвет кожи изнутри, и его очень трудно имитировать в живописи. Однако наше "я" с помощью нашей крови окрашивает все наше тело в тот замечательный присущий человеку цвет, который в живописи можно имитировать только в том случае, если удастся правильным образом смешать между собой все краски, правильно смешать их. Приро­да постоянно свершает свое творчество над существом, но творчество ее духовного рода. Видите ли, я уже гово­рил вам здесь: необходимо, чтобы имел место переход от содержащейся в воздухе влажности к свету. Вот куколка находится в воздухе и свете. В воде и воздухе она нахо­дится в качестве гусеницы, здесь же, в воздухе и свете, она в качестве куколки, а затем она все дальше уходит от уловленного, плененного света к астральному началу, которое действует в ней.

Еще раз оглянитесь на это: гусеница, куколка. Представьте себе такое животное, которое было бы не в состоянии из своего собственного тела выпрясть шел­ковую нить. Допустим, был бы особый вид гусеницы, которая, став гусеницей, тоже хотела попасть в свет, но ее тело не было способно спрясть нити, оно этого не мог­ло бы. Оно не могло сделать свое тело таким, чтобы это последнее выпрядало себя вовне. Гусеница выпрядает нить, пока не умрет. Она прекращает существовать, все ее тело расходуется на эту пряжу. Только мертвый кар­кас остается еще в ней. Но давайте допустим, что вы имеете дело с таким живым существом, которое имеет в себе материю, имеет в себе вещество, которое не мо­жет быть выпрядено. Что же делает это существо, если оно оказывается в таком же положении, если оно силь­но подвержено свету? Ведь сплести вокруг себя кокон оно не может. Что же оно делает? Оно сплетает в самом себе кровеносные сосуды! У этого животного, если оно попадает на воздух, кровь будет плести внутри подоб­но тому, как гусеница плетет кокон снаружи. Тогда мы получим животное, которое, поскольку жизнь его про­ходит в еще большей степени в воздушно-водной среде, имеет кровеносную сеть, подходящую для этой водной среды. Если же оно некоторое время живет на свету, то даже форма сосудов изменяется: они становятся совсем другими. Животное ткет внутри собственного тела; по­скольку оно не может ткать снаружи, оно ткет внутри тела. Нарисуем это точнее. Представьте себе, что есть некое животное, которое дышит жабрами, как это и должно быть в жидкости, оно движется в жидкости, в воде, и имеет хвост; его кровеносные сосуды проходят здесь, они проходят и в жабрах, и в хвосте. Животное может плавать в воде и дышать в воде. Жабры есть у рыбы. С жабрами можно дышать в воде. Но представь­те, что животное все чаще выходит на воздух, на берег, или сам пруд высыхает; тогда оно все более подверга­ется действию света, а жидкость отступает. Оно прихо­дит в те области, где должны быть свет и воздух, а не воздух и вода. Что же делает животное?

Теперь я хочу нарисовать вам все это по пунктам: вот животное оттягивает свои сосуды из жабр, они все более истончаются, и эти сосуды оно ткет уже здесь. Вот животное сплетает свои собственные сосуды, которые вначале были вынесены в жабры. А сосуды, проходив­шие через хвост, оно оттягивает назад; здесь вырастают лапы; те же самые сосуды, которые проходили в хвосте, идут в лапы.... (неясное место в перепечатке), и там они сплетаются иначе, нежели когда они проходили в хвосте. Это вы можете наблюдать в природе: это головастик, а это — лягушка! Лягушка сперва яв­ляется головастиком с хвостом и жабрами и может жить в воде. Когда же она оказывается на воздухе, то она внутренне проделывает то же самое, что гусе­ница проделывает снаружи. Головастик, являющий­ся лягушкой, которая может жить в воде, из своей собственной кровеносной сети создает сеть, которая внедряется внутрь, из того, что проходило в сосудах и жабрах, создаются теперь легкие. Здесь это было жабрами, и благодаря тому, что животное

Рисунок 2

вплело все это в себя, из этого возникли легкие; тут был хвост, а теперь образовались лапки, которые обрели подвиж­ность благодаря циркуляции крови, привнесенной в легкие, где вследствие колебательных движений чуть раньше развилось собственное сердце. Итак, сам этот путь из водно-воздушной среды к воздушно-световой среде, проделываемый от гусеницы к куколке, прохо­дит и лягушка, которая живет в воздушно-водной среде; но все это пронизывается светом, когда лягушке приходится выйти и предаться воздушно-световой сти­хии. Воздушно-световая среда создает легкие, создает ноги, тогда как водно-воздушная среда создает рыбий хвост и жабры. Следовательно, здесь постоянно дейст­вует не только то, что находится внутри животного, но всегда действует и вся мировая окружающая среда.

Что делают в ученом мире? Что делали мы сами, представляя все это так, как оно есть? Мы рассматри­вали мир. Мы всматривались в мир, каков он есть: мы вглядывались в природу. Что же делает ученый? Он мало всматривается в природу в целом, когда хочет уз­нать нечто подобное: он сначала заказывает у оптика многократно увеличивающий микроскоп, устрашаю­ще сильно увеличивающий. На природу он его не выносит — да и мало что можно было бы сделать там с его помощью! — но он ставит его в закрытом помеще­нии; там он дает возможность бабочке отложить яйца. В бабочке, порхающей в воздухе, ученый смыслит не много. Он помещает яйцо на предметное стекло и на­блюдает это яйцо через микроскоп (изображается на рисунке): здесь находится его глаз, он разглядывает, что происходит с этим яйцом, которое он сам к тому же еще и разрезал: там, где природа уже ничего не де­лает, он сам делает тонкий срез и разглядывает то, что он сам только что срезал. Тут внизу на предметном стекле лежит срезанный бритвой тоненький лепесток. Исследуют, что у него внутри! Так вообще проводятся сегодня многие исследования.

Подумайте об университетской лекции. Профессор берет как можно больше людей, заводит их в свой каби­нет: там он дает им поочередно взглянуть на сделанные им срезы, показывает им то, что содержится внутри этих срезов. Иногда, конечно, он ведет их на экскурсию на природу, но при этом он не много говорит о том, что находится там, во внешнем мире, так как и сам знает об этом не так уж много. Вся его наука нацелена на то, что можно увидеть на заднем плане исследуемого объ­екта, того объекта, от которого он сам отрезал малень­кий кусочек. Какого рода мудрость отыскивает он при этом? Он делает вывод, что бабочка предварительно уже содержится внутри яйца, только в микроскопическом виде. Да он и не может прийти ни к чему иному, если сперва он отделяет и отрезает бритвой то, что потом раз­глядывает под микроскопом! Он забывает обо всем, что действует в природе, в свете, в воздухе и воде. Он имеет дело только с предметным стеклышком, на которое он настраивает свой микроскоп. Таким образом он ничего не может исследовать по-настоящему! Он может только сказать: там, вовне, есть бабочка, но здесь, внутри, в том, что я разглядываю под моим микроскопом, уже находит­ся вся бабочка, хотя и в микроскопическом виде.

Сегодня люди уже больше не верят в это, но рань­ше говорили так: вот у нас Анна, у нее есть мать, кото­рую зовут Мария. Анна родилась от этой матери, Марии. Прекрасно, но Анна в целом уже содержится внутри зародышевой яйцеклетки, а эта яйцеклетка помещалась в матери, то есть внутри Марии. Следовательно, надо бы­ло представлять дело так: тут яйцеклетка Анны, тут яй­цеклетка Марии, внутри которой находится яйцеклетка Анны; но они, в свою очередь, происходят от Гертруды, которая является бабушкой Анны. Но так как яйцеклет­ка Анны была в клетке Марии, но она должна была бы помещаться и внутри клетки Гертруды. Прабабушкой Анны была Екатерина, так что клетки Анны, Марии, Гертруды уже помещены в яйцеклетке Екатерины, и так далее. Мы получаем длиннейший ряд, восходящий к первой яйцеклетке, — это яйцеклетка Евы. Так что люди говорили — это был, конечно, самый удобный путь, — человек, живущий сегодня, уже заключался в микроскопическом виде внутри яйцеклетки Евы. Это называлось теорией включенности (Einschachtelungsteorie). Та теория, которая существует сегодня — которая, впрочем, очень тумана, — уже не считает возможным восходить к Еве, но построена она совершенно в том же духе, она нисколько не продвинулась вперед: «Вся бабоч­ка уже находится внутри!» Ни свету, ни воздуху, ни воде, которые, тем не менее, остаются в наличии, не уделяет­ся участия в создании этой бабочки!

При взгляде на эту научную процедуру, как профес­сор заводит людей в свой кабинет, как он преподносит им там свою прямо-таки ужасную ученость, которая, однако, по отношению к творчеству природы является обыкновенной глупостью, — когда посмотришь на это, возникает чувство: но ведь есть же, однако, и свет, и воз­дух, и все прочее — оно здесь! От всего этого профессор удаляется, он замыкается в своем научном кабинете, где по возможности устроено искусственное освещение, что­бы свет из окна не мешал микроскопу, и так далее. При этом думаешь так: черт возьми, застревают на этом яйце, в котором якобы содержится все, а воздух, свет и все ос­тальное современная наука отправляет на пенсию! Все это теперь на пенсии и больше не работает. Современная наука ничего больше не знает о созидательном начале в воздухе, свете и воде, она ничего не знает об этом. Это страшно подтачивает нашу социальную жизнь — то, что мы имеем науку, которая отправляет весь мир на пенсию и рассматривает только то, что надо разгляды­вать в микроскоп; точно так же государство не заботится о пенсионере, а только перечисляет ему пенсию: оно в нем больше не нуждается. Не иначе дело обстоит и с ученым: он берет у внешнего мира продукты питания, но он больше не знает, как эти продукты питания дей­ствуют, он занят только микроскопом, только частица­ми. Мир в целом для современной науки — это лентяй, отправленный на пенсию. Весь ужас состоит в том, что общественность этого не замечает. Общество в целом го­ворит так: «Ах! Ведь есть же люди которые обязаны все это понимать! Ведь с раннего детства их уже стараются сделать учеными людьми: есть школы, где они могут многому научиться. Сколько усилий прикладывают они затем! Да, до семнадцати, восемнадцати лет человек должен учиться: и то, чего они достигают в процессе обу­чения, должно быть истинным!» Все общество, конечно, не может судить об этом, оно предоставляет «ученому» свидетельствовать на эту тему, не зная о том, что этот по­следний уже вообще не имеет больше дела с природой. Он говорит о ней как о пенсионере. Это заглушает всю нашу духовную жизнь. И мы должны двигаться вперед при этом заглушении духовной жизни! Нам не удается продвинуться вперед именно потому, что общественно­сти в целом слишком удобно слушать то, что ей говорят. Но только Антропософия говорит сегодня правду! То, что я говорю вам здесь, вы не могли бы услышать где-нибудь еще. Правду никто не говорит: общественность в целом больше не заботится об этом. Если же кто и го­ворит правду, то его считают безумным. А именно такое отношение и есть безумие! Однако в качестве сумасшед­шего воспринимают не того, кто действительно безумен, а того, кто говорит то, что есть на самом деле, его-то и считают безумным. Поистине, дело обстоит так, что все полностью перепутано, одно принимают за другое.

На эту тему я хочу рассказать вам один маленький анекдот. Одна врачебная комиссия хотела обследовать психиатрическую лечебницу: у ворот ее встретил солид­ный господин, он принимал их, и они решили, что это директор, главный врач. Они сказали ему: уважаемый коллега, не могли бы вы провести нас теперь по больнич­ным палатам и все пояснить? И вот господин, стоявший в воротах, повел их кругом, рассказывая о каждой отдель­ной палате, он говорил: здесь помещается психический больной с ярко выраженным галлюцинозом, отягченный эпилепсией. У следующей палаты он сказал: у данного больного волевые и эмоциональные отклонения от нор­мы. Он объяснял им все это очень точно. Затем они при­шли в отделение, где находились пациенты со всевозмож­ными параноидными идеями, идефиксами. Вот посмот­рите, сказал он, здесь есть один, страдающий бредом пре­следования, его преследуют призраки; другой — тоже, но его преследуют не призраки, а люди. А теперь, сказал он, я поведу вас к самому тяжелому больному из всех, кто у нас есть. Он привел их в палату самого тяжелого больного и сказал: пациент одержим навязчивой идеей, он считает себя китайским императором. Это, конечно, консолидация идей: вместо того, чтобы оставаться лишь в форме мысли, эта идея консолидируется, уплотняется. Он объяснил все это очень точно и в завершение сказал: но вы-то должны знать, господа, ведь это очевидное бе­зумие, что он — китайский император. Ведь китайский император — это я!

Итак, он все объяснил им, он провел их повсюду, только водил он их не путями науки, а за нос. Он сам был настоящим сумасшедшим. Тот, другой, сказал он, безумен потому, что возомнил себя китайским им­ператором, тогда как китайский император — это я! Тот, кто водил комиссию, сам был безумен.

Не всегда удается различить, безумен ли кто-ни­будь в научной области. Вы будете удивлены, насколь­ко умные вещи расскажет вам безумец, если вы будете общаться с ним. Вот почему Ломброзо, итальянский естествоиспытатель, говорил, что между безумием и гением совсем нет разницы: гений всегда немного бе­зумен, а безумец всегда немного гениален. Вы можете прочесть это в одном из томов рекламной библиоте­ки, книжечка называется «Гений и безумие».

Конечно, если человек сам не безумен, он всегда сможет отличить гениальность от безумия. Но мы се­годня зашли уже так далеко, что могут существовать целые книги, как у Ломброзо — появляющиеся на немецком языке в рекламной универсальной библиотеке, — где с научной точки зрения хотят констатиро­вать: гений от безумия отличить нельзя. Эта история не может продолжаться дальше, иначе вся духовная жизнь окажется заглушённой. Необходимо снова взять на службу отправленную на пенсию природу; только тогда обнаружится то, как в действительности разви­вается яйцо, превращаясь в гусеницу, в куколку, как свет оказывается пойманным внутри, как внутри нас содержится пойманный, уловленный свет, создающий красочную бабочку, вылетающую наружу.

Вот, что я хотел сказать, завершая то, о чем мы говорили, сказать для того, чтобы вы видели, что свет содержит в себе созидательный дух. Бабочка воз­никает только тогда, когда червь, гусеница, исчезнет. Бабочка находится тут, внутри, там, где погибает гу­сеница. Ее творит дух. Так повсюду сначала погибает материя, она исчезает; тогда духовное начало создает новое существо. Так обстоит и с оплодотворением человека. Оплодотворение означает, что сначала уничтожается вещество. Уничтоженного вещества тут находится совсем немного; тут творит дух и свет в "я" человека. Если вы немного продумаете это, вы сможете подытожить все то, что я говорил вам: вы уже не вслепую рассматриваете головастика — ля­гушку, вы знаете, почему у него есть сердце, легкие и лапки, почему головастик может плавать в воде! Все эти вещи примыкают друг к другу. На примере вещей, которые мы будем брать все шире и шире, вы увидите, что настоящая наука, которая понимает все это, может возникнуть только в Антропософии.

ЛЕКЦИЯ ВТОРАЯ

Дорнах, 10 октября 1923 г.

Доброе утро, господа! Есть ли у вас что-нибудь?

Предлагаемый вопрос:
Господин доктор сказал од­нажды, что небесные тела, например Луна, гораздо больше, чем кажутся по видимости. Можно ли услы­шать об этом что-нибудь еще?

Доктор Штайнер:
Сегодня я хочу сообщить вам то, что сделает возможным более точное рассмотрение во­проса о небесных телах на ближайшем занятии. Конеч­но, следует сперва присмотреться к тому, что представ­ляют собой эти космические объекты, как они связаны с Землей; с другой стороны, необходимо понять, что в этих звездных объектах повсюду присутствует некое ду­ховное начало. Величина, положение и так далее значат не так уж много. Вот почему сегодня я хочу дать вам не­которые основополагающие сведения, касающиеся Зем­ли, которые покажут вам, как, исходя из Земли, можно понять Солнце, как можно понять Луну. Конечно, дело обстоит таким образом, что Солнце гораздо больше, чем Земля, а Луна меньше, чем Земля. Луна, конечно, больше, чем кажется человеку, когда он ее видит, но она меньше, чем Земля. И Солнце в том виде, как оно реаль­но располагается вовне, больше, чем Земля.

Но прежде всего нам надо было бы понять, из ка­ких составных частей состоят эти небесные тела, чем они, собственно, являются. Мы должны спросить себя, что могло бы повстречаться там тому, кто с помощью ле­тательных аппаратов поднимется туда. При всем этом надо ориентироваться на самого человека, исходить от человека. Мы все снова и снова говорим о том, что человек зависит от всей своей окружающей среды в це­лом: вы вдыхаете воздух, вы выдыхаете воздух. Когда вы вдыхаете воздух, вы втягиваете в свое тело то, что находится вне вас в окружающей среде. Наружный воз­дух состоит из кислорода и азота. Сам он представляет собой газообразное тело. Этот кислород безусловно не­обходим для нашей жизни, мы потребляем кислород. Причем мы потребляем его таким образом, что ночью мы вдыхаем его, когда он темный, а днем мы вдыхаем его, когда он пронизан световыми лучами. Мы употреб­ляем все это. Так что можно сказать: мы не могли бы жить, если бы в воздухе не было кислорода. Но этот кислород воздуха смешан с другим газом, с азотом. Вы могли бы сказать: а нужен ли нам этот азот?

Если бы тут присутствовал один азот, человек бы за­дохнулся. Представьте себе, что мы, вместо комнаты, где смешаны кислород и азот, находились в комнате, напол­ненной одним азотом: мы все стали бы задыхаться один за другим. Мы могли бы сказать: возможно, что нам совершенно все равно, есть ли тут азот, или нет, нам на­до только, чтобы был кислород. Но тогда дело обстояло бы так: если бы тут был только чистый кислород, тогда самые младшие из тех, кто сидит здесь, остались бы жи­вы — все же остальные начали бы постепенно умирать. Самые молодые из нас еще жили бы, но у них была бы длинная седая борода, белые волосы и морщины, они стали бы седыми стариками! Итак, все мы стали бы жить слишком быстро, если бы тут был чистый кисло­род. Лишь благодаря тому, что кислород смешан с гораз­до большим количеством азота — ведь здесь только 21% кислорода, а почти все остальное составляет азот, — мы живем так долго, как обычно живут люди. Если бы у нас не было азота, мы стали бы жить слишком быстро. Про­должительность нашей жизни составляла бы примерно шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет, и мы к это­му времени были бы уже седыми стариками.

Но азот, присутствующий здесь, в воздухе, имеет еще одно совершенно особое свойство. Вы могли бы сказать: что было бы тогда, если азота в воздухе стало немного больше или меньше? Давайте допустим, что процентное содержание азота тут, в воздухе, умень­шилось. Господа, произошла бы весьма курьезная история: вы все в воздухе, который вы выдыхаете, начали бы выдыхать больше азота, чем вы выдыхае­те обычно, когда содержание воздуха такое же, как и сейчас здесь. Итак, если бы содержание азота умень­шилось, вы все начали бы выкачивать азот из ваших собственных тел и выкачали бы столько, сколько там его находится сейчас. Если бы его содержалось боль­ше, чем содержится в воздухе сейчас, вы начали бы удерживать вдыхаемый вами азот, а выдыхать его меньше, чем вы выдыхаете его теперь, для того что­бы содержание азота в воздухе уменьшилось. Это очень показательно: человеку необходима для пра­вильного дыхания не только смесь азота и кислоро­да, но ему необходимо, чтобы в окружающей среде было вполне определенное количество азота. Оно должно быть в наличии. Тут дело не в том, что в нас должно находиться достаточно кислорода и азота, а в том, чтобы в окружающей нас среде они находились в правильном соотношении. И если пропорция не­удовлетворительна, мы восстанавливаем ее сами.

Этого современная наука почти совсем не знает. Современная наука совершенно исключает человека из мира, и она не знает, что в действительности че­ловек может стать господином мира, если только он осознает себя таковым. Если бы кому-то, скажем, при­шлось основывать колонию там, где слишком мало азота, то тогда можно было бы получать достаточное количество азота, просто предоставляя людям такие продукты питания, благодаря которым люди могли бы выдыхать много азота. Вы видите, что настоящая наука в то же время практична.

Теперь, однако, примем к рассмотрению кое-что другое. Прежде всего рассмотрим азот, не тот, что снару­жи, а тот, который мы постоянно вдыхаем и выдыхаем. Если бы мы имели только азот, мы бы задохнулись. Из-за наших легких мы бы задыхались от азота. Но наши почки, наши пищеварительные органы, наши руки и ноги нуждаются в азоте; кровь доставляет его туда, там он необходим. Так что мы можем сказать: если че­ловек находится здесь (см. рисунок 3), то азот постоянно поступает — его я хочу обозначить красным — в плечи и руки человека, входит в нижнюю часть его тела, в его ноги и ступни. Здесь внутри должен быть азот. В легких азоту задерживаться нельзя, он должен лишь проходить сквозь легкие; в легких мы имеем кислород. Легкие могут жить только тогда, когда в них есть кисло­род; но азот проходит дальше, идет в руки и плечи. Так что повсюду туда, где я обозначил красным, должен про­никать азот. Он также должен скапливаться и в сердце, этот азот. Так повсюду внутри должен находиться азот.

Рисунок 3

Этот азот, находящийся внутри, всегда вступает в родственно-братские, я бы сказал, отношения с углеро­дом. Углерод содержится в угле, в алмазе, в графите. Но углерод есть также и в нас. Только в нас он содержится в жидкой, текучей форме. Здесь внутри (см. рис. 3) находится азот, обозначенный красным; теперь я хочу, используя синий, обозначить углерод. Он тоже нахо­дится внутри повсюду, так что красное находится везде вместе с синим, с углеродом. Это нечто замечательное: в своем внутреннем, в ваших ногах, в ваших ступнях, в ва­ших плечах и руках, в вашем желудке, в вашей печени, в ваших почках, в вашей селезенке, в вашем сердце вы несете вместе углерод и азот; азот в той форме, в какой он находится в воздухе, и совершенно текучий углерод; как если бы вы растворили уголь, и эта черная жид­кость плавала в воде. Вот что вы имеете в себе.

Но это всегда опасная ситуация, если углерод и азот где-нибудь находятся вместе, рядом друг с другом. Если углерод и азот находятся где-нибудь рядом друг с другом, всегда существует опасность, что они при соот­ветствующих условиях могут образовать синильную ки­слоту, цианистоводородную кислоту; ведь синильная кислота состоит из того, что я здесь на схеме обозначил красным и синим. Так что вы ходите туда и сюда, и в то время, когда вы ходите, всегда существует опасность, что в вас образуется синильная кислота. Итак, всюду, там, где я обозначил синим, постоянно существует опас­ность, что весь организм человека образует проникаю­щую всюду синильную кислоту. А поскольку в костях есть кальций, синильная кислота может соединиться с кальцием, тогда возникнут кальциевые соединения Цианидов, при этом может образоваться и цианистый калий. Вы знаете, что цианистым калием можно отра­виться с полной гарантией. Не существует средства бо­лее сильного, чем цианистый калий: он действует мгно­венно. Но в человеке постоянно существует опасность, что он выработает синильную кислоту и цианистый калий. Так и должно быть. Ибо если бы в вас не было предпосылок к образованию цианистого калия, вы не могли бы ходить, ваши руки не могли бы двигаться. Сила, дающая возможность двигаться, движения рук и ног происходят от того, что вы постоянно подвергае­тесь опасности образовать цианистый калий.

Это очень тонкий процесс: этот цианистый калий постоянно хочет образоваться в нас, и мы постоянно ему препятствуем. В этом и состоит наша жизнь в ка­честве двигающегося человека. Даже движения крови зависят оттого, что мы препятствуем образованию циа­нистого калия. Благодаря этой силе сопротивления образованию цианистого калия возбуждаются наши движения. И наша воля, в сущности, возбуждается от того, что она должна постоянно препятствовать образо­ванию в нас цианистого калия и синильной кислоты.

Рисунок 4

Господа, цианистый калий как раз не образуется; если бы он образовался, мы были бы отравлены. Но в каждый момент мы несем в себе возможность образова­ния цианистого калия и должны этому препятствовать. Конечно, количество стремящегося к образованию цианистого калия совсем незначительно, но для жизни стало бы катастрофическим, если бы он образовался. И та сила, которая живет здесь в цианистом калии, стремящемся образоваться, та сила, которая живет тут, свя­зывает человека на Земле с Солнцем. Так то, что живет в синильной кислоте, постоянно восходит от человека к Солнцу; я имею связь с Солнцем, и та сила, которая живет во мне для противодействия образованию циа­нистого калия, который постоянно хочет образоваться в моем теле, — эта сила восходит от Земли до самого Солнца. Если здесь у нас Земля, а здесь Солнце — я должен был бы сейчас нарисовать их больше, — то от человека к Солнцу постоянно восходит такой поток цианистого калия, а от Солнца поток снова возвращает­ся назад. От человека к Солнцу течет этот утонченный, рассеянный цианистый калий, а от Солнца притекает назад то, что Солнце делает из этого рассеянного циани­стого калия. Удаление составляет двадцать миллионов миль — одна миля приравнивается к семи с половиной километрам. Если бы сейчас на Солнце зажегся свет, то мы увидели бы его гораздо позднее, поскольку свету нужно время, чтобы дойти. Так что с одним небесным телом, столь удаленным от нас, мы связаны благодаря тому, что из нас истекает сила постоянно стремящаяся к образованию цианистого калия. Именно в наших кос­тях постоянно находится нечто вроде очага цианистого калия, нечто вроде источника цианистого калия. Если бы этого не было, мы были бы тогда весьма своеобразны­ми людьми на Земле. Если бы мы не имели этой связи с Солнцем, мы, оставаясь неподвижными и уставившись на Солнце, говорили бы так: это небесное тело, которое не имеет к нам отношения. Мы видели бы, что даже рас­тения растут; но эти растения не могли бы расти, если бы цианистый калий не перемещался туда и сюда. Мы неподвижно уставились бы на Солнце и не знали, какое отношение оно имеет к человеку. Об этом отношении, которое я вам только что описал, люди, конечно, то­же не знают, но они чувствуют, что они принадлежат Солнцу. И они чувствуют это очень сильно. Ведь когда Солнце заходит, человек чувствует, что он уже не так воспринимает это Солнце; особенно это проявлялось в древности, когда люди еще вели более здоровый образ жизни, ночью они спали, днем бодрствовали, тогда это еще было так. После захода цианистый калий находил­ся только в человеке, во всяком случае, в ничтожном ко­личестве; тогда человек засыпал. На самом деле Солнце всегда усыпляет и пробуждает человека. Только потому, что человек кое-что удерживает в себе, он может пред­принимать подобное бесчинство: продолжать работу и ночью, или просто развлекаться. Но происходит и то, что ночью мы набираем силы благодаря тому, что эти силы связаны с Солнцем. Я мог бы сказать: если где-ни­будь на самой Земле образуется синильная кислота — в некоторых растениях, например, образуется синильная кислота, — итак, если на самой Земле где-нибудь обра­зуется синильная кислота, это значит, что это растение получило ту солнечную силу, и эта сила создает то, что постоянно хотело бы возникнуть в человеке.

Видите ли, господа, для того чтобы синильная кислота могла образоваться, поскольку эта кислота содержит в себе азот, человеку необходим этот азот в окружающей среде. Солнцу тоже необходим азот для того, чтобы оно могло действовать на нас правильным образом. Мы не могли бы на Земле быть людьми, если бы Солнце не имело азота, посредством которого оно может действовать на наши члены тела, конечности, на наши пищеварительные органы и так далее. Но с го­ловой дело обстоит иначе, с человеческой головой дело обстоит совсем не так. Вы видели, что для легких азот непригоден: он должен проходить сквозь легкие. Для легких пригоден только кислород. И когда кислород проходит сквозь легкие, та его часть, которая направля­ется к голове, не проявляет родственного отношения к азоту. Кислород, направляющийся к голове, гораздо больше подходит для углерода. И вместо того, чтобы образовывать синильную кислоту по направлению к ступням ног, теперь по направлению к голове постоянно образуется углекислота, двуокись углерода — ее я хочу обозначить фиолетовым. Итак, по направлению к ногам человек образует синильную кислоту, а по направлению к голове — двуокись углерода, углекис­лый газ; в нем мы бы тоже задохнулись, если бы нам пришлось им дышать, но для нашей головы он нужен. Видите ли, господа, это очень интересная вещь: нашей голове нужен углекислый газ.

Вы, конечно, знакомы с этим углекислым газом. Вы наверняка пробовали шипящий лимонад или газиро­ванную воду: внутри них есть пузырьки, похожие на жемчужины, пузырьки газа. Это углекислый газ: в угле­кислых водах содержится углекислота, газ поднимается наверх в маленьких жемчужных пузырьках. Вы, госпо­да, не могли бы мыслить, ваша голова вообще не могла бы служить вам, если бы в вашем собственном теле через кровь постоянно не выстреливались вверх такие малень­кие перлы. Так же, как в бутылке шипучего лимонада вверх выстреливаются пузырьки, так и в вас крошечные пузырьки постоянно направляются к вашей голове. Вы не могли бы использовать свою голову, если бы вы сами не были такой бутылкой. От тринадцатой до четырна­дцатой части от веса вашего собственного тела состав­ляет кровь. Итак, вы можете представить себе: вы, в сущности, такие же бутылки, которые вместо шипучего лимонада наполнены кровью; там плавают, устремля­ясь наверх, точно такие же, как в газированной воде, пузырьки, только гораздо мельче, плавают эти жемчуж­ные пузырьки, такие же, как в бутылке с лимонадом. Го­лова не могла бы думать, если бы в вас не поднимались постоянно эти пузырьки-жемчужинки. Но этот углекис­лый газ не остается бездеятельным в вашей голове. Вы можете очень хорошо мыслить, вы как бы послужили бутылкой для вашей крови, и в ней пузырьки устремля­ются вверх, к вашей голове. Внутри вас, в вашей голове, происходит нагнетание газа, там находится двуокись уг­лерода точно так же, как в бутылке шипучего лимонада.

Если же углекислого газа в голове слишком мало, то вы засыпаете; так вы используете его в вашей голове. Эта двуокись углерода в вашей голове вступает в соприкосно­вение — именно в голове, и больше нигде, — вступает в соприкосновение, в связь с железом, находящимся в ва­шей крови. Железо в крови находится повсюду. Но то же­лезо, которое находится в крови, протекающей в руках, не взаимодействует с углекислотой, то есть с двуокисью углерода: только в голове двуокись углерода вступает во взаимодействие с железом. Я мог бы сказать: они как бы целуются в голове, вступают в весьма интимные отноше­ния друг с другом — железо и двуокись углерода; оттуда железо по сосудам распространяется в крови. Двуокись углерода несет потом железо всей крови, если оно всту­пило с ней во взаимодействие в голове. Некое рандеву между железом и двуокисью углерода может состояться только в голове, но затем, если рандеву состоялось, они могут, так сказать, прогуливаться по всей крови в целом. Поэтому если молодая девушка стала малокровной1
(1
Здесь и далее Рудольф Штайнер имеет ввиду заболевание под назва­нием хлороз или бледная немочь - резкое малокровие, вызванное снижением гемоглобина в крови. Различают различные виды хло­роза, в частности, поздний и ранний. Ранний хлороз развивается исключительно у девушек в период полового созревания.(здесь и далее прим. к тексту, выполненные В. Симоновым )
, име­ет слишком мало железа в крови, то это означает, что в ее голове происходит слишком мало «рандеву», слишком мало свиданий между железом и двуокисью углерода. У девушки нет силы, достаточным образом позволяющей железу и двуокиси углерода сойтись в голове.

Вы, вероятно, слышали об углекислых водах и сами их пили. Такие углекислые воды — их называют желе­зисто-углекислыми — особенно способствует здоровью. Видите ли, там, где есть железисто-углекислые воды — а в земле имеется очень много углекислой воды, — там природа так воздействует на землю, что в земле посто­янно образуется то, что вырабатывает в своей голове человек. Большие железистые источники находятся на Земле тут и там. Туда посылают людей, у которых собственная голова становится слишком слабой. Ведь каждая человеческая голова представляет собой такой железосодержащий источник: тут внутри постоянно об­разуется окисленное железо, углекислое железо. Сколь­ко вас тут сидит, столько и источников. Если же кто-то всю зиму ведет разгульный образ жизни, голова его становится слишком слабой, и тогда содержание угле­кислого железа в его голове уменьшается. Он чувствует тогда то же самое, что многие люди чувствуют весной: он чувствует, что у него что-то неладно с кровью, — это естественно, потому что он всю зиму беспутничал! — он чувствует слабость в голове, его приходится посылать на углекислые воды, для того чтобы он через желудок, а уж оттуда через голову получил то, что он, в сущности, должен был выработать сам, если бы вел упорядочен­ную жизнь. Железистые источники совсем не так редки. Их столько же, сколько людей на Земле! Итак, мы удов­летворяем нашу потребность в железе в нашей крови благодаря этому углекислому железу.

Во всяком случае, мы должны постоянно выраба­тывать его в нашей голове. Но точно так же мы должны сразу же подавлять этот процесс, причем в тот самый момент, как только он хочет возникнуть, так же, как мы должны подавлять синильную кислоту. Углекислому же­лезу можно позволить лишь начать образовываться. Вы знаете, сегодня химики говорят лишь вот о чем: да, мы можем соединить вместе железо, углерод и кислород и получить углекислое железо. Оно должно возникнуть, это углекислое железо. Но в жизни происходит не так. Точно так же, как есть разница между камнем и куском вашей печени, есть она и между тем, что производит в своей лаборатории химик в качестве углекислого железа, и тем, что присутствует как железо, как углекислое желе­зо в вашей голове. Оно живет! В этом и состоит разница, что оно живет. Видите ли, от этого углекислого железа, находящегося в вашей голове, постоянно восходят потоки к Луне. Точно так же, как к Солнцу восходит поток цианистого калия, так к Луне восходят и возвращаются назад потоки, которые образует человек благодаря тому, что он имеет в себе силу овладеть углекислым железом.

Представьте, господа, что вы смотрите вверх на Лу­ну. Тут вы можете сказать себе: она сильно связана с мо­ей головой. Так же обстоит дело и тогда, когда вы прохо­дите по какой-либо местности — я хочу как пример упо­мянуть Зауербрунн в Венгрии или Гэч в Штейермарке, Гисхюбель, и так далее; в Щвейцарии, я полагаю, тоже есть такие места, — проходя там, вы проходите по тако­му месту, где само земное царство предрасполагает Луну действовать на Землю наилучшим образом, ибо только там возникают такие воды. На основании этого мы ви­дим, как Земля и человек на Земле связаны с Солнцем и Луной посредством того, что к Солнцу идут подчинен­ные человеком потоки цианистого калия, а к Луне идут подчиненные человеком потоки углекислого железа.

Будь человек разумнее, все такие вещи тщательно изучались бы. Сегодня этого не знают. Вы должны по­думать над тем, что растения, находящиеся на Земле, постоянно потребляют углекислый газ, двуокись угле­рода. Углекислый газ находится тут. Мы, люди, а так­же животные, выдыхаем углекислый газ. Углекислый газ находится здесь! Растения, находящиеся на Земле, вдыхают не кислород, а углекислый газ. Кислород они выделяют, а углекислый газ удерживают в себе. Поэтому растения построены на основе углекислого газа. Но весь этот процесс протекает в растении так, что наилучшим образом растение может развиваться из углекислого га­за в период полнолуния, поскольку это связано с силами Луны. Напротив, в новолуние развитие замедляется. Ос­новным условием для растения является то, чтобы оно освещалось полной Луной. Рост засыпает в новолуние, а при полной Луне он происходит особенно сильно.

Воззрения, считающиеся «старым суеверием», то­же объясняли влияние Луны! Такие вещи, конечно, наблюдали и раньше, когда у человека еще не было ни­какой науки. Вот почему в старых крестьянских прави­лах повсюду можно найти указания на то, как важно для роста растений полнолуние. И видите ли, господа, надо, в сущности, говорить не только об отношениях отдельных небесных тел между собой, надо исходить из того, как они проявляются на Земле, среди людей. Человек, как вы это только что видели, чрезвычайно много имеет от Солнца и Луны. Луна дарует человеку то, что он может использовать свою голову. Солн­це дарует человеку возможность пользоваться своим сердцем, своими ногами и руками. Точно так же, как мы должны иметь почву под нашими ногами для того, чтобы ходить по ней повсюду, чтобы мы не провали­вались постоянно, так же должны мы иметь Солнце и Луну, ибо для мышления нам необходима Луна, а для
ходьбы нам нужно Солнце, солнечная сила. Если же мы ходим ночью, то это происходит за счет накоплен­ной солнечной силы, которую мы получили в течение дня. Нам просто необходимы эти небесные тела!

Но зная то, что я только что сказал вам, вы могли бы спросить: а как это было в ранние эпохи? О ранних временах я говорил вам; тогда Солнце, Луна, и Земля во­обще были соединены в единое небесное тело: они раз­делились только в ходе времен. Сегодня дело обстоит так, что мы имеем Солнце, Землю и Луну как три тела, разделенные в мировом пространстве. Раньше мы име­ли огромное Солнце; внутри находилась Земля, а внут­ри Земли опять-таки находилась Луна. Они были встав­лены друг в друга (см. рисунок 5). Следовательно, если мы пойдем по пути эволюции вспять, то придем к такой точке во времени, когда дело обстояло так: если бы вы, господа, были в высшей степени могущественны, если бы мы все были настолько могущественны, что мог­ли бы здесь, в этом собрании упаковать всю Землю це­ликом, погрузить ее в некий мировой вагон, быстро дос­тавить ее к Луне — к Луне, которую мы вставили бы в Землю, в Тихий океан, и, после этого, с Землей и Луной, запакованной нами в Тихий океан, отправились вверх и влетели бы в Солнце: вот тогда мы вернули бы то состоя­ние, которое когда-то было. Только все вещества Земли и все вещества Луны приняли бы новую форму, нежели та, которую они имеют теперь. Но когда-то так и было! В ту пору на Земле не было такого воздуха, как сейчас, но тогда на Земле была синильная кислота. Повсюду внут­ри Солнца была синильная кислота и углекислый газ. Тут вы скажете: но ведь там не было настоящего кисло­рода, а в синильной кислоте и углекислом газе человек не может жить! Да, господа, человек, каким он является сегодня, не мог бы жить при этом; но тогда человек еще не имел физического тела. Он жил там как душа, жил в этом творении, на этом небесном теле, представлявшем собой Солнце, Землю и Луну сразу. И если мы созерцаем эти вещи правильно, то, просто возвращаясь назад, мы обнаруживаем, что в свое время все свойства мировых тел были иными; что когда мы еще жили на Солнце, мы, конечно, не жили благодаря кислороду, мы жили благо­даря синильной кислоте и углекислому газу. Синильную кислоту давало нам Солнце, внутри которого мы и жи­ли; двуокись углерода давала нам Луна, находящаяся внутри Земли.

Рисунок 5

Сегодня от всего этого осталось только то, что в воздухе имеется азот, при котором мы тоже не можем жить. Он остался от синильной кислоты. Азот остался нам от исполинской воздушной атмосферы Солнца, со­стоящей из синильной кислоты; это произошло при разделении Солнца и Земли. Итак, азот остался от синильной кислоты. А кислород остался от двуокиси уг­лерода, после того как Луна вышла. Так что мы можем сказать: наш воздух, наш обычный воздух, который со­стоит из кислорода и азота, не вечно пребывал в таком состоянии; он существует только с тех пор, когда Солн­це и Земля разделились; тогда появился азот. Когда же Луна отделилась от Земли, появился кислород.

Но процесс шел и дальше! Я говорил вам, что кислорода в воздухе немного, только 21%, и гораздо больше азота, около 78%. Но я также говорил вам: Солнце большое, а Луна — маленькая; кислород мы имеем от Луны, поэтому его в воздухе меньше; азот мы имеем от Солнца, поэтому его гораздо больше в воздухе: ведь Солнце гораздо больше Луны. Даже в процентном содержании азота в воздухе сказывается то, что Солнце больше Луны, поскольку азот мы име­ем от Солнца, а кислород — от Луны.

Но дальше я говорил вам: углекислый газ состоит из кислорода и углерода. Углерод, который содержится в каменном угле, находится здесь, а кислород находится в воздухе. Я говорил вам, что когда Луна выходила, отде­ляясь от Земли, возник кислород. Но тогда же из углеки­слого газа возник и углерод, который остался в Земле; это каменный уголь, находящийся в Земле. Теперь поду­майте: мы выкапываем сегодня каменный уголь из Зем­ли. Что должны мы сказать, если мы не просто буравим Землю, подобно дождевым червям, но осведомлены о том, как возник этот каменный уголь? Когда-то Луна вы­шла, отделяясь от Земли, и одарила воздух кислородом, а земную почву — углем. Нам следовало бы сказать: о ты, Луна, ты богато одарила нас, когда покидала Землю, ты не просто удалилась, покидая Землю, ты оставила нам в воздухе кислород, а в земле — уголь! Итак, Луна, наша весьма утонченная космическая подруга: ведь ко­гда она еще была с нами, она поддерживала наши души тем, что всегда вырабатывала углекислоту, ее она нам оставила. Она оставила нам вовне углерод, каменный уголь Земли. Она не удалилась подобно вору, который ничего не оставляет, а даже прихватывает с собой, она создала возможности для существования физического человека. До тех пор никаких физических людей не было, но были только духовные люди на Солнце, совме­щенном с Луной и Землей.

Раньше всего разделились Земля и Солнце. Солн­це обеспечило Землю синильной кислотой, цианистым калием. Это было необходимо человеку, чтобы жить в душевно-духовной форме, когда он еще не имел физиче­ского тела. Человеку нужна была синильная кислота в окружающей среде; именно там, где она совсем не нуж­на, если человек должен жить в качестве физического человека. Физического человека синильная кислота лик­видирует немедленно. Но ведь и Солнце — тоже весьма утонченная особа: когда оно оставляло нас, отделяясь, то оставило нам в воздухе азот; в земле же оно оставило нам цианистый калий и другие цианистые соединения. Они состоят из углерода, азота и калия или кальция. Калий — это такое вещество, которое очень тонко бле­стит, подобно серебру. Так что Солнце оставило нам в воздухе азот, а также еще и углерод, но не тот, который стал каменным углем, а тот, который живет в растениях, этот углерод. Оно создало отложения из кальция, и от этого произошли известковые горы, такие как Юра, и так далее. То, что мы имеем твердую земную почву, про­изошло от того, что Солнце когда-то было с нами и вы­делилось в мировое пространство, оставив нам известь. Луна оставила нам каменный уголь, а Солнце оставило нам известь, находящуюся в Земле. Луна оставила нам в воздухе кислород, а Солнце оставило в воздухе азот.

Так была образована Земля из Солнца и Луны. По­сле того, как они сформировались вовне, мы можем по­смотреть вверх и увидеть Солнце и Луну. Но когда все это еще было вместе, когда Солнце, Луна и Земля на­ходились друг в друге, человек мог жить только как ду­шевно-духовное существо, иначе жить было невозмож­но. Да, господа, тогда человек был способен, несмотря ни на что, жить как душевно-духовное существо, жить, несмотря на то, что он никогда не мог обрести физиче­ского тела, поскольку ни кислорода, ни азота, ни всего другого там не было. Однако если мы сегодня, находясь на Земле, примем цианистый калий внутрь, то он унич­тожит в нашем теле все наши движения и силы жиз­ни. Если кто-нибудь травит себя цианистым калием, то наихудшим при этом является опасность того, что цианистый калий может подорвать, захватить с собой душу, и человек, вместо того, чтобы иметь возможность жить дальше в душе, вообще распадется на частицы по всему миру, распространится в солнечном свете.

Если бы антропософское познание распространи­лось более широко, то ни один человек не стал бы боль­ше травить себя цианистым калием. Это ему просто не пришло бы в голову! То, что имеют место отравления цианистым калием, является следствием материали­стического мировоззрения, поскольку человек думает: мертвец он и есть мертвец, и совершенно безразлично, наступила ли смерть от цианистого калия, или она на­ступила от внутренней несовместимости с жизнью, от внутренних причин. Но это вовсе не безразлично! Если смерть наступила от внутреннего разрушения, тогда душа и дух должны идти обычным путем в духовный мир: как раз они-то и продолжают жить дальше. Но если вы отравили себя цианистым калием, тогда душа стремится сопутствовать каждой частице тела, а именно стремится распространиться в азоте и раствориться в космосе. Это является действительно реальной смертью Души и духа. Если бы люди узнали, чем являются душа и дух отдельного человека, они сказали бы: мы считаем неприемлемым вызывать этот страшный взрыв, который в утонченном виде вызывается во всей Вселенной, если человек травит себя цианистым калием. Ведь любой че­ловек, отравивший себя цианистым калием, тем самым неправильным образом включает себя в поток, который идет от Земли к Солнцу. И если бы были для этого под­ходящие инструменты, то каждый раз, когда человек травит себя цианистым калием, можно было бы увидеть небольшой взрыв на Солнце. От этого Солнце становит­ся хуже. Такой человек портит Вселенную, он также портит ту силу, которая струится от Солнца к Земле, если он травит себя цианистым калием. Такой человек обладает реальным влиянием на Вселенную. Если чело­век травит себя цианистым калием, то он, в сущности, обращает Солнце в руины! Так обстоит дело в любом случае отравления цианистым калием.

Это нечто такое, что вызывает не только искусствен­но созданное религиозное настроение, но настоящее ре­лигиозное настроение; человек знает: я принадлежу Все­ленной, и то, что я делаю, постоянно влияет на Вселен­ную. Как раз об этом совершенно забывают люди; люди совсем не знают, что азот, находящийся в окружающей меня среде, создало Солнце; кислород, находящийся в окружающей меня среде, создала мне Луна. Вот почему сегодня, в сущности, настоящей науки больше нет. Нет больше никакой настоящей науки! Настоящая наука бе­рет на помощь другие небесные тела. А так человек смот­рит вверх на звезды через свою подзорную трубу, он только высчитывает, но не знает, что, например, между каждой частичкой железа, миллионы которых, циркули­руя, плавают в нашей крови, между каждой частичкой железа в нашей крови и всем тем, что происходит в Луне, существует внутренняя связь. Так, например, анемич­ная молодая девушка не может установить правильного отношения к Луне, и из-за этого совершенно выпадает из мировой связи. Из-за этого такая молодая анемичная девушка может потерять память и все, что функциональ­но относится к голове; из-за этого не возникает то живое взаимодействие, то, что как я вам рассказывал, должно возникать между железом и двуокисью углерода. Всего этого не происходит у анемичной молодой девушки: го­лова становится опустошенной от мыслей.

Но, в свою очередь, если человек не в состоянии правильным образом бороться с тем, что как циани­стый калий хочет возникнуть в его теле, то в его костях отлагается слишком много извести; кости становятся ломкими, и мало-помалу известь проникает в кровенос­ные сосуды; все в человеке становится ломким, хрупким. Человек не может больше развивать правильного отно­шения к Солнцу. Но оно должно быть. Человек должен с помощью того, что живет в его движениях, при которых кости принимают весьма значительное участие, разви­вать правильное отношение к Солнцу. И человек дол­жен, благодаря тому, что живет в его голове, установить правильное отношение к Луне. Да, господа, дело в том, что если человек не думает, слишком ленится мыслить, тогда Луна мало-помалу перестает заботиться о таком че­ловеке! Тогда человек становится тупым, глупым. Если же человек совсем не ходит, постоянно лежит в постели, тогда Солнце перестает заботиться о нем. Тогда человек по отношению к своим членам тела и конечностям ста­новится тупым и дряблым, медлительным и инертным. Если кто-нибудь ленив в движении или если кто-нибудь ленив в мышлении, то это зависит от его отношения к Солнцу и Луне. Ео^и человек в дружбе с Солнцем и Луной, то он охотно ходит повсюду, охотно мыслит и охотно работает. Если человек плохо говорит с Солнцем и Луной, тогда он перестает мыслить, прогулки и рабо­та не доставляют ему радости. Но человек совершенно внутренним, глубинным образом связан с Солнцем и Лу­ной. Если вы сегодня спросите того или иного о том, что он изучал из всего того, чему можно научиться сегодня, то один расскажет вам, как он работал с микроскопом, другой расскажет, как с помощью телескопа, подзорной трубы смотрят на Солнце и Луну, как вычисляют угло­вое расстояние между ними, расскажет, что на Солнце есть пятна, что вокруг есть корона, вздымающаяся по­добно туману, — вот, что он вам расскажет.

Если вы спрашиваете меня, какая связь есть меж­ду небесными телами, то и я могу рассказать вам то же самое, ведь право, я тоже изучал то, что изучали другие. Но если из этого должна появиться новая наука, то я должен рассказывать вам о том, что в конечном итоге человеческая ходьба и стояние связаны с Солнцем: вот это и есть живая наука, другая же наука — мертвая; живая наука и мертвая наука! Именно эта живая наука и мертвая наука составляют различие между Гетеанумом и, скажем, современным университетом. Если вы придете в современный университет, то там юному медику рассказывают, что если какое-нибудь вещество соединяется с кислородом, то оно сгорает. Допустим, у вас есть свеча: здесь находятся всякие горючие вещест­ва, жир, здесь — пламя, тут эти вещества соединяются с кислородом воздуха. Это сгорание, взаимодействие ве­ществ с кислородом воздуха. И затем профессор перехо­дит к тому, что он говорит: внутри человека тоже идет процесс сгорания, ведь там внутри есть углерод, ки­слород вдыхается и связывается с углеродом. Так что внутри человека происходит сгорание. Так господин профессор рассказывает вам о сгорании в человеке. Но это такая же бессмыслица, как если бы кто-нибудь ска­зал: парень, твоя печень стала никуда не годной, я сде­лаю тебе деревянную и вставлю на место. Да, но ведь эта печень мертвая! А человеку печень нужна живая. Если вы зажигаете свечу, вы имеете мертвое сгорание. Сгорание, происходящее внутри человека — это живое сгорание! Между сгоранием свечи и живым сгоранием точно такая же разница, как между живой печенью и печенью из дерева. Итак, если профессор рассказывает, что в человеке имеет место сгорание, то он ведет речь не о настоящем человеке, но о деревянной кукле, вы­резанной этим профессором. Это бессмыслица! Само сгорание является живым в человеке. Есть большое различие между сгоранием, происходящем вовне, мерт­вым сгоранием, и живым, происходящем внутри чело­века. Но они рассматривают горение совершенно оди­наково, они говорят: вовне сгорает жир, сало или еще какой-либо горючий материал, содержащийся в свечке, а внутри сгорает углерод, превращаясь в углекислоту. Это полнейшая чепуха. Чепуха, подобная той, когда го­ворят, что можно сделать хорошую деревянную печень или печень из камня. Но это была бы мертвая печень! В теле человека не может происходить точно такое же сгорание, как в свечке; в человеке сгорание живое, и оно отличается от того, что называют сгоранием вооб­ще, как отличается печень от куска дерева. Поэтому я и вношу различие в эти выражения, которые обычное естествознание использует для горения и так далее; все это я объясняю для того, чтобы показать, что есть жи­вое горение. Уже в самом этом слове, когда говорят, что в теле происходит горение, уже в самом слове заключе­на бессмыслица: ведь каждый думает, что в человеке происходит то же самое, что и в свечке. Выговаривая эти слова, тем самым уже говорят бессмыслицу.

В ближайшую субботу, если я буду здесь, я про­чту лекцию; в ином случае — в понедельник.

ЛЕКЦИЯ ТРЕТЬЯ

Дорнах, 13 октября 1923 г.

Доброе утро, господа! Быть может, в последней лекции что-нибудь особенно заинтересовало вас, и вы хотите еще что-то спросить на эту тему?

Предлагается вопрос:
Вчера господин Зеефельд пока­зывал фотографии снежинок. Формы приходят из Все­ленной. Это очень заинтересовало меня, это наличие свя­зи. Это дало мне повод для дальнейших размышлений.

Доктор Штайнер:
Я попытаюсь изложить вам эту тему в такой связи, чтобы было легко завершить то, о чем мы говорили в последний понедельник. Я часто обращал ваше внимание на то, что человек — очень сложное существо. Это не так заметно во внешних про­явлениях человека, но заметно во внутренних его про­явлениях, а также во внутренней телесности человека. Тут я мог бы обратить ваше внимание на то, что в мест­ностях, расположенных в так называемой тропической зоне, где большую часть года стоит жара и лишь порой на смену жаре приходит совсем короткая дождливая зима — скажем, в Южном Египте или в Индии, — че­ловек внутренне выглядит совершенно иначе, чем там, где постоянный холод, в областях, например, располо­женных вблизи от Северного полюса. Области, распо­ложенные вблизи от Северного полюса, имеют прямое отношение к тому, о чем вы сейчас спрашивали; они имеют очень много сил, которые проявляются в пре­красных формах снежинок. Мы можем сказать так: у нас на Земле есть такие области, которые сильно про­греваются и освещаются Солнцем, где Солнце имеет большое влияние; также мы имеем и такие области, где влияние Солнца незначительно, где господствуют снег и лед. Ведь вы знаете, что не только снежинки имеют всевозможные прекрасные, удивительно красивые фор­мы — снежинки имеют в первую очередь такие формы, в основе которых лежит шестиугольник, — но есть так­же и вот такие узоры (см. рисунок 6).

У вас они наверняка появляются зимой на окнах, если там есть лед, замерзшая вода; они подобно занаве­си покрывают всю оконную поверхность. Тут, как вы видите, получаются то удивительно красивые цветы, то прекрасные фигуры, в которые превратилась вода. Мы могли бы сказать так: вода, составляющая основу снега и льда — ведь если станет тепло, то и снег и лед растопят­ся в воду, — вода образует эти прекрасные узоры, если Солнце не имеет достаточно сил. Внутри воды эти фигу­ры находиться, конечно, не могут. Ибо если нечто строит свое собственное очертание из своих собственных сил, то оно сохраняет это свое очертание. У всех вас тоже одина­ковые очертания, фигуры. О человеческой фигуре ведь не скажешь, что у всех вас ваша человеческая фигура — всего лишь облик, который растает, если станет солнеч­но. Это было бы печально, но этого не происходит. Вода образует эти фигуры не сама по себе, они возникают под внешним влиянием. Давайте исследуем, откуда вода по­лучает эти очертания, складывающиеся в прекрасные об­разы снежных кристаллов и ледяных узоров, подобных цветам. Это и было бы ответом на ваш вопрос.

Рисунок 6

Если человек задает такие вопросы, он должен ориентироваться при этом на человека в целом. У чело­века есть два органа: но они отличаются у людей, нахо­дящихся там, где Солнце круглый год имеет большую силу — как в жарких областях Южного Египта или Ин­дии, — внутреннее строение этих органов у живущих там людей отличается от подобного строения у людей, находящихся там, где круглый год холодно, где природа постоянно стремится к образованию снежинок, ледя­ных узоров, например, у эскимосов. Они живут в верх­них широтах, там, где формируются снег и лед, где вода мало тает. При внешнем взгляде люди сказали бы: да, в жарких странах люди внешне выглядят немного боль­ше, а эскимосы — люди маленького роста. Но не в этом дело; большое различие между человеком жаркой зоны и человеком холодной зоны, эскимосом, состоит в том, что у них по-разному происходит образование печени и образование легких. По отношению к размерам тела эскимос имеет большие легкие и маленькую печень, у че­ловека же из жаркой зоны относительно маленькие лег­кие и большая печень. Итак, вы видите, что люди из тех областей, где возникают ледяные кристаллы и ледяные узоры, отличаются от других тем, что по отношению к размерам тела они имеют маленькую печень и большие легкие. А у тех людей, где природа не склонна строить такие фигуры, но где Солнце все время расплавляет все, все разрушает, у этих людей есть свойство иметь относи­тельно маленькие легкие и большую печень. Мы всегда должны, спрашивая о происходящем в природе — так­же и в случае ледяных узоров — рассматривать челове­ка. Если не брать человека за исходную точку, ничего не удастся понять в природе, совсем ничего.

Следовательно, дело обстоит так: печень в челове­ке является очень важным органом. Если бы у челове­ка не было печени, у него не было бы желчи, так как печень постоянно выделяет желчь. Желчь выделяется из печени, переходит в желчный пузырь, оттуда идет в пищеварительные соки, оттуда поступает в кровь и разносится по всему организму. Так что мы можем ска­зать: с правой стороны у человека находится печень, из печени вытекает желчь и поступает в желчный пузырь, оттуда в кровь и распространяется по всему телу. Так что человеку печень служит для выделения желчи.

Вы можете спросить: а почему из печени постоянно идет эта желчь? Господа, если бы у вас не было желчи, вы были бы странными людьми. Хотя и в очень неболь­ших количествах эта желчь должна распространяться по всему телу. Если бы у вас не было желчи, вы были бы ужасными флегматиками: руки, плечи, голова висели бы у вас; вам было бы противно отвечать кому-то хоть слово, и так далее. Вы были бы совершенно пассивными, флегматичными людьми, если бы у вас не было желчи. Человек должен иметь желчь, и желчь должна выходить из печени. Если же печень относительно маленькая, то человек становится флегматичным: если печень относи­тельно велика, то в человеке много огня, ведь желчь спо­собствует огню. Видите ли, в человеке может быть также слишком много желчи, он производит чересчур много желчи: тогда он с радостью готов нокаутировать любого, кто хоть что-нибудь ему скажет. Если люди впадают в бычий гнев, то из печени у них вытекает жидкая желчь; тут много желчи перетекает в желудочный сок и в кровь. Так что, если внутренне наблюдать человека, которому что-то сказали, или которому что-то не нравится и про­извело на него особенное впечатление, можно заметить, как из его печени стремительно вытекает много желчи, она очень быстро распространяется по всему телу, и он нокаутирует вас или ругается как извозчик. Вот то, что наблюдается внутренне, если у человека есть чрезмерная склонность к выделению желчи. Но, как сказано, ес­ли бы он совсем не выделял желчи, у него не было бы ни­какого огня, он стал бы сонным, как я вам это говорил. Итак, вы видите, что выделение желчи является одной из непременных выделительных функций человека. Я не знаю, приходилось ли кому-либо из вас пробовать желчь на вкус; на вкус она страшно горькая, причем она ядовита, и большое количество желчи, попав в рот дей­ствует как яд. Это связано с тем, о чем я говорил вам в по­следнюю среду, я тогда сказал: если человек проявляет живость, если он подвижен, ходит, даже если он ругает­ся и может дать вам пару затрещин — у него много яда, и он склонен вырабатывать много цианистого калия, я вам об этом говорил. Его он вынужден смешивать с кро­вью. Мне известны многие случаи, при которых люди просто вследствие своего гнева получали изнутри отрав­ление крови. Человек может разгневаться так — особен­но если гнев приходит быстро, — что из-за этого гнева выделяется чрезмерно много желчи, в сущности, много циана, затем желчи. Тогда человек получает в крови страшно ядовитую смесь, и тем самым разрушает кровь. Вследствие гнева наступает страшное отравление кро­ви. Отсюда вы видите, насколько полезным и насколько вредным может быть у человека то, что делает какой-ли­бо орган его тела. Ведь все, что происходит, связано с душевным началом. Гнев является душевным проявле­нием, тогда как выделение желчи является физическим проявлением; но в человеке нет ничего, что не было бы одновременно и душевным, и все душевное принимает какую-либо физическую форму.

Идем дальше. Допустим сейчас, что человек часто подвергается тому, что называют переохлаждением, в частности, переохлаждением живота. Итак, человек очень часто получает переохлаждение живота; тогда живот ему отвечает: если бы я был эскимосом, я был бы таким, каким надлежит быть в холодных областях Земли. А затем происходит то, что живот, брюшина постоянно стягивает печень, так что она становится та­кой же маленькой, как у эскимоса. Итак, если человек получает сильное переохлаждение живота, его печень сжимается и тогда она выжимает желчь. Желчь посто­янно капает в желчный пузырь и распространяется оттуда по всему телу.

Вы все, господа, переживали то, что называется пе­ренапряжением; человек поднимает что-то слишком тяжелое для него, при этом мускулы отрываются друг от друга, мускулы разрушаются. Если человек прикла­дывает к какому-либо органу слишком большую силу, то этот орган разрушается. Но так же обстоит и с пе­ченью. Если она все снова и снова выделяет слишком много желчи, тогда печень постепенно сморщивается, она становится непригодной. Так что большинство за­болеваний печени, которые получает человек, возни­кают оттого, что из-за переохлаждения живота у чело­века возникает склонность выделять слишком много желчи, и из-за этого его печень истощается. Заболева­ния печени возникают из-за переохлаждения живота, от сморщивания печени. Конечно, тут играют роль и другие всевозможные обстоятельства. При переохла­ждении живота у человека происходят нарушения в работе сердца. При этом врачи говорят, что причиной заболевания печени является сердце. Но на деле они происходят от переохлаждения живота.

Однако все это, как вы можете вывести из сказанно­го мною, имеет непосредственное отношение к Солнцу. Поэтому всегда очень хорошо для страдающих от пере­охлаждения живота, если их нижняя часть тела подвер­гается действию света. Здесь, например, в высшей степе­ни полезен курс солнечной терапии. Так что мы должны сказать: все то, что связано с печенью, связано также и с Солнцем. Деятельность Солнца требуется для функцио­нирования печени. Недостаток солнечной деятельности ведет к нарушениям функционирования печени. Это очень интересная связь между Солнцем и печенью.

Меня всегда восхищало то, что в немецком языке существует слово «печень» (
die
Leber
— печень, про­изводное от
das
Leben
— жизнь; буквально слово «пе­чень» может быть переведено как «жизнеподательница», «дающая жизнь» и т. д. — примеч. перев.)
. Во всех других языках нет более прекрасного слова для этого органа, расположенного с правой стороны нижней час­ти тела. После того, что я вам сейчас рассказывал, мы должны были бы сказать, что огонь и даже то, что при­ходит к человеку от Солнца, эта живительная огненная сила, должна сперва правильным образом переварить­ся в печени, чтобы быть пригодной для человека. Тут для него приготовляется желчь, которая затем перехо­дит в его тело. Солнце приготовляет в человеке желчь. То, что человек вообще делает, мы называем словом «жить» (leben), а то, что воспламеняет эту жизнь, мы можем назвать «печень» (die Leber — жизнеподательница, оживительница). Мы говорим: воз — возница, рису­нок — рисовальщик; жить (leben) — это глагол, и произ­водное от него слово должно звучать как «оживитель» (der Leber) —люди, правда, говорят «оживительница» (die Leber), — это то, что оживляет! Речь бывает порой до удивления поучительна, поскольку в древнем народ­ном инстинкте всегда жило знание об этом. И вещи назывались правильно. Печень-оживительница — это то, что воспламеняет, оживляет человека. Вот, что надо сказать по отношению к печени. О желчегонной функ­ции печени надо сказать следующее: выделения пече­ни являются тем, что связано с Солнцем.

Теперь перейдем к легким. Это мы часто обсужда­ли, и вы знаете: легкие дышат. Но то, что легкие втяги­вают кислород, дышат, составляет лишь часть деятель­ности легких. Легкие должны делать и нечто иное. Точ­но так же, как печень выделяет желчь, так легкие выде­ляют то, что называют слизью. Легкие выделяют слизь, они столь же мало, как печень, могут удерживать в себе то, что в них находится. Печень не может целиком наполниться желчью, печень должна отдавать желчь телу. А легкие должны постоянно выделять слизь, выделять слизь все снова и снова. Дело обстоит так, что когда лег­кие выделяют слизь, эта слизь переходит во все другие части тела. Она выходит наружу вместе с потом, она проникает даже в выдыхаемый воздух, она уходит с мочой, она распространяется повсюду, эта слизь. Но органом, выделяющим слизь, являются легкие.

Если вы исследуете воздух, который выдыхает человек, то вы получите нечто удивительно красивое. Надо при этом исследовать не воздух, выдыхаемый изо рта, который слишком неупорядочен; надо иссле­довать воздух, выходящий через ноздри.

Это очень интересно, но дышать при этом надо медленно. Тут надо быть очень бережным; если чело­век дышит на стеклянную пластинку, то тогда в выды­хаемом воздухе, в выдохе, возникает нечто похожее на то, что происходит при снеге. Надо делать это очень аккуратно, даже так: при выдохе зажать, например, ле­вую ноздрю, и только правой ноздрей медленно выды­хать на стеклянную пластинку, которую кладут перед собой, затем выдыхать левой ноздрей. Надо дышать очень медленно, поскольку если дышать быстро, то все смешается от воздушного толчка, образующегося при выдохе. Надо выдыхать очень нежно, мягко. Надо еще научиться этому. Но тогда возникает нечто очень интересное: если человек при этом дышит через одну ноздрю, то тогда на стеклянной пластинке выдыхае­мый воздух образует точно такие фигуры, как у снега! Тут выдыхаемый воздух превращается не в крошки, а образует некую фигуру. При этом, я бы сказал, крайне интересно то, что если вы зажмете левую ноздрю и вы­дохните, вы получите одну фигуру; если же вы зажмете правую ноздрю и выдохнете, вы получите другую фигу­ру. Одинаковых фигур не возникает! Так что мы можем сказать: воздух, выходящий из вас наружу, выходящий наружу из вашего собственного человеческого существа, этот воздух выходит наружу, обладая очертаниями, фигурами. Он не выходит наружу подобно каплям, он выходит фигурами, причем замечательно, что левая ноздря дает иную фигуру, чем правая.

Господа, то, что находится в выдыхаемом воздухе, содержащем водяные пары и образующим эти фигуры, которые сразу улетучиваются, — то, что тут находит­ся, — это та самая слизь, которая из легких переходит в выдыхаемый воздух. Это она выстраивается в эти фигу­ры. Слизь некоторым образом слипается с отдельными совсем крошечными капельками воды и образует такие фигуры. Так что вы в ваших легких имеете свойство не просто выталкивать слизь в произвольном виде, вы имеете свойство выдыхать или выталкивать из ваших легких эту слизь в кристаллической форме, в кристал­лах! Только эти кристаллы сразу испаряются, они сра­зу же улетучиваются, попав на Солнце.

Точно так же, как желчь и печень связаны с Солн­цем, так легкие с выделяемой ими слизью находятся в связи с Луной. Мы ведь знаем, что вверх, в голову, как я говорил вам, поднимается двуокись углерода, и я пока­зал вам, что если человек посылает в голову слишком мало двуокиси углерода, то он становится глупым. Эта щекочущая углекислота — двуокись углерода, — кото­рая в очень небольшом количестве постоянно подни­мается вверх в голову, позволяет нам быть разумными людьми. Ведь все мы очень и очень разумные люди, не правда ли? Вы знаете, если пьешь газированную воду, то она щекочет, и это очень сильно чувствуешь. Но сам человек всегда вырабатывает двуокись углерода весьма слабо. Ее он посылает вверх, в голову. И это щекотание в голове возбуждает голову: благодаря этому она становит­ся разумной, а не глупой. Те люди, которые действитель­но глупы, я не знаю, есть ли такие, имеют слишком мало сил, чтобы соединить кислород с углеродом, и не посыла­ют в голову углерод; они связывают углерод с совсем дру­гим газом. Итак, человек, который разумен, связывает углерод с кислородом, при этом возникает щекочущий углекислый газ — двуокись углерода. Но, как говори­лось, те люди, которые по-настоящему глупы, связывают углерод не с кислородом, а с водородом. Они связывают углерод с водородом, и возникает другой газ, который в шахтах иногда называют шахтным газом, — болотный газ, метан. Мы все тоже немного посылаем в голову этого болотного газа, метана; это нам нужно, иначе мы стали бы слишком умными. Для того, чтобы мы всегда могли оставаться немного глупыми, чтобы мы не были вечно умными, мы вырабатываем метан. Но те, кто становится действительно глупым, вырабатывает слишком много метана. У людей не очень умных углекислый газ поступа­ет в голову, он вызывает там щекотание. Но если затем собирается слишком много метана, то люди становятся сонными, приходит сонливость, усталость. Это проис­ходит ночью, когда образуется много метана. Только у тех, кто глуп, метан образуется даже при бодрствовании. Так что углекислый газ должен постоянно подниматься вверх. Но сам по себе углекислый газ этого не делает: он должен поступить в голову из слизи, образующейся в легких. Она выделяется через ноздри, причем даже в форме кристаллов, подобно тому, как это происходит в печени с желчью. Это вам должно быть ясно из описа­ния, которое я сделал в среду.

Так же, как печень связана с Солнцем, так легкие связаны с Луной. Посмотрите как-нибудь на Луну. Луна ведь совсем иная, чем Солнце. Посмотрите на Солнце: оно круглое, но распространяет во все стороны свои лучи. Солнце светит во все стороны; оно растекается во все стороны так же, как желчь направляется в чело­веческом теле во все стороны. Солнце в его растекании, вытекании можно сравнить с вытеканием желчи. Но Луна, господа, если вы на нее посмотрите, имеет более очерченный облик. Луна совершенно твердая. В своем внутреннем она такова, что вырабатываемые ею суб­станции, лунное вещество, она кристаллизует так же, как кристаллизуются те воздушные формы, которые мы выдыхаем через нос. Тут внутренне действуют лун­ные влияния, тогда как в случае печени и желчи — сол­нечные влияния. В легких действуют лунные силы, и Луна способствует выделению слизи.

Теперь мы должны сказать: если мы отправляем­ся в жаркую местность, то тогда действует Солнце. Оно растапливает все; люди получают много огня. Огонь ведь может изживаться не только в бычьем гневе, он живет также и в более красивых вещах, он побуждает к прекрасной мудрости. Люди получают там много ог­ня. Если же они отправляются в область холода, то в этой холодной области, где Солнце слабо, где в холод­ные ночи светит в ледяном холоде Луна, там легкие, которые относительно увеличиваются, вынуждены сильно напрягаться; они выделяют много слизи.

Видите ли, господа, теперь вы обнаруживаете при­чину легочных заболеваний. Легкие должны выделять определенное количество слизи, так же как печень должна выделять определенное количество желчи. Но так же, как печень разрушается, если выделяется слишком много желчи, так разрушаются и легкие, если они выделяют слишком много слизи. Это имеет место в случае легочных заболеваний. Тут легкие из-за того, что они испытывают, встряхиваются, им приходится выделять слишком много слизи. Представьте себе, что вместо условий с умеренной влажностью, вместо возду­ха, где влаги немного, вы живете в переувлажненном воздухе; тогда вашим легким приходится перенапря­гаться. Но если вы напрягаете легкие, они выделяют слизь. И тогда, вследствие того, что вы дышите пере­увлажненным воздухом, легкие начинают перенапря­гаться и заболевают. У человека с больными легкими начинается отхаркивание; мало-помалу он выплевыва­ет свои легкие, если они очень сильно больны.

Тогда можно прийти на помощь легким, приготов­ляя определенные лекарства. При этом нельзя использовать корни, но надо использовать листья растений, изго­товляя из них определенные лекарства. Это относится, например, к вполне определенному виду растений. Ес­ли правильным образом взять сок и приготовить опре­деленные лекарства, то можно помочь легким, которым приходится работать слишком много. Такие лекарства имеют свойство дублировать деятельность легких, брать ее на себя, тогда легкие напрягаются несколько меньше. Подход к лечению по большей части состоит в том, что себя спрашивают: легкие выделяют слишком много сли­зи, это знак, что они слишком сильно напрягаются; пре­красно, что же мне делать? Я ищу для себя растение, сок которого может дублировать деятельность легких.

Или я замечаю, что печень выделяет слишком мно­го желчи; я ищу для себя растение, которое может дубли­ровать деятельность печени. Есть, например, растение, которое называется цикорий (Cichorium intubus). Если из сока корня этого растения приготовить лекарство, да­вать его человеку, то функция печени будет дублировать­ся, и вскоре можно будет обнаружить, что хотя человек сначала будет выделять желчи не меньше и его гневное душевное состояние не прекратится, тем не менее его пе­чень вновь окрепнет и постепенно наступит улучшение.

Можно помочь человеку, зная, что, например, сок листьев — но не корней — некоторых видов капусты может брать на себя некоторые функции легких, а сок из корней Cichorium intubus, цикория — он растет тут, вы все его хорошо знаете, у него голубые цветы — осо­бенно целителен для
печени.

Мы можем сказать так: в жарких областях вода рас­текается; жара, солнечное тепло все разрушают. Если Солнце действует меньше, если солнечные силы умень­шаются или круглый год действуют слабо, как на Севе­ре, тогда Луна становится могущественнее. Если не дей­ствуют прямые солнечные лучи, то оказывают действие те замечательные солнечные лучи, которые отбрасывает Луна. Они-то и создают кристаллические формы и формы ледяных узоров. Это очень красиво. Итак, мы можем сказать: если здесь у нас Земля (см. рисунок 7), то здесь — горячая зона. На эту горячую зону особен­но воздействуют лучи Солнца. О, это прекрасно, то, как они действуют! Эти лучи Солнца возбуждают дея­тельность печени. Печень рассылает повсюду желчь, и желчь распространяется по всему телу. И если бы желчь в своем распространении проникла бы, напри­мер, в перья птиц или в крылышки колибри, она окра­сила бы их в прекрасные цвета. В жаркой зоне колиб­ри блистают именно потому, что их желчь выделяется очень быстро и очень быстро попадает в перья.

Рисунок 7

В холодных областях этого не бывает, там у Солнца мало силы. Зато отраженный солнечный свет — свет Луны действует там особенно активно, и этот свет спо­собствует кристаллизации снега, формированию льда в ледяные узоры. У нас это возникает только тогда, когда зимой Солнце теряет силы. Но в областях вечно­го льда, на Северном полюсе или высоко в горах, про­исходит это образование прекрасных ледяных форм, так как Солнце там тоже не имеет силы, поскольку Солнце может развивать свою силу только при доста­точной плотности воздуха.

Вглядываясь таким образом в природу, мы получа­ем чудесное впечатление! Мы получаем впечатление, что везде, где светит Солнце, есть жизнь, жизнь, которая расплывается, улетучивается, распространяется всюду. Там же, где действует Луна, повсюду образуются обра­зы, обличил. Вот мощное впечатление, получаемое при этом. Эти вещи может увидеть только тот, кто может понимать духовное. Дело действительно обстоит так, что можно сказать: в легких, где человек, в сущности, выра­батывает слизь, задействованы лунные силы. Легкие действуют так, что они не нуждаются в прямом солнеч­ном свете, но используют отраженный солнечный свет. Когда здесь, на Севере, становятся по преимуществу ак­тивны лунные силы, а Солнце не действует, происходит следующее: то, что находится внутри Земли, выходит наружу и поднимается вверх, в воздух. Внутри Земли повсюду присутствуют магнетизм и электричество. Земля целиком наполнена магнетизмом и электричест­вом. То, что в Земле повсюду присутствует магнетизм и электричество, вы можете убедиться вот на чем: не правда ли, если у вас есть на станции телеграфный ап­парат (изображается на рисунке), если он, например, находится в Дорнахе, а другой — в Базеле, то вы можете телеграфировать. Но телеграфировать можно только в том случае, если есть провод. Провода должны идти по воздуху, только тогда можно телеграфировать. Но если вы поставите один телеграфный аппарат здесь, а дру­гой — в Базеле и натянете между ними один провод, то этого будет недостаточно! Тут вам пришлось бы долго стучать по клавишам; ведь вы могли бы послать сигнал в Базель лишь в случае установления обратной связи, так как цепь с током должна быть замкнутой. И если вы сде­лаете так, то можете телеграфировать отсюда: сигналы будут поступать туда. Вы, конечно, знаете — впрочем, я это говорю, чтобы изложение было завершенным, — здесь есть движущаяся оумажная лента и если ударник надавливает на эту ленту, получается точка или тире, если он давит дольше; из точек и тире складывается телеграфный алфавит: а — точка, тире; b — тире, точка, точка, точка; с — тире, точка, тире, точка. Но при этом следует обратить внимание вот на что: второй провод оказывается не нужен. Если в одном месте провод от аппарата провести в землю, соединив с воткнутой в зем­лю медной пластинкой, а в другом месте сделать то же самое, то второй провод не потребуется, так как связь будет установлена. Почему? Потому, что в земле тоже есть электричество, это электричество и направляется от одной пластины к другой. Земля заменяет провод своим собственным веществом. Земля целиком запол­нена электричеством. Но если Солнце светит на Землю, как в Египте, в жарких странах, то это электричество, стремящееся перейти в воздух, тотчас же уничтожается. Солнечный свет представляет собой силу, которая при­гашает это электричество. Но там, где солнечный свет слабый, электричество поднимается вверх, в воздух, и его можно увидеть, как оно действует над Землей. Ви­дите ли, господа, северное сияние — это электрическая сила Земли, поток которой под влиянием лунных сил устремляется наружу. Вот почему северное сияние в наших областях очень редко, но оно происходит часто, почти постоянно в северных районах.

В этом пункте наука никак не может продвинуться дальше. Конечно, науке известно сегодня, что земля на­полнена электричеством. Наука рассматривает также и северное сияние. Но если вы прочтете в книгах, чем же является такое северное сияние, то окажется, что эти люди считают его чем-то устремляющимся на Землю из внешнего мира. Но это бессмыслица, поток стремится не внутрь, а именно наружу! То, что делает тут наука с северным сиянием, очень интересно потому, что похоже на то, как если бы кто-то перепутал свои долги со своим капиталом. Это именно так. Не правда ли, в жизни людей это нечто исключительное, когда человек начинает путать свои долги со своим имуществом. Но вот наука может делать такие вещи безнаказанно; она может рас­сматривать северное сияние как нечто притекающее из Вселенной, в то время как северное сияние обусловлено тем, что вытекает из Земли. Однако в жарких странах оно тут же встречается и вбирается солнечным светом и, тем самым, гасится. В северных областях преимущест­венную активность имеет лунный свет, когда он светит; если же он не светит, то его активность проявляется все же в виде последействия; здесь северное сияние, то есть вытекающее электричество, становится видимым. Это северное сияние так особенно сильно, поскольку так сильны лунные силы. В сущности, повсюду есть нечто от северного сияния, но его не видно, поскольку оно слабо. В наших областях северное сияние, то есть вытекающий вовне поток электричества, тоже слабое. Но оно сильно проявляется в беспроволочной телеграфии, там оно дей­ствует. То, что действует в беспроволочной телеграфии, есть то же самое, что становится видимым при северном сиянии. Причина в этом. Электричество в союзе с лунны­ми силами создает ледяные узоры и снежинки, снежные кристаллы. Если вы хотите изучать ледяные кристаллы, ледяные узоры, снежинки, то вы должны изучить север­ное сияние и лунный свет. Поскольку зимой солнечная сила уменьшается, преимущество получают лунные си­лы, и электричество у нас подавляется меньше, оно фор­мирует из снега такие красивые кристаллы. Совместное действие Луны и электричества — вот что формирует эти прекрасные кристаллы и является причиной ледя­ных узоров.

Вы только вспомните, ведь я говорил вам: когда лун­ных сил слишком мало, когда образуется слишком мно­го метана, болотного газа в голове человека, то он стано­вится, как это говорят в народе, «болотным пнем», иначе говоря, дураком. При этом он развивает в себе слишком мало лунных сил. Что же должен человек иметь у себя в голове? Надо иметь все то, что приходит от Луны: углекислый газ от дыхания, слизь от легких— это человек должен направлять в голову, то есть, те силы которые по­стоянно стремятся тут, в голове, образовать кристаллы. Снег, господа, вот что стремится возникнуть в нашей голове постоянно; только мы снова и снова растаплива­ем его. Но он хочет образоваться. Представьте, господа, мозг каждого из вас является замечательным органом. Когда господин Зеефельд показывал господину Бурлю эти прекрасные снежные кристаллические фигуры, это заинтересовало его и он подумал: должно быть инте­ресно, с чем же это связано? А ведь при этом господин Бурль фотографировал в себе эти снежинки! Это проис­ходит так же, как если бы кто-то делал мгновенные фото­графии, и то, что возникало мимолетно, снова исчезало бы при выдохе через ноздри. Если бы можно было очень быстро фотографировать то, что происходит в голове гос­подина Бурля или во всех ваших головах, то получились бы те же самые фотографии. Получились бы кусочки снежинок, ледяных оконных узоров; их можно было бы сфотографировать в вашем эфирном теле, и они были бы одинаковы! Ваша голова — это весьма замечатель­ная вещь. Если бы имели такой фотоаппарат, каких еще нет — тут все надо снимать очень быстро, так как это тут же исчезает, — то вы бы обнаружили следующее: вы заметили бы в вашем мозгу нечто подобное красивым крупицам снега, нечто подобное прекрасным ледяным узорам на окне! Все это должно тут же исчезать, иначе нас стали бы колоть эти острые кристаллы, мы с ними не смогли бы мыслить. Так что глядя на снег или глядя на наши оконные узоры, мы могли бы сказать: ну и де­ла! ведь в нашей собственной голове происходит то же самое! — только в ней все это снова и снова быстро рас­творяется. Ведь так мыслит природа в целом! Но только зимой, когда стоят холода, она действительно начинает так мыслить. Летом для нее слишком жарко, чтобы мыслить. Тут она дает возможность Солнцу отделять и отбрасывать все друг от друга, тут она подготавливает средства питания и так далее. Но вот зимой мысли фор­мируют себя в виде снега, в виде льда. Если бы вовне не было никаких мыслей, их не было бы и в нашей голове. Итак, вы видите, как прекрасны эти соответствующие природе образования, формирующиеся вовне зимой, когда природа настолько умна, что она видимым, внеш­ним образом создает то, что всегда происходит в нашей голове в качестве проявления нашего ума. Повсюду в природе мы можем видеть то, что происходит в нас са­мих. Мы только должны правильно понимать все это.

Однако все это имеет огромное практическое зна­чение. Только подумайте, господа, у кого-то возника­ет, скажем, вполне определенное заболевание головы из-за того, что он выделяет слишком мало слизи. Из-за этого может возникнуть заболевание головы. Если в этом случае, когда выделяется слишком мало слизи, назначить в качестве лекарства углекислое железо, то это углекислое железо будет дублировать функцию вы­деления слизи, выталкивать слизь наверх, и это может привести к выздоровлению. Видите ли, в этом состоит отличие антропософской медицины от обычной меди­цины, которая действует лишь методом проб и ошибок. В антропософии учат тому, что человек, имеющий опре­деленное заболевание головы, слишком ослаблен, что­бы образовывать кристаллы в своем мозгу, это посто­янное возникновение и исчезновение ледяных узоров. Надо помочь ему. Это можно сделать с помощью чис­той кремниевой кислоты. Если вы поднимаетесь высо­ко в горы и видите там прекрасный кварц, то это и есть кремниевая кислота, окись кремния. Кварц представ­ляет собой чудесный кристалл. Он имеет тенденцию к кристаллообразованию. Если вы приготовите этот кварц соответствующим образом, то вы получите весь­ма эффективный препарат из кварца, используемый в числе наших лекарственных препаратов. Этот препа­рат из кварца эффективен при всех заболеваниях, прош_лидящих в связи с головой человека, если человек не образует кристаллов внутри себя, надо прийти ему на помощь извне, используя эти прекрасные кристаллы, эти прекрасные кристаллические образования. Одна­ко если такой человек стоит в своей комнате перед пре­красным заснеженным окном с морозными узорами и смотрит на них как бычок на новые ворота (буквально: как нажравшийся за неделю травы бычок стоит в вос­кресение — примеч. перев.), — а именно это и делает наша наука, — то тогда он вместе с этой наукой будет та­ким же образом стоять перед проблемой человеческой головы, и тут уж ничего не поделаешь; ведь он ничего не знает об этом. Все эти вещи показывают вам, как, благодаря настоящему познанию человека, следовало бы углубить науку.

Это также относится и к искусству воспитания, педагогике, поскольку здесь прежде всего надо знать следующее: если даже азбуку давать человеку беспоря­дочно — поскольку тут сильно проявляется лунная активность, — если делать это слишком форсирован­но, неправильно, то можно совершенно истощить кристаллизационные силы эфирной головы. Человек может — и это поистине так — из-за интенсивного обучения стать еще глупее, если его учат неправильно. Это поистине так. Но чтобы разобраться в этом, мы поговорим на эту тему в следующий раз. Необходимо знать все это.

ЛЕКЦИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Дорнах, 20 октября 1923 г.

Есть ли еще что-нибудь у вас на душе, о чем вы хотели бы спросить?

Предлагается вопрос:
Мы услышали только о кисло­роде и азоте. Но существует ведь и водород. Можно бы­ло бы что-нибудь услышать и о нем?

Доктор Штайнер:
Однако я уже упоминал кое-что о водороде. Давайте развивать ваш вопрос. В любом воз­расте жизни человек несет в себе в качестве основного вещества белок. Этот белок вырабатывается на основе главным образом пяти веществ: углерода, азота, водоро­да, кислорода и серы. Эти вещества вы имеете помимо прочих, которые присутствуют в теле в ином виде, оно содержит их довольно много. Вышеперечисленные ве­щества находятся уже в первоначальном белке, из кото­рого образуется человек.

Я говорил вам: углерод постоянно действует в нас: в углерод превращается пища, которую мы едим. Мы вдыхаем кислород, а также азот. Углерод связывается с кислородом и получается углекислый газ, двуокись уг­лерода. Углекислый газ, как я говорил вам, находится в подобных жемчужинам пузырьках в сельтерской воде и в природных кислотосодержащих водах. Этот угле­кислый газ есть также и в нас, при этом важно, чтобы он посредством дыхания проникал в голову. Если же в голове у нас мы не имеем углекислого газа, то мы уже не будем такими светлыми головами, какими мы все, конеч­но, являемся. Мы перестанем быть такими, если в нашу голову перестанет поступать углекислый газ; конечно, не в таком количестве, как, например, в углекислых водах, но в крайне незначительном количестве мы должны по­стоянно взбадривать, освежать нашу голову углекислым газом. Но я говорил вам и другое: если мы глупы, то дело в том, что углерод не переносит достаточно кислорода в нашу голову, туда поступает недостаточно кислорода и углерод соединяется с водородом. Углекислый газ несет в себе нечто бодрящее, но если углерод соединяется с во­дородом, тогда, господа, возникает метан, болотный газ, газ, который находится в пещерах, подвалах и так далее, где что-то разлагается — тут и образуется метан. Этот газ не бодрит, этот газ убивает, парализует. И если в нашем теле возникает такой беспорядок, что углерод реагирует с водородом, то возникает метан, который поступает в го­лову. Если наша голова уподобляется затхлому подвалу, мы становимся глупы. Так что очень важно, направляем ли мы наверх достаточное количество углекислого газа или слишком много болотного газа, метана — и, тем са­мым, водорода; немного метана всегда необходимо нам, иначе мы стали бы чересчур умными людьми, а став че­ресчур умными, мы получили бы плохое пищеварение. Именно благодаря таким комплексным отношениям жизнь устраивается правильно. Но водород, который, в сущности, неуместен в голове, если его слишком много, и который играет такую неприятную роль в метане, этот водород распространен во Вселенной повсюду — имен­но повсюду. С помощью современного спектрального анализа можно установить, какие вещества существуют во Вселенной. Куда бы мы не направили спектроскоп во Вселенной, повсюду получают в нем такие цвета, что можно сделать вывод: здесь повсюду есть водород. Водо­род находится всюду. Этот водород чрезвычайно важен для некоторых вещей. Я говорил вам, что в голове его действие приносит вред, если его слишком много. По­ступая в голову, водород мешает человеку развивать его мышление. Человек может мыслить благодаря тому, что в голове его не слишком много водорода.

Но теперь давайте рассмотрим мышление с другого конца. Что же это такое, этот другой конец? Другим кон­цом мышления является размножение, создание новых живых существ. Это и есть другой конец. Подобно тому, как относятся друг к другу Северный и Южный полюс, так относятся друг к другу мышление и размножение.

У живых существ мы можем наблюдать нечто очень интересное. У живых существ происходит изменение самого способа их размножения, если водород у них начинает играть другую роль, чем обычно. Есть неко­торые змеи: эти змеи откладывают яйца, и из этих яиц вылупляются новые змеи. Что, в сущности, происходит, если змея откладывает яйцо, и из этого яйца вновь вы­лупляется другая змея? При этом яйцо должно быть отложено там, где достаточно тепло, — это и делают змеи, так как животный инстинкт действует совер­шенно правильно. То, что яйцо для
выведения нового животного нуждается в тепле, вы видите на примере птичьего яйца. Птичье яйцо отложено: но выведение новой птицы не состоится, если старая птица не будет высиживать его, сидеть на яйцах. Тепло, струящееся из старой птицы, необходимо для того, чтобы из яйца вылупилась новая птица. Итак, для яйца недостаточно только того, что она имеет в себе; оно нуждается также в тепле, приходящем извне, из всей Вселенной. Недос­таточно просто отложить яйцо, ему нужно приходящее из Вселенной тепло; в этом тепле содержится сила, вы­гоняющая из яйца новое существо. Так и со змеями. Яй­ца отложены. Под действием солнечного тепла живое существо, новая змея, выводится из яйца.

История, которую я вам сейчас рассказал, происхо­дит с некоторыми змеями, но только в том случае, если они ведут соответствующий упорядоченный образ жиз­ни. То, что я рассказываю вам, относится не ко всем зме­ям, но лишь к некоторым видам змей. Если это вполне, так сказать, ординарная змея, то она откладывает свои яйца, и из них после вызревания получаются новые змеи. Что же это означает — ординарная, порядочная змея? Ну, у людей это означает весьма многое, если гово­рят, что он — порядочный, приличный человек; у змей требования меньше. И все же от «приличной», ординар­ной змеи требуется то, что порой представляет труд­ности и для человека: ей нужна новая одежда, то есть новая кожа. Итак, змея только тогда является «прилич­ной», ординарной змеей, если она каждый год меняет кожу; сбрасывает старую кожу и на поверхности тела на­ращивает новую. Змее непозволительно щеголять в ста­рых прошлогодних обносках, она должна каждый год иметь новую кожу. Следовательно, мы можем различать между «приличными», ординарными и неординарными змеями. Неординарные змеи — это те, кто разгуливает в старых обносках, в одежде прошлого года.

Вы спросите: как это происходит? Ведь это при­рода делает так, что змея получает новую одежду? Бы­ло бы очень приятно, если бы природа давала новую одежду и нам. Но ведь человек гораздо более ценное существо, чем змея. Поэтому ему предоставлена свобо­да добывать себе одежду самостоятельно.... (пропуск в тексте стенограммы). Такую змею можно было бы дер­жать в неволе: если их держат в неволе и не дают им в достаточном количестве воду, не обеспечивают им дос­таточной влажности, то проявляется некое новое свой­ство: змеи вдруг становятся «непорядочными», неорди­нарными, они сохраняют свою старую одежду! Так что, если нам не нравится, как это делает природа, можно искусственным образом достичь того, что некоторые змеи станут неординарными, они будут сохранять свою старую прошлогоднюю одежду.

Однако, господа, это не единственное — то, что змеи сохраняют старую поблекшую одежду; если такие змеи спариваются, если они размножаются, то они уже не откладывают яиц, но рождают маленьких живых змеек! Следовательно, такие змеи, лишенные возмож­ности получить достаточно воды, достаточно для
того, чтобы они могли сменить кожу, змеи, принужденные стать неординарными, носить свою старую, выцветшую одежду — именно в этом состоит причина, — эти змеи становятся живородящими, рождают нормальных ма­леньких змеек вместо того, чтобы откладывать яйца.

Видите ли, ведь это же в высшей степени заманчи­вая история; что же здесь, собственно, происходит? Мы отняли у змеи воду. Вода главным образом содержит водород; она содержит и кислород, но преимуществен­ную роль играет водород, состоит же вода из водорода и кислорода. Да, господа, отнимая у змеи воду, мы одно­временно лишаем ее возможности размножаться из-за того, что мы отнимаем возможность образовывать для себя новую кожу и возможность внутри себя формиро­вать скорлупу яйца. Животное не в состоянии больше создать в себе нечто твердое, если у этого животного нет водорода. Оно не может создать в себе нечто проч­ное, оно не может сформировать внутри себя оболочку яйца, а снаружи не может образовать кожу. Вследствие этого змееныши должны выводиться без оболочки. Змея должна использовать свое собственное тепло для того, чтобы вывести этих маленьких змеек.

Очень важно знать о таком виде змей. Ведь теперь вам известно: насколько вредно, если живое существо с одного конца — головы — окажется лишенным кислоро­да, настолько же вредно для воспроизведения, если жи­вотное лишится водорода. Теперь мы видим, почему во всем мире, повсюду, куда мы ни взглянем — мы можем смотреть в любом направлении, — существует водород. Почему во всем мире есть водород? Господа, водород существует в мире повсюду по той причине, что мир оказался бы тотчас же уничтоженным, если бы не было водорода. Во всем, где есть размножение, должен также действовать водород. Ведь мир постоянно разрушается. Вы видите, мир повсюду постоянно умирает. Горные породы изнашиваются, выветриваются, все повсюду превращается в пыль. Живые существа поддаются гниению, в мире возникают всевозможные процессы брожения, которые являются одной из форм процесса гниения. Мы, в сущности, живем благодаря тому, что в нас постоянно происходит брожение чего-то. И только благодаря тому, что нечто подвергается брожению, мо­жет возникать высшее. Так происходит даже в случае ви­на: если бы виноградный сок не забродил, если бы про­цесс распада миновал его, то виноградный сок не смог бы возвыситься до вина, которое оживляет и является предметом вожделений для многих. Так обстоит дело вообще во всем мире. Водород — это то, что позволяет подняться из разложения тому, что создает жизнь.

Здесь вы могли бы возразить, вы могли бы сказать: сейчас ты говоришь нам, что водород оживляет. Но ведь именно водород содержится в метане и тут он со­всем не оживляет, он убивает. В чем же дело? Видите ли, господа, если водород образуется в темноте, что про­исходит в случае шахтного газа или болотного газа, то действие его приносит вред; тут он реагирует без досту­па света, так же, как и в нашем мозгу. Если же водород вырабатывается при свете, так как он и распространя­ется по всему миру в свете, то он оживляет: тогда из разлагающегося, из бродящего он вызывает новую жизнь. Ибо этот водород в том виде, в котором он на­ходится повсюду во Вселенной, является по существу тем же самым, как то, что находится в наших спичках, когда мы их зажигаем: он является фосфором. Конечно, в химии водород — это совсем другое вещество, неже­ли фосфор: но это происходит потому, что химия пока не может заходить столь далеко, чтобы обращать фос­фор в водород! Но когда химия сможет продвинуться дальше, она сможет превращать фосфор в водород. Мы же можем сказать: чем является водород, распростра­ненный в мире всюду? Водород, распространенный во всем мировом круге — это мировой фосфор. Куда бы мы не взглянули, повсюду, повсюду есть фосфор. Поэтому я сообщил вам: то, что находится в мировой окружающей среде повсюду, — это фосфор. Сейчас мы познакомились с тем, что имеет огромное значение; мы познакомились с водородом в его величественном, ис­полненном значения действии во Вселенной.

Теперь давайте рассмотрим эти вещи с другой сто­роны. Я говорил вам: на другом конце находится угле­кислый газ. Господа, давайте еще раз совершенно точно посмотрим на то, что я говорил; представьте себе, что здесь находится Земля (изображается на рисунке), во­круг нее повсюду — водород, то есть, по существу — фос­фор, это, собственно, маленькие повсюду горящие огни. Но посмотрим на саму Землю. Направимся из Космоса к Земле. Тут вы повсюду видите то, что называют изве­стью. Но существует не только известь; повсюду в почве присутствует в некотором количестве хорошо известное вам вещество. Точно так же, как я сейчас показал, что повсюду вокруг Земле распространен водород, так на­зываемый фосфор — ибо это и есть распространенный всюду фосфор, — то же самое можно сказать и о вещест­ве, которое мы сейчас рассмотрим подробнее.

Рисунок 8

Вы знаете, что когда женщины или кто-то еще хотят устроить стирку, они добавляют в воду, предна­значенную для стирки, то, что называют содой. Вы это знаете. Вы, может быть, знаете также, что это вещество, сода — она выглядит подобно соли и сама является солью, — это вещество находит самое широкое приме­нение. Если вы, например, придете на фабрику по изго­товлению мыла, то вы узнаете, что соду используют тут как важнейший компонент. При изготовлении стекла, изготовлении оконных стекол она также является важ­нейшим компонентом; при стирке, как вы знаете, соду добавляют в воду. Обрабатывая белье содой, тем самым отбеливают его; оно становится светлее, оно, благодаря соде, лучше контактирует со светом. Есть еще много дел, где применяют соду. Так, например, повсюду на фабри­ках, производящих краски, вы найдете использование соды. Для
производства синей краски необходима сода. Соду применяют при изготовлении берлинской лазу­ри. Есть еще одно вещество, человек вводит его в свое тело, причем в своем природном виде оно значительно вреднее для человека, чем после переработки: это табак. Табак сперва необходимо протравить. Из него должны быть извлечены некоторые компоненты, иначе они ста­ли бы слишком активно действовать на человеческое те­ло. Протравливают табак с применением соды. Итак, вы видите, эта сода, известная вам как добавка к предназна­ченной для стирки воде, имеет во всем мире огромное промышленное значение. Она играет существенную роль в производстве косметики, этой всемирной инду­стрии. Сода присутствует всюду, хотя и в небольших количествах. Но, господа, чем же, в сущности, является это замечательное вещество, эта сода? Есть один белый серебристый металл, он называется натрий; если на­трий реагирует с двуокисью углерода — тут мы опять имеем дело с углекислым газом, двуокисью углерода, на­ходящимся в нашей голове, тогда возникает сода. Итак, натрий и углекислый газ, соединившись, образуют соду.

Натрии — металл; особенность этого наименования состоит в том, что для наименования используется сред­ний род (в немецком языке
das
Natrium
, существитель­ное среднего рода — примеч. перев.)
: это не господин и не дама, это, так сказать, замечательное дитя природы. Он сохраняет углекислый газ, несет его в себе. Повсюду в природе, где есть сода, углекислый газ сохраняется в виде соли, каковой и является сода. Внутри нее в скры­том, сохраненном виде содержится углекислый газ.

Здесь (см. рисунок 8), этой желтой окружно­стью я изобразил вам мировой фосфор, то есть водород; соду я изобразил здесь как белую окружность в самой Земле. Конечно, она не присутствует повсюду, но в очень небольших количествах она распространяется почти по всей Земле, эта сода. Точно так же, как мы можем исполь­зовать ее различными способами в промышленности, для отбеливания белья, для изготовления стекла и так далее, так и природа использует соду в самых широких масштабах. Но давайте разберемся, как природа может использовать соду. Природа ведь гораздо умнее, чем че­ловек. Человек считает себя страшно умным, он может сказать так: я овладел содой, я делаю из нее для себя стекло, мыло, краску, я протравливаю с ее помощью та­бак, я отбеливаю и стираю для
себя белье с содой — все это я открыл, а значит, я очень умный, — так говорит себе человек. Да, но природа все же гораздо умнее! Вот что следовало бы повторять себе раз за разом: природа гораздо умнее, намного умнее. Обдумайте то, что про­исходит при использовании соды человеком. Начнем с фабрики по производству мыла. С помощью мыла мы становимся чистыми, иначе мы постоянно выглядели бы как трубочисты. Так что мыло нужно для поддер­жания чистоты, но оно нужно для этого лишь потому, что содержит соду. Для изготовления стекла нужна сода. Стекло чисто и прозрачно; для того, чтобы стекло стало чистым и прозрачным, необходима сода. Далее: мы стираем белье с содой. Мы его моем, делаем его чистым, чтобы оно блестело как свет. Мы используем соду для отбеливания. Отбеливать — значит осветлять. Мы всегда используем соду там, где так или иначе возникает свет, где свет становится более активным, отделяясь от мрака. Ведь вы знаете, что и краски, цвета возникают на свету. Я вам об этом рассказывал с самых разных точек зрения. Сода нужна для производства красок. Как это ни курьезно, но всюду, где используется сода, должно возни­кать немного света. При обработке табака: человеку свет нужен для жизни; слишком темный табак не действовал бы возбуждающе, он нес бы разрушение. Сода присут­ствует повсюду там, где она сохранила углекислый газ и натрий; она высвобождает углекислый газ для того, чтобы мы могли сделать мир немного светлее. Приро­да делает это в гораздо более значительном масштабе; ведь она намного умнее человека. Человек всего лишь топчется вокруг и постепенно узнает, как в мире может быть использована сода. Но природа такова, что исполь­зует соду в высшей степени значительным образом. В природе сода распространена повсюду; на рисунке я обозначил эту зону распространения белым цветом. Дело обстоит так, что повсюду, где сода — то есть угле­кислый натрий — вступает в соприкосновение с распола­гающимся вокруг мировым фосфором, снова возникает новая жизнь, живое. Иначе все стало бы мертвым. Итак, из взаимодействия земной соды и водорода, так называе­мого вселенского фосфора, все постоянно обновляется. Теперь вам известно огромное значение водорода. Водород есть повсюду, он в высшей степени необходим во Вселенной; но его необходимость обусловлена од­новременным наличием на Земле соды. Ибо благода­ря этому взаимодействию преодолевается всеобщая смерть. Водород, так называемый фосфор, всегда дей­ствует совместно с содой и, тем самым, препятствует смерти. Все снова и снова возникает новая жизнь. В ином случае мы вдыхали бы только мертвый воздух, мы бы все тоже умерли. Есть ли еще какие-нибудь факты, которые могли бы послужить доказательством этого? Мы говорим: вся жизнь возникает, в сущности, из взаимонахождения, из правильного взаимодейст­вия водорода — называемого фосфором — и соды, то есть углекислого натрия. Здесь мы приходим к чему-то крайне важному. Вы ведь знаете, сам человек — как фи­зический человек — возникает благодаря соединению женской яйцеклетки, — состоящей в основном из бел­ка— и мужской семенной жидкости. Давайте спросим, из чего в основном состоит эта мужская семенная жид­кость, сперма. Видите ли, мужская семенная жидкость опять-таки включает в себя соду и вселенский фосфор, водород. Когда мы исследуем мир в целом, то оказыва­ется, что вся жизнь возникает благодаря водороду и благодаря соде. Когда мы исследуем зарождение в ма­лом, то оно возникает благодаря тому, что в мужском семени содержатся сода и фосфор. Оба эти вещества вы можете обнаружить в мужском семени. Человек из­вергает при этом маленькую часть того, что действует в мире: немного земной соды, немного вселенского фосфора, водорода; из этого образуется мужское семя, способствующее оплодотворению. Так, в малом, а имен­но в зарождении, и в великом, вовне, повсюду можно видеть, что с одной стороны, водород, а с другой сто­роны, углекислый газ с натрием, то есть сода, играют совместную роль. Вы видите, господа, природа исполь­зует соду гораздо более мудрым образом, чем человек. Ведь вы видели, что сода должна присутствовать всюду, где действует свет, где возникает свет, где образуется свет. Если водород использовать в темноте, то возника­ет метан, он убивает. Если же применять водород при свете, тогда он не убивает, тогда он порождает. И вот, природа применяет водород, фосфор с содой. Следова­тельно, она в большом масштабе осуществляет то, что мы делаем при отбеливании, при стирке; она приносит водороду свет, и благодаря этому возникает живое. По­истине удивительно, как повсюду при посредстве пронизанного светом водорода возникает новое существо из старого, которое иначе должно было бы умереть; если же заглянуть в процесс зарождения мельчайших организмов, то находим то же самое. Только благодаря такого рода подходу возникает новая наука!

Теперь вернемся к примеру со змеями. Если мы ос­тавляем змей на волю природы — именно тех змей, о которых я говорил, — то тогда в воде, употребляемой ими для смены кожи, содержится сода. Благодаря упот­ребляемой воде молодь получает кожу так, как получа­ют ее и старые змеи; это твердая кожа, которая состоит, конечно, не только из соды, но которой необходимы находящиеся в соде силы. Так что важно здесь не само употребление воды, но употребление соды, повсемест­но содержащейся в воде. Именно та сода, которую змеи принимают вместе с водой, позволяет им получать но­вую кожу. Змеи могут образовать снаружи некоторую субстанцию, они получают новую одежду и, кроме того, при размножении они внутри себя образуют твердую скорлупу для яйца; хотя она и не совсем твердая, она еще достаточно мягка.......(пробел в стенограмме). Ес­ли человек выпьет вина, он становится неординарным, беспорядочным. Если змее не давать воды, она тоже мо­жет стать неординарной. Тут дело обстоит в природе по-разному. Если змея не получает соды, она не форми­рует скорлупу яйца2
(2
У змей помимо яйцерождения и живорождения встречается также и переходный способ размножения, называемый яйцеживорождением. Живые детеныши рождаются при этом в яйцепо-добной кожистой оболочке и вылупляются уже через 1—3 дня в зависимости от условий внешней среды. Возможно, Р. Штайнер имеет здесь в виду один из яйцеживородящих видов. Какой именно, однозначно установить не удается. Однако следует от­метить, что особенности размножения некоторых видов змей и сегодня остаются неизученными.)
, то молодь возникает без яичной скорлупы, молодь вынашивается в змее, а затем уже как жизнеспособная молодь выходит наружу. Это весьма примечательно. Представьте, что живые змейки вы­ползают из старой змеи: тут в змее произошло то, что является воздействием водорода или фосфора на соду. Это произошло в змее. В этом случае змея вынуждена была использовать старую соду, которая еще имелась в ее теле; она должна была пожертвовать эту соду, чтобы могла возникнуть молодь. Вот почему, продолжая эту процедуру в течение долгого времени, удается предрас­положить змею к тому, чтобы она стала неординарной, живородящей; и если она один или два раза родила жи­вую молодь, то она становится бесплодной, тогда она уже не может родить, поскольку ей пришлось отдать всю содержащуюся в ее теле соду. Она тогда истощает­ся, если ей не давать воды с растворенной в ней содой. Но как идет дело в том случае, если змея остается ординарной, если она сбрасывает свою старую кожу, одежду? При этом откладывается яйцо, и то, что в ином случае маленькие живые змейки отняли бы из запасенных в теле змеи соды, фосфора, водорода, это она сама извлекает теперь из Вселенной. Вы можете видеть: если в такой змее сразу возникает живое суще­ство, животное, то сода, водород-фосфор соединяются вместе, приходя изнутри: если же возникает яйцо, то тогда и водород-фосфор и сода соединяются, приходя извне, из космоса. На примере этих животных вы имее­те перед глазами картину того, как в великом мире, в Макрокосме, происходит то, что внутренним образом происходит в человеке при размножении. Весь мир есть размножение. На примере этих змей, которые, бу­дучи лишены воды для замены кожи, становятся живо­родящими, мы видим, что в процессе воспроизводства они используют то, что находится внутри их тела: внут­ренний водород-фосфор и находящуюся внутри соду. Если же они откладывают яйца, они используют нахо­дящийся вовне водород-фосфор и находящуюся вовне соду. В исследованиях такого рода это сильнейшее доказательство того, что окружающая нас природа не есть нечто мертвое, она такая же живая, как и мы сами. Именно на такие доказательства надо обращать внима­ние. Нельзя бездумно разглядывать нечто, достойное внимания: когда змея не может сменить кожу из-за недостатка воды, а главное — из-за недостатка соды и вдруг начинает рождать живую молодь, становится живородящей, нельзя смотреть на это бездумно, надо искать связь этого явления с силами всего Космоса. Это в высшей степени значительно.

Человек не откладывает яйца, из которых возника­ют новые люди, не правда ли? Человек должен быть жи­вородящим существом. Высшие животные становятся живородящими. Но на чем основано это высшее разви­тие? Видите ли, это высшее развитие основано на том, что содержимое мира переходит в существ, в высших животных и в человека, так что человек принимает в себя силы мира. То, что находится снаружи, становится внутренним у высших животных и существ. Но как об­стоит дело со всеми низшими животными? Видите ли, господа, в науке идет вечный спор о том, как возникли первичные живые существа. Здесь люди говорят о Gen­eratio aequivoca, о первоначальном зарождении. Уче­ные при этом говорят себе: когда-то должно было воз­никнуть первичное живое существо. Но если ученые задумываются над тем, из каких веществ возникало это первичное живое существо, таких веществ не на­ходят. Это происходит, впрочем, не по вине природы, это происходит из-за того, что ученые просто не знают этих веществ. А именно они не знают, что представля­ет собой в действительности водород, который можно найти всюду, не знают, что он является фосфором, тем же самым, что содержится в мужском семени и придает этому мужскому семени специфический фосфориче­ский запах. Если же мужское семя соприкасается с не­которыми растениями, то оно действует на них так, как если бы с ними, этими растениями, соприкасалась сода; происходит отбеливание и тому подобное. Все это содержится в старинных алхимических учениях, к которым, конечно, не следовало бы возвращаться сего­дня, ведь мы не хотим старого. Все это исследовалось. Но сегодня можно было бы познакомиться с этим сно­ва благодаря истинной антропософской науке. И то, к чему предрасполагает в мужском семени сода, фосфор-водород, может развиваться также и во внешней при­роде. Так что не нужно спрашивать себя: как когда-то возникли первичные живые существа? Когда на Земле еще не было высших живых существ, тогда возникли именно низшие живые существа, возникли вследствие взаимодействия фосфора и соды Земли. Тогда имело ме­сто первичное зарождение, Generatio aequivoca.

Итак, вы видите, что известные вещи необходимо только прослеживать до конца, тогда раскрываются не­которые мировые загадки, которые иначе не разгадать. Конечно, если кто-нибудь спросит, как соединяются друг с другом углерод, кислород, водород, азот, чтобы возникло живое существо? — то он не должен подхо­дить к этому вопросу с точки зрения сегодняшней химии, так как она не покажет ему, что если, с одной стороны, действует фосфор, а с другой стороны — сода, углекислый газ с натрием, то образуется такое испол­ненное жизни живое существо. Здесь речь идет о столь тонких вещах, что нельзя проникнуть в них с помо­щью грубых инструментов, которыми оснащены наши лаборатории. Но необходимо правильным образом на­блюдать такие явления. Итак, если у вас змея, которая просто откладывает яйца и только из яйца появляются живые змейки, то тогда здесь еще действует макропри­рода, действуют сода и фосфор, поступающие из этой великой макроприроды. Если же змея эмансипирует­ся от этой макроприроды, если ее поместили в такую среду, где ей не хватает воды для того, чтобы сменить кожу и внутри у себя сформировать скорлупу яйца, то тогда змея действует как микроприрода, как малая при­рода, как то, что она позаимствовала у макроприроды и несет в сеое как наследие: тогда она действует в неко­тором отношении как высшее существо.

Видите ли, размножение человека в мире, напри­мер, состоит в том, что он в известном смысле эманси­пируется от природы. Человечество замыкается; оно замыкается, эмансипируется прежде всего благодаря культуре. И поступательное развитие не могло бы со­вершаться без этой частичной эмансипации человека. Ведь и змея становится в известном смысле высшим существом, если она из-за недостатка воды становит­ся живородящей. Все развитие человечества покоится на том, что человек все больше и больше эмансипиро­вался от природы и теперь не только рождает живое потомство, но и все прочие силы развивает в отрыве от природы; вследствие этого человек становится ис­точником того, что раньше исходило от природы.

Да, господа, мало-помалу от человека начинает про­исходить то, что раньше происходило от природы. Я мог бы привести вам различные примеры на эту тему. Я только хочу напомнить вам одно: сегодня мы пишем на бумаге. Но эта бумага совсем не такая уж древняя. Вы знаете, что раньше для письма использовали совсем другие материалы. И современная бумага делается по большей части из отходов льна. Поэтому ее называют бумагой из льняного тряпья, по способу производст­ва — как и порох, порошок для
стрельбы. Человек при­шел относительно намного позднее к тому, чтобы на основе собственной мудрости производить бумажную массу. Но в природе дело обстоит так, что эта бумажная масса существует долгое-долгое время: это то, из чего делают свои гнезда осы! Это настоящая бумажная мас­са. Надо только немного переработать материал осино­го гнезда, отбелить его, и получится бумажная масса. Оса поистине является умелым изготовителем бумаги в природе. Так что можно сказать: тысячелетия и ты­сячелетия тому назад эти маленькие, крошечные осы открыли процесс изготовления бумаги! Таково изготовление бумаги вовне, в макроприроды. Позднее человек стал изготовлять ее сам. Тут с производством бумаги вы имеете тот же процесс, что и с живородящими змея­ми: если вы замкнете змею от внешнего мира так, что ограничите ей потребление воды, то она станет живо­родящей, обнаруживая тем самым воспроизводство, принадлежащее к более высокой эволюционной сту­пени. Эмансипируйте человека все больше и больше, создавая ему культуру, и тогда он произведет бумагу, ту, что раньше производила природа, подобно тому, как змея из себя самой производит живую молодь. Много тысячелетий назад осы, исходя из природы, произве­ли бумагу; человек произвел бумагу исходя из своего внутреннего мира, исходя из своего разума. Да, разум тоже входит внутрь, как входит внутрь змеи сила произ­водить живое потомство.

Так обстоит дело с человеческим семенем. Как мы говорили, вы найдете там соду и этот водород-фосфор. Если мы исследуем нервы, выходящие из мозга, то и тогда важнейшими веществами в составе нервов ока­жутся сода и фосфор. Только они будут связаны друг с другом иначе, чем это имеет место в семени. Они образуют более твердую связь друг с другом. Совсем не удивительно, что из человека возникает нечто та­кое, как мысли. То, что человек вобрал в себя, то, что в ином виде заложено в семени, он перерабатывает в нервной системе; соду и фосфор. Подобно тому, как вовне, в мире, повсюду содержится фосфор и водород, так же находятся сода с фосфором и шарообразном че­ловеческом черепе. Сейчас вы можете увидеть, почему мы нуждаемся в наличии углекислого газа в голове. Уг­лекислый газ отделяется от натрия, и мы получили бы в конце концов слишком твердый череп из-за этого на­трия — серебристого металла, — если бы углекислый газ, вспучиваясь постоянно, не создавал бы в нас соду. Так посредством натрия мы вбираем углекислый газ для того, чтобы в нашей голове правильно распределилась сода. А из того, что находится повсюду вокруг нас, через наши волосы, через нашу кожу мы воспри­нимаем фосфор-водород. Мы только не должны позво­лять слишком большому количеству находящегося в метане водорода подниматься изнутри наверх, но вбирать водород извне. Эта человеческая голова фак­тически является своего рода яйцом, точно так же как и отложенное яйцо: оно вбирает соду из земли и водород из воздуха; так и человеческая голова вбира­ет по направлению снизу вверх из своей земли соду, а из внешнего окружения получает водород-фосфор, если она не может получить его изнутри. Тогда они взаимодействуют и производят внутри некое вещест­во, которое может быть посредником мыслей, может порождать мысли.

Так обнаруживается то, каким образом постав­лен человек внутрь природных явлений. Только надо рассматривать явления природы в их наиболее пока­зательном, подходящем месте. Если ученый лишает змею воды и только глазеет на то, как вместо отклады­вания яиц сразу же появляется живая молодь, то он ничего не достигнет. Но если он знает, что происхо­дит в его лаборатории, то он откроет мировые тайны.

Продолжим эту тему в ближайшую среду.

ЛЕКЦИЯ ПЯТАЯ

Дорнах, 24 октября 1923г.

Доброе утро, господа! Есть ли у вас вопросы?

Предлагается вопрос:
В предшествующих докладах говорилось о великом мировом Космосе; я хотел бы спросить о кометах с большим хвостом. Какое значе­ние они имеют?

Доктор Штайнер:
Видите ли, господа, тут нам при­дется вспомнить то, что я говорил в последнее время. Я хотел бы повторить кое-что из того, что было сказа­но в предшествующих лекциях.

Рассматривая человека, мы должны сказать: для всей его жизни, а также для всего его духовного разви­тия необходимо две вещи. Во-первых, чтобы углекис­лый газ поступал вверх в голову. Человек постоянно выделяет углекислый газ в себе. В сущности, можно ска­зать: человек построен из углерода постольку, поскольку он имеет твердое тело. Итак, человек постоянно выделя­ет из себя углерод. Этот углерод мог бы в конце концов так проявиться в нас, что мы стали бы чем-то вроде чер­ных колонн. Мы стали бы черными столбами, если бы этот углерод удерживался. Он нужен нам для жизни, но мы постоянно должны вновь и вновь преобразовывать его, чтобы он превратился во что-то другое. Это проис­ходит благодаря кислороду. В конце концов мы выды­хаем кислород с углеродом, то есть углекислый газ. Но этот углекислый газ нам нужен. Мы обнаруживаем его, например, в сельтерской воде, внутри которой в пузырь­ках содержится углекислый газ. Тот углекислый газ, ко­торый не был выдохнут, постоянно поднимается вверх в голову человека, мы нуждаемся в нем для того, чтобы не поглупеть, нуждаемся для того, чтобы мы могли думать: в ином случае в человеческую голову будет подниматься метан, болотный газ, состоящий из углерода и водорода. Для
мышления нам нужен углекислый газ.

Я также указывал вам, что нам нужно для воли, для воления. При ходьбе, при движении руками, плечами — тут, собственно, начинает проявляться воление — тут мы должны постоянно образовывать соединение углерода с азотом и все снова и снова его разрушать. Но этот циан, или синильная кислота, дол­жен, так сказать, постоянно проезжаться по нашим ко­нечностям и членам тела. В членах тела и конечностях он затем соединяется с калием. Возникает цианистый калий, но он должен тотчас же распадаться. Для того, чтобы мы вообще могли жить, в нас постоянно должен иметь место процесс отравления и в то же время про­цесс дезактивации яда, его разрушения. Такова тайна человеческой жизни: с одной стороны, углекислый газ, с другой — цианистый калий, соединившийся с кали­ем циан. При любом движении, хотя бы и пальцем, в нас образуется немного синильной кислоты, но мы тотчас же разрушаем ее, когда производим это движе­ние пальцем. Итак, это должно быть в человеке.

Но все, что должно быть в человеке, должно в ка­кой-либо форме существовать и вовне, во Вселенной. Дело обстоит так, что кометы исследуют все снова и снова. И именно в связи с кометами разыгралась своего рода маленькая история в антропософском движении. Однажды я читал в Париже лекцию и сказал, исходя из чисто внутреннего познания, что в комете должно со­держаться немного синильной кислоты, что синильная кислота присутствует в комете. До тех пор в науке еще не обратили внимания на присутствие в кометах синиль­ной кислоты. Но вскоре после этого появилась одна ко­мета. Это была именно та комета, о которой вы говорите. И именно в этой комете, используя более совершенные инструменты, которых не было раньше, открыли, что действительно в кометах, в веществе комет содержится синильная кислота! Так что можно ссылаться на этот случай, если спросят: удалось ли антропософии что-ни­будь предсказать? Да, это открытие циана в кометах, например, было публично предсказано. Предсказаний было немало, но в случае комет оно было сделано совер­шенно открыто. Сегодня у внешней науки нет никаких сомнений в том, что в атмосфере комет, в воздухе ко­мет — ведь комета образована из очень тонких, рассеян­ных веществ, там, по существу, находится только эфир, только воздух — присутствует синильная кислота.

Что это значит, господа? Это значит, что вовне, в атмосфере комет содержится то, что мы постоянно долж­ны образовывать в наших членах тела. Теперь подумай­те, как часто я здесь говорил о том, что яйцо образуется из целого космоса, из всей Вселенной — следовательно, также и человек, животные или растения, поскольку они образованы из яйца (яйцеклетки, семени — примеч. перев.), тем самым образованы из всей Вселенной. Я хотел бы на примере самого человека показать вам это, для того чтобы вы могли совершенно точно уяснить себе, какое значение имеют эти кометы во всей Вселенной.

Давайте будем исходить — кому-то это покажется странным, но вы увидите, что желаемое вами будет таким образом объяснено наилучшим способом, —да­вайте исходить из исторического опыта. За много сто­летий до основания христианства был в современной Греции один древний народ, греки. Древние греки сделали в области духовной жизни так много, что и по сей день в наших гимназиях должны изучать гре­ческий язык, поскольку есть мнение, что изучая грече­ский язык даже сегодня, человек становится особенно умен. Да, греки поистине чрезвычайно много сделали для духовной жизни. Сегодня изучают не индийский, не египетский, но греческий язык. Тем самым люди хотят выразить то, что именно греки особенно много совершили для развития духовной жизни. И указыва­ет на это тот простой факт, что мы в наших гимназиях изучаем греческий язык. Сами греки обучали детей только греческому языку несмотря на то, что столь много внимания уделяли духовной жизни.

В Греции главными было два народно-племенных образования, которые имели особенное значение, но ко­торые очень отличались друг от друга; первое, которое составляли жители Спарты, и второе, которое состав­ляли жители Афин. Спарта и Афины были наиболее значительными городами Греции. Пара других тоже имела значение, но они не были столь значительны, как Спарта и Афины. Жители этих двух городов очень силь­но отличались друг от друга. Я не хочу сегодня рассмат­ривать иные отличия; они отличались друг от друга уже потому, что совершенно по-разному относились к речи. Спартанцы всегда сидели рядом друг с другом спокойно и говорили мало. Но если они что-то говорили, они хоте­ли, чтобы сказанное ими было значительно: оно должно было властно влиять на человека. И поскольку человек, болтая, тараторя, едва ли может сказать нечто значимое, они молчали, если им не надо было высказать нечто зна­чимое. И говорили они всегда краткими фразами. Эти краткие фразы славились в древности. Говорили о крат­ких изречениях спартанского народа, они славились, они были подчас исключительно мудрыми.

У афинян дело обстояло иначе. Афиняне любили красивую речь; им нравилось, если говорили красиво. Спартанцы были в своих речах кратки, размеренны, спокойны. Афиняне же хотели говорить поистине кра­сиво. Они изучали искусство речи и говорили они при этом прекрасно. Зато и болтали они больше; не так много, как мы сегодня, но все же болтали они значи­тельно больше, чем спартанцы. На чем было основано различие между многоречивыми афинянами и мало, но значительно и мощно говорящими спартанцами? Это было основано на воспитании. Искусство воспитания сегодня изучается недостаточно. Но то, о чем я говорил, основывалось на воспитании. Спартанских мальчиков воспитывали совершенно иначе, чем афин­ских. Спартанские мальчики должны были гораздо больше заниматься гимнастикой: танцы, игры на арене, всевозможные гимнастические упражнения. А искусством речи, которое, собственно, является гимна­стикой для языка, — им спартанцы почти совсем не за­нимались. Речь у них была предоставлена сама себе.

Все то, что заключается в речи, образуется посред­ством остальных движений человеческого тела. Вы можете наблюдать это: если у человека движения замед­ленные, размеренные, гимнастически упорядоченные, то и говорит он тоже упорядоченно. А именно, если у человека упорядоченная походка, то и с речью в него все в порядке. Это приходит из детского возраста. Если человек получает в старости подагру, то уж ничего не по­делаешь: он имел ее еще тогда, когда обучался речи. Это приходит из того времени, когда учатся говорить. Но спартанцы считали наиболее ценным делать как можно больше гимнастических упражнений, они поддержива­ли эту гимнастику еще и благодаря тому, что натирали тело детей маслом и мазали песком; после этого дети делали гимнастику. Афиняне тоже применяли гимна­стику — во всей Греции применяли гимнастику, но зна­чительно меньше — они использовали по отношению к мальчикам старшего возраста гимнастику для языка, искусство речи, риторику. Спартанцы этого не делали.

Все это, однако, имело вполне определенные по­следствия. Вы знаете, когда эти маленькие спартанские мальчуганы с их промасленными и натертыми песком телами выполняли свои гимнастические упражнения, тогда они должны были развивать очень много теп­ла — они развивали много, много внутреннего тепла. Когда же афиняне делали гимнастику, то у этих афинян это было нечто из ряда вон выходящее. Если бы тогда был такой день, как сегодня, и мальчишки у спартанцев не захотели бы делать под открытым небом свою гимна­стику — это было бы нечто невероятное! Уж тут гимна­сты-педагоги привели бы этих мальчишек к порядку! Если же у афинян выдавался такой же, как сегодня, день, такой ветреный, тогда они собрали бы своих мальчишек внутри, в помещении, и занимались бы с ними ритори­кой. Но когда чудесно сияло Солнце, когда все сверка­ло, они выводили их на волю. И там на воле афинские мальчуганы должны были выполнять свои гимнастиче­ские упражнения. Ведь афиняне рассуждали иначе, чем спартанцы. Спартанцы думали так: все, что мальчики выполняют при движении, должно исходить из их тела; ни шторм, ни град, ни гроза или ветер совершенно не принимались во внимание. Говорили себе так: движе­ния должны исходить от самого человека.

Афинянин говорил иначе, он говорил: мы живем благодаря Солнцу и когда это Солнце побуждает нас к движению, тогда мы хотим двигаться; если же Солнца нет, то нам не хочется двигаться. Так говорил афинянин, и поэтому у афинян обращали внимание на внешнее солнечное тепло. У спартанцев обращали внимание на внутреннее солнечное тепло, на солнечное тепло, кото­рое человек уже переработал; у афинян же внимание обращали на внешнее Солнце, которое так прекрасно освещало кожу — кожу они не натирали песком, по край­ней мере так много, как спартанцы, но их кожу должно было обрабатывать Солнце. Вот в чем состояла разница. И если сегодня в школьных учебниках идет речь о раз­личиях между афинянами и спартанцами, то возникает впечатление, что по какому-то чудесному стечению об­стоятельств у спартанцев речь была спокойной, разме­ренной, кроме того, они были очень закаленными людь­ми, тогда как афиняне развили искусство красноречия, которое затем нашло свое дальнейшее продолжение у римлян. В настоящее время люди не могут одновре­менно заниматься историей и естественной наукой. История говорит свое, а естествознание — свое. Если же я скажу вам: спартанцы натирали своих мальчишек маслом и песком, и те в любую погоду упражнялись в своем спартанском искусстве, а афиняне не натирали так усиленно своих мальчиков песком и маслом, а развивали на основе внутренней пластики искусство речи — то то­гда вы будете знать, как на основе природных явлений обусловливалась эта разница между соседствующими между собой спартанцами и афинянами.

Допустим, что тут (изображается на рисунке) находится Земля, а здесь — Солнце; если смотрят на Солнце, как оно светит — а вот тут находится афинянин, — то и возникнет афинянин; если же меньше обращают внимания на Солнце, а ориентируются на то, что Солнце уже сделало в человеке, ориентируют­ся на внутреннее тепло, то в результате возникает спартанец. Видите, здесь история и естествознание сочетаются вместе. Вот как обстоит дело.

Мы могли бы, следовательно, сказать: если чело­век обращает внимание на то, чтобы развить внутри себя много тепла, то его речь становится краткой и раз­меренной. Почему? Потому, что он всеми своими мыс­лями, умом, больше обращен ко Вселенной. Но если человек дает Солнцу светить на себя как афинянин, то он мысленно, всем своим умом меньше обращен ко Все­ленной, тогда его ум больше обращен вовнутрь, а теп­ло обращено наружу; у спартанца же тепло обращено вовнутрь, а ум обращен наружу. Посредством рассуд­ка спартанец учится языку Вселенной; этот язык мудр, он вырабатывается в нем. Афинянин не учился речи Вселенной, но лишь движению во Вселенной, посколь­ку он занимался гимнастикой в солнечном тепле.

Если сегодня мы рассматриваем то, что еще оста­лось от спартанцев, то мы скажем: О, эти спартанцы в своих кратких изречениях воспроизводили мудрость мира. Афиняне же в большей степени начинали в пре­красных словосочетаниях выдавать из себя вовне то, чем человек обладает внутренне посредством рассудка, ума. То, что имели в своей речи спартанцы, было по большей мере утрачено человечеством, это исчезло в Греции вместе со спартанцами. С речью Вселенной че­ловек сегодня уже не может жить. Но то, чем начинают заниматься афиняне — красивые обороты речи, — это затем получило широкое распространение в Риме как риторика. Римляне, по крайней мере, еще прекрасно говорили. В средние века также еще учились красиво говорить. Но сегодня люди произносят ужасные фра­зы. Это можно заметить хотя бы на следующем приме­ре: можно было бы привести в пример и другой город, но именно в Вене уже неделю проходят выборы; кра­сиво там не говорят, но изливается ужасающий поток речей, отнюдь не прекрасных. Вот во что постепенно превратилось то, что еще у афинян культивировалось как нечто прекрасное. Это исходит от человека. Ведь космос не произносит предвыборных речей, не правда ли, это делают люди! Спартанцы предвыборных речей не произносили; в своих лаконичных изречениях они выражали то, что говорила Вселенная. Они смотрели вверх на звезды и думали: человек снует по всему миру, он всего лишь деляга, непоседа. Звезда не торопится, движется то медленно, то быстро, но всегда приходит своевременно. Тогда возникла поговорка, оставшаяся на все времена: торопись медленно — и так далее. Звез­да приходит к своей цели! Так спартанец очень многое изучал из того, что находится вовне, во Вселенной.

А теперь мы можем перейти к тому, на что я уже обращал здесь ваше внимание, мы можем перейти от тепла к свету. О тепле я хотел бы сказать только следую­щее: подумайте о том, что если человеку необходимо развивать достаточно много тепла, он должен стать силь­ным человеком. Если же обстоятельства дают возмож­ность человеку достаточно много находиться на солнце, он должен из-за этого стать многословным человеком. Вам надо лишь немного заглянуть в географию: если вы отправитесь в Италию, где люди больше подвергаются солнцу, то вы увидите, какой это разговорчивый народ! Если же вы отправитесь на Север, где люди более подвержены холоду, то вы, может быть, придете в отчая­ние, так как люди не говорят, поскольку если человеку приходится всегда развивать внутреннее тепло, то внут­ренняя потребность говорить изгоняется. Здесь у нас возникает почти комическая ситуация, когда какой-ни­будь человек приезжает с Севера; он собирается сказать речь, затем он встает и ничего не говорит. Не правда ли, если итальянский агитатор взбирается на трибуну, то он начинает говорить еще до того, как влез на нее. И продолжает говорить, когда он уже внизу. Он и дальше идет, продолжая сыпать словами! Когда же приходится говорить северному человеку, который должен выраба­тывать много тепла, поскольку внешнего тепла там нет, то этот северный человек, желая представиться, может привести в отчаяние: он даже не начинает говорить, он хочет кое-что сказать, но не начинает. Тут дело обстоит так: внутреннее тепло изгоняет желание говорить; внеш­нее тепло возбуждает желание говорить, что получает свое оформление благодаря искусству. Для развития спокойной речи спартанцы не получали побуждения из внешнего мира, они получали его благодаря своему собственному расовому характеру, они, несмотря на свое соседство с афинянами, получали это побуждение пото­му, что сильно смешивались с приходящими с Севера людьми. Среди афинян было, например, очень много лю­дей, которые принадлежали к расам жарких областей и смешивались с афинянами; вот почему эти последние развивали целый поток красноречия. Итак, мы видим здесь, как словоохотливый человек связан с Солнцем и теплом. Теперь перейдем к свету.

Тут нам придется, однако, вспомнить то, что я вам уже говорил. Подумайте о млекопитающих. Млекопи­тающее животное развивает внутри себя зародыш ново­го млекопитающего. Зародыш этот вынашивается внут­ри материнского организма; все происходит внутри.

Теперь рассмотрим нечто противоположное — бабочку. Я говорил вам: бабочка откладывает яйцо, из яйца вы­ползает гусеница, гусеница заплетает себя в кокон и из кокона солнечный свет образует бабочку, окрашенную в разные цвета. Вы видите здесь нечто противоположное — млекопитающее (изображается на рисунке), это млекопитающее в своей матке совершенно скрытым образом развивает новое животное. Тут мы снова име­ем две противоположности, удивительные противопо­ложности. Вы только посмотрите: яйцо не скрыто, если выползет гусеница, она сразу попадает на свет. Гусени­ца — я говорил вам — идет на свет, она в соответствии со светом выпрядает свой кокон, оболочку, чтобы стать куколкой и опять-таки свет создает бабочку. Свет не пре­бывает в покое, он дает бабочке ее окраску. Окраска воз­никает благодаря свету, свет созидает бабочку.

Если же, напротив, взять корову, собаку, то к эмбриону, находящемуся внутри в материнской ут­робы, в материнском чреве, свет не имеет доступа, эмбрион совершенно замкнут от внешнего мира и находится в темноте. Итак, он должен развиваться внутри, в темноте.

Однако в темноте не может развиться ничто живое. Это просто бессмыслица, когда верят, что в темноте мо­жет что-то развиться. Но что же происходит здесь? Я хочу привести вам одно сравнение: можно надеяться, что когда на Земле станет слишком мало угля, для нагревания можно будет использовать прямой солнеч­ный свет, несколько преобразованный. Сегодня речь еще не идет о том, чтобы солнечный свет использовать непосредственно для отопления. Такое положение про­длится, возможно, не очень долго, и найдут способ, как это делать: сегодня же мы используем, например, ка­менный уголь. Но, господа, уголь есть ни что иное, как солнечное тепло, но только такое солнечное тепло, кото­рое много, много тысяч лет назад струилось на Землю, переходило в дерево и сохранилось как уголь. При сжигании мы извлекаем из угля солнечное тепло, тысячи и тысячи лет назад струившееся на Землю.

Не верьте, что только уголь ведет себя по отноше­нию к Солнцу так, как я только что описал! Так, как я только что описал, ведут себя по отношению к Солнцу и другие существа, а именно все живые существа. Взгля­нув на млекопитающее, вы можете сказать: у каждого маленького, молодого животного есть материнское жи­вотное, оно, в свою очередь, тоже имеет материнское животное и так далее. Они всегда вбирали солнечное тепло; оно еще находится внутри самого животного, оно передается по наследству. И подобно тому, как мы извлекаем из угля солнечное тепло, маленький детеныш берет в материнском чреве тот солнечный свет, который был запасен там: он берет его теперь изнутри. Теперь вы знаете различие между тем, что возникает в собаке или в корове, и тем, что возникает в случае бабочки. Бабочка со своим яйцом сразу же попадает на внешний солнеч­ный свет, дает возможность яйцу полностью находить­ся под влиянием внешнего солнечного света, пока оно не превратится в пеструю бабочку. Собака или корова изнутри тоже выглядят пестро, но этого не видят. Как в угле нельзя воспринять солнечное тепло — надо спер­ва извлечь его наружу — так и при высшем созерцании надо сперва извлечь из собаки или коровы то, что за­ключено в них как уловленный ими свет. Тут внутри находится накопленный свет! Бабочка является пестрой благодаря наружному воздействию: тут солнечный свет поработал снаружи. А у собаки или коровы внутри по­всюду находится внутренний, я бы сказал невидимый, свет. То, что я вам тут описывал, люди могли бы сегодня установить с помощью наших совершенных приборов, проведя исследования в лабораториях, если бы они захотели. Только им следовало бы установить в лабора­тории полное, тотальное затемнение, и затем они могли бы провести сравнительный анализ отложенного яйца и зародыша коровы или собаки в его раннем состоянии; тогда благодаря затемнению в помещении вполне мог­ла бы обнаружиться та разница, о которой я говорю. И если бы сфотографировать то, что не увидеть глазами — глаза для этого недостаточно чувствительны, — можно было бы доказать, что яйцо бабочки на фотографии имеет желтый спектр, а зародышевое яйцо собаки или коровы — синий. Те вещи, которые можно созерцать ду­ховно —причем если их созерцают духовно, то внешние устройства не нужны, — их наличие можно также дока­зать с помощью совершенных инструментов.

Мы могли бы, следовательно, сказать: бабочка образована во внешнем солнечном свете, тогда как корова или собака образованы в свете, который нако­плен внутри. Так мы знакомимся с различием между теплом, действующим извне, которое делает людей болтливыми; светом, который действует извне и соз­дает многоцветность бабочки; теплом, действующим внутри, которое делает человека заторможенным, размеренным, и светом, действующим внутри у того существа, которое производит живое потомство в этот мир, потомство, которое должно воспринимать свет внутренним образом. Отсюда мы могли бы перейти к тому, что является предметом нашего вопроса.

Есть вещи, которые хотя и нужны человеку в его ор­ганизме, но которые он не смеет вырабатывать чрезмер­но, иначе он мог бы умереть. К ним относится циан, си­нильная кислота. Если бы человек постоянно в течение целого дня вырабатывал больше цианистого калия, чем в нем есть, это бы никуда не годилось, это было бы слиш­ком много. Человек вырабатывает в себе совсем немного цианистого калия, очень мало. Но человеку нужно, что­бы цианистый калий поступал извне; человек вбирает его в себя вместе с тем, что он вдыхает в себя. Это очень немного, но человеку и не нужно больше.

Но, господа, в обычном воздухе этого цианистого калия нет. И если бы время от времени не появлялись кометы, то цианистого калия не было бы в воздухе. Кометы и затем метеориты, падающие звезды, которые, как вам известно, во множестве проносятся в воздухе поздним летом, они приносят этот цианистый калий вниз. И у них, собственно, берет человек свою силу. Поэтому человека, страдающего потерей мускульной силы, следует направить туда, где воздух получает свою свежесть не только от Земли, где он становится свежим, бодрящим благодаря всему космосу, где воздух находит­ся под влиянием метеоритов. Дело обстоит так, что лю­дям, страдающим тем, что раньше назвали расслаблен­ностью, которым недостает силы в мускулах и у которых это бессилие особенно возрастает весной, — их надо посылать осенью туда, где воздух становится свежим благодаря космическому влиянию. Весной тут ничего сделать нельзя: поэтому такие люди легче всего умира­ют весной. Надо об этом позаботиться заранее, так как только осенью можно что-либо сделать для таких людей. Когда летом метеорные силы, содержащие небольшое количество цианистого калия, который они выносят сю­да из космоса, осаждают свой цианистый калий, когда подходит к концу август и наступает осень, эти люди с обессиленными членами тела должны приезжать в такие места, где осаждается летом самое полезное для них, цианистый калий. Тогда их члены тела становятся снова исполненными сил. Итак, о тех людях, у которых заметно, что ближайший год может принести им нечто очень плохое, поскольку они обессилены, — о таких лю­дях надо позаботиться заранее, ибо весной уже ничего нельзя будет поделать внешним образом. Надо сказать себе: когда придет весна, я дам такому человеку, у ко­торого возникла потеря сил, сок некоторых растений, например, сок терна, терновника. Если сок терновника сохранить — вы знаете, это такое терпкое, кислое расте­ние — и давать его через рот тем людям, которые обес­силены весной, тогда можно поддержать их в течение всей весны и лета. Почему? Да видите ли, если человеку давать сок терновника, то этот терновый сок образует всякие соли. Они направляются к голове и захватыва­ют с собой углекислый газ. Тем самым мы делаем голову человека склонной к тому, чтобы поддерживать этого че­ловека в течение весны и лета. А осенью мы должны пе­ревести его в такую местность, где он будет в состоянии воспринять нечто другое, то, что должно идти в его чле­ны тела и конечности. Углекислый газ идет в голову: мы добавляем его в голову, принимая терновник, терн. Если нам посчастливится продержать такого человека в тече­ние лета, мы можем осенью направить его в такую ме­стность — на не очень долгий срок, две-три недели дол­жен он находиться в таком воздухе, о котором известно, что он подвержен метеоритным влияниям, — тогда че­ловек там, благодаря тому, что его подкрепили на время весны и лета, опять может обрести настоящую крепость в своих членах тела. Да, господа, здесь вы имеете дело с двумя сопутствующими друг другу воздействиями. Тут вы имеете воздействие Земли, которое, по существу, яв­ляется лунным воздействием, воздействие Земли в соке терна и затем вы имеете космическое воздействие в том, что кометы — а в случае их отсутствия метеорные пото­ки, падающие звезды — принесли на Землю; они тоже содержат то, что действует из Вселенной, хотя и мало, но этого вполне достаточно. Как в бабочке с ее превраще­ниями вы, в сущности, не имеете ничего земного, только свет из Вселенной, как в защищенных яйцах вы имеете только вселенское тепло, идущее от Солнца, так и в себе самих вы тоже имеете внутреннее человеческое тепло, которое должно развиваться внутри в ваших субстан­циях и которое возбуждает свойства, противоположные по отношению к тем, которые возбуждаются внешним теплом.

Так повсюду мы должны видеть, как происходит изменение в человеке, как происходит изменение во всей Вселенной; какие-то ингредиенты приходят то извне, из Вселенной, то изнутри человека. Вы скаже­те: некоторые вещи носят регулярный характер, но они, будучи одни, не могут произвести того, что они должны произвести. День и ночь сменяются регуляр­но; они производят одно, то, что исходит от Земли. Кометы же появляются более или менее нерегулярно, метеорные потоки, падающие звезды — тоже. Тут дело обстоит так. Метеорные потоки не обладают такой ре­гулярностью, как все остальное. Если астроном хочет наблюдать солнечное затмение, то он может совершен­но точно определить момент, когда оно начнется — это можно рассчитать, — это относится к регулярным явле­ниям, хотя и не зависит напрямую только от Солнца. Тут он может спокойно поужинать и, тем не менее, не опоздает к солнечному затмению. Если же он захочет наблюдать в подходящее время метеорные рои или па­дающие звезды, то ему придется потратить всю ночь, иначе он может не обнаружить явления. В этом состоит различие между тем, что приходит на Землю из космо­са нерегулярно, и тем, что является регулярным.

Вы могли бы задать интересный вопрос, вы могли бы сказать: эти кометы, связанные с цианом, который в человеке имеет отношение к нашей воле, — эти кометы появляются нерегулярно, если одна и придет, то долго не появится после. Это всегда подавало людям повод к суевериям; именно то, что появляется не всегда, поро­ждает суеверия, когда приходит. Видеть в солнечном восходе и заходе проявления божественного было в обычае у древних: более поздние суеверия приписыва­ли кометам много всяких небылиц. Итак, вы могли бы задать вопрос: почему с кометами дело обстоит иначе, чем с Солнцем, которое появляется в течение года в определенный час утром; почему бы и кометам не появ­ляться так же? Если бы это было так, если бы с такой же регулярностью, как солнечный и лунный восходы и заходы, появлялись и исчезали кометы с их хвостом, то мы, люди, не имели бы никакой свободы: тогда все остальное в нас было бы таким же регулярным, как вос­ход и заход Солнца, восход и заход Луны. То, что в нас связано с этими регулярными явлениями Вселенной, является в нас в то же время природной необходимо­стью. Мы должны есть и пить тоже регулярно, должны с известной регулярностью спать. Если бы кометы всхо­дили и заходили с той же регулярностью, как Солнце и Луна, тогда нам не удавалось бы начать произвольно двигаться, тогда мы должны были бы сперва ждать: мы находились бы в ступоре; появилась комета — и толь­ко тогда мы могли бы ходить! Исчезни она снова, и мы снова приходили бы в состояние ступора. Мы бы не имели никакой свободы. Эти так называемые блуждаю­щие звезды являются тем, что из космоса дает человеку свободу. И мы могли бы сказать: то, что в человеке явля­ется необходимым: голод, жажда в своем протекании, сон, бодрствование, и так далее — это проистекает от регулярных явлений. А то, что в человеке является произвольным, то, что является свободой, проистекает от явлений, подобных кометам, это дает человеку кре­пость для силы, действующей в его мускулатуре.

В новое время вообще разучились обращать вни­мание на то, что в человеке есть свобода. Люди потеря­ли смысл и чувство свободы. Вот почему современные люди так основательно засели в том, что является не­обходимостью. Люди в своих праздниках выражают свое умонастроение. Они имеют праздники по необхо­димости: Рождество, Пасха, но они упустили осенний праздник, праздник Михаила, поскольку он связан со свободой, с внутренней крепостью человека. И в самих кометах люди изучают только материальное. О другом они говорят: знать об этом нельзя. Так, с одной стороны, мы видим сегодня, что люди отвраща­ются от свободы; с другой стороны, вы видите, что у них не хватает ума, не хватает разума, чтобы изучать нерегулярные явления во Вселенной. Если бы таких явлений не было, не было бы и свободы. Так что мы можем сказать: афиняне воспринимали то, что находи­лось внутри человека. Это делало их разговорчивыми.

С какой-то стороны материализм тоже стал чересчур разговорчивым. Но это сделало его бесчувственным, глухим по отношению ко всему тому, что на основе метеорных влияний могло бы усилить человека. По­этому праздник Михаила является в лучшем случае крестьянским праздником, а другие праздники носят оттенок необходимости, хотя и они уже не находят та­кого почитания, как в старое время, поскольку вообще разучились поддерживать связь с духовным миром.

В этом отношении все ясно. Если люди снова будут понимать, как благотворно влияние комет, тогда они, вероятно, вспомнят и о том, чтобы осенью установить праздник, чтобы иметь своего рода праздник свободы. Это относится к осени; своего рода праздник Михаила, праздник свободы. Сегодня люди упускают это, посколь­ку вообще не имеют об этом никакого понятия; они не имеют понятия о свободе во внешней природе, а следо­вательно, и о свободе в человеке. Видите ли, достопоч­тенная дама — Луна и его величество господин Солнце сидят на своих тронах и хотели бы упорядочить все, так как у них нет истинного чувства и понимания свободы в универсуме, во Вселенной. Так, конечно, и должно быть. Но кометы, эти свободные странствующие рыцари уни­версума, они содержат в себе то вещество, которое в чело­веке связано с деятельностью, со свободной активностью, с произволом, с волевой активностью. Так что мы можем сказать: посмотрев вверх на Солнце, мы обнаруживаем в нем то, что внутри нашего организма всегда возбуждает регулярную ритмическую деятельность — сердца, дыха­ния. Глядя на комету, мы должны были бы каждый раз, когда эта комета появляется, писать оду к свободе, ведь комета связана с нашей свободой! Мы можем сказать: человек свободен постольку, поскольку во Вселенной и над вселенскими метеоритными роями, и над кометами тоже властвует свобода. И в то время, как Солнце выяв­ляет в своей природе преимущественно кислотный ха­рактер, так кометы проявляют характер циана.

Вы видите, господа, здесь мы подходим к приро­де комет, и при этом выявляется чрезвычайно значи­тельная связь: когда видят, что во Вселенной вдруг появляется нечто, живущее подобно нам, людям. У спартанцев, которые обладали большим чувством не­зависимости от Солнца и поэтому больше ценили все то, что связано со Вселенной, такое свойство возника­ло не по внешнему произволу. Ликург, спартанский законодатель, велел делать деньги из железа. Вы най­дете в школьных учебниках: Ликург велел делать же­лезные деньги, потому что спартанцы должны были оставаться поистине спартанцами. Это бессмыслица. В действительности Ликург обучался у тех, кто в Спарте еще сознавал такие вещи; они рассказыва­ли ему, что кометы содержат связанный с железом циан, и он велел делать в Спарте железные деньги в качестве символа комет. Это исходило из мудрости; в то время как другие народы переходили к чеканке золотой монеты, которая выражала то, что связано с Солнцем, которая была символом солнечной жизни в нас.

Отсюда можно видеть, как в обычаях древних на­родов проявилось то, что они знали о Вселенной.

ЛЕКЦИЯ ШЕСТАЯ

Дорнах, 27 октября 1923 г.

Доброе утро, господа. Есть ли у кого что-нибудь?

Предлагается вопрос:
Как я полагаю, мы ожидаем, что господин доктор расскажет нам что-нибудь еще о звездных закономерностях.

Доктор Штайнер:
Сегодня я хочу попытаться до­бавить кое-что к тому, о чем мы говорили в последний раз, чтобы развить эту тему дальше. Вкратце повторю: мы заметили, все, что происходит во Вселенной регу­лярно, скажем, движение Солнца, вызывающее день и ночь, вызывающее смену времен года, — все это связано с тем, что необходимо человеку. Для человека необхо­димо то, что наступает при смене сна и бодрствования, при приеме пищи и так далее. Является необходимым для
человека регулярность в дыхании, кровообраще­нии и так далее. Если в человеке посмотреть на все это в целом, то оно окажется связанным с тем, что является регулярным и может быть вычислено при помощи астро­номии. Напротив, то, что не наступает регулярно — но в известном смысле доступно вычислению, хотя и не про­является с той же регулярностью, например, кометы и метеориты, — эти явления оказываются связанными в человеке со всем тем, что является свободной волей, что, следовательно, дает возможность человеку проявлять вовне свободную волю. Тут следует прежде всего напра­вить внимание на одно вещество, которое необычайно важно, вещество, которое в большом количестве встреча­ется на нашей Земле, которое встречается также повсю­ду во Вселенной, которое при выпадении метеоритов на

Землю, содержится в них. Это железо. Железа на нашей Земле так много, что можно сказать: своим существова­нием вся новая культура и цивилизация обязана железу. Вы только подумайте, насколько широко применяется железо! Только теперь начали изготовлять некоторые вещи не из железа; но в течение двух последних столе­тий поистине все то, что появлялось, все, что вызвало ве­ликий современный прогресс, обусловило современное социальное состояние — создавалось из железа.

Мы можем также предполагать, что и во Вселенной железо находится повсюду, предполагать по той причи­не, что все, выпадающее на Землю, состоит из железа.

Но мы видим также железо и в нашем собствен­ном человеческом теле. Весьма примечательно то, что человек, вступая в земную жизнь, потребляет то, в чем железо содержится в наименьшей степени: молоко. Ма­теринское молоко содержит крайне мало железа. Так что мы можем сказать: только с питанием человек на­чинает по ходу своей жизни принимать в себя железо. Что же это означает?

Да, господа, если вы видите ребенка — он все время барахтается и к тому же грезит. Но у ребенка нет еще ни самопроизвольного мышления, ни свободной воли. Масштабы проявления у ребенка свободной воли указы­вают на то, сколько железа в себя он уже принял. Отсю­да вы видите, что железо, собственно, необходимо для свободной воли. Если, например, человек охрип, если у него возникла хрипота, а голос стал слабым, и надо вы­яснить, что же лежит в основе, то надо в первую очередь исследовать — хватает ли ему железа. Ведь у тех, у кого слишком мало железа, это обнаруживается прежде все­го через то волеизъявление, через ту свободную волю, которая проявляется в речи. Так что если вы видите человека, который может зареветь как бычок, вам нече­го заботиться о том, что ему не хватает железа; но если перед вами человек, который едва-едва произносит свои слова, тогда вам надо задуматься над тем, хватает ли ему железа. Следовательно, можно сказать: тут внеш­ним образом указывается на то, что человек нуждается в железе именно для своей свободной воли. Нам также становится понятно, как роящееся во Вселенной железо и железо, находящееся в Земле, связаны с тем, что явля­ется волеизъявлением человека, что является человече­ской свободной волей.

Но все, что происходит, оказывает большое влия­ние на все остальное. Нам должно быть ясно, что не все в нас сделано из железа и во Вселенной не все сделано из него, иначе мы были бы железными мужчинами. Это весьма способствовало бы нашей крепости, но мы бы не могли выполнять ничего прочего — если бы мы бы­ли железными мужчинами. Тут нам следует окинуть взглядом то, в связи с чем может выступить железо.

Я, господа, уже говорил вам: та сода, которую я вам недавно так подробно описывал, имеет особое зна­чение для всего, что связано в нас с мышлением; ведь сода представляет собой углекислый натрий, углекис­лый газ и натрий. Углекислый газ должен создавать некое щекотание вверху, в голове. Все то, что связано с нашим мышлением, с нашей головой, что связано с обладанием внутренним светом, — все это связано с со­дой. Как вы помните, я об этом недавно говорил.

Но вы видели, что если в нас должно быть нечто, по­добное соде, нам нужно вбирать в себя кислород воздуха. Кислород воздуха мы вбираем в себя при дыхании, ибо воздух состоит из кислорода и азота; он состоит еще из многих других веществ, но они не играют такой большой роли. Кислород мы вбираем при дыхании. Углерод же об­разуется в нас. Мы производим его в нас посредством про­дуктов питания. Кислород в нас связывается с углекис­лым газом и натрием, и тогда мы получаем углекислый на­трий, соду. Сода играет большую роль непосредственно в нашей голове. Углекислый натрий, то есть сода, которую мы имеем в себе, постоянно хочет подниматься вверх, в нашу голову. Только в том случае, когда должна активизироваться функция воспроизведения, сода должна играть в этом воспроизведении свою роль, я тоже говорил вам об этом. Так что сода играет в нас большую роль.

Но я хотел бы объяснить вам еще кое-что. В свое время — это было давно — я говорил с вами о красках, цветах. Вы видите основные цвета в радуге. В радуге следуют друг за другом фиолетовый, синий, зеленый, желтый, затем оранжевый и затем красный. Это те цве­та, которые находятся в радуге. Видите ли, если в раду­ге есть такие цвета, то их создает природа. Но можно и самим создать эти цвета, для чего делают полное за­темнение и в комнате оставляется только маленькое отверстие для оконного света (изображается на рисунке): здесь мы имеем окно, здесь — дырочка для света, здесь падает свет. Теперь мы устанавливаем здесь спектральную призму, это такой стеклянный предмет; здесь про­никает падающий свет, и тут мы теперь получаем цвета как в радуге. Их можно спроецировать на стену.

Так вот, господа, этот ряд цветов, эта последо­вательность цветов, которая здесь, как в радуге, воз­никает благодаря призме, обладает таким свойством, что появляется она правильным образом только, если зажечь газ или использовать солнечный свет; если же использовать другие источники, то тогда не получится такая же последовательность цветов, получатся лишь отдельные цвета. Если, например, можно будет при из­вестных условиях создать затемнение справа и слева, тогда здесь, в середине, будет одна красивая желтая линия. Что означает эта желтая линия?

Если взять пламя и внести в это пламя то, о чем я вам здесь рассказывал, внести натрий, сжигать его в этом пламени, то получится эта желтая линия, не красная, а именно желтая. Итак, если вы возьмете пламя, пропус­тите свет в отверстие, возьмете призму, то вы получите не солнечный спектр, но одну желтую линию. Если вы возьмете совсем немного натрия, и если вы внесете его в это пространство, внесете совсем чуть-чуть натрия, вы тут же получите эту красивую желтую линию! Тут со­всем не требуется много натрия — эта прекрасная жел­тая линия возникает повсюду: даже в ничтожнейшем количестве натрий даст эту красивую желтую линию.

Интересно то, что если обследовать мировое про­странство не в отношении солнечного спектра, но, на­против, при условии устранения солнечного спектра, то возникает желтая линия; эту желтую линию натрия получают практически отовсюду. Это еще одно доказа­тельство того, что натрий распространен в космосе по­всюду. Если вы спросите: а почему этот натрий распро­странен повсюду? — то ответ должен быть таким: для того, чтобы мог возникнуть этот углекислый натрий, эта сода. Он распространен повсюду для того, чтобы могла возникнуть человеческая голова. Железо, господа, распространено повсюду во Вселенной для того, чтобы мы могли обладать свободной волей: натрий распростра­нен во Вселенной повсюду для того, чтобы мы вообще могли иметь голову. Если бы натрия не существовало, то тогда мы были бы не в состоянии ее иметь. Так что же должно быть для того, чтобы мы, как люди, могли иметь голову? Должен быть в наличии углекислый газ, то есть углерод и кислород, и должен быть натрий. Я говорил вам, что натрий существует в космосе всюду. Углерод имеем мы сами. Он постоянно вырабатывается в нас бла­годаря продуктам питания. Только он тут же и удаляет­ся, поскольку нам нужно иметь не мертвого углеродного человека, а живого человека, который все разрушает и снова создает. А углерод мы создаем повсеместно. Итак, углерод мы имеем сами, кислород мы берем из воздуха, натрий — из Вселенной. Он должен быть в наличии, что­бы мы могли иметь голову.

Теперь вы, таким образом, видите; поскольку во Все­ленной существует то, о чем я только что говорил, мы можем иметь голову и мы можем иметь свободную волю. Но к чему была бы нам — земным людям — эта свобод­ная воля, если бы мы не имели рук и ног для того, чтобы применять эту свободную волю? Видите ли, именно для этого мы должны иметь возможность питаться! Для то­го, чтобы мы могли быть построены из вещества Земли, мы должны иметь возможность питаться. Это связано с тем, что в нижней части нашего тела мы имеем нечто подобное тому, что мы имеем в нашем дыхании. Мы вды­хаем кислород, мы выдыхаем углекислый газ. Если бы мы не выдыхали углекислый газ, то у растений не было бы того углерода, который они берут из углекислого газа человека и животных. Растения строят себя из того, что выдыхают люди и животные. Это именно так. Наш уг­лерод отбирается у нас при посредстве кислорода. Этот последний связывается с нашим углеродом. Но сначала надо произвести этот углерод, сначала мы должны его иметь. А для этого мы должны принимать пищу. Кисло­род ведет себя по отношению к углероду ужасно жадно. Если мы не захотим отдавать кислороду углерод, то у нас тут же наступит приступ удушья, причем углекислый газ не сможет выходить наружу. Мы тотчас же получим приступ удушья! Это произойдет вследствие жадности кислорода. К тому же наш желудок должен получать пи­тание. Поскольку углерод поглощается кислородом и об­разуется углекислый газ, наш желудок должен действи­тельно жадно принимать углерод. Наш желудок — это очень жадный господин, он именно жаждет пищи.

Мы можем составить для себя такое представление: если бы в нашем желудке был кислород, тогда то, что образуется, могло уходить наружу через нос и рот. Тут (в легких и крови — примеч. перев.) есть кислород, и он поглощает углерод. В желудке тоже должно быть нечто, необходимое для поглощения пищи. Так внутри и про­исходит: в желудке находится вещество, очень похожее на кислород, оно постоянно выделяется из желудка. Это хлор. О соде я уже говорил вам; сода использует­ся для отбеливания белья, вообще применяется при стирке. Но и хлор тоже может использоваться для отбе­ливания, он содержится в бельевой синьке. Это такое вещество, в котором есть свет, которое несет свет. Хлор очень похож на кислород, он окислитель.

При рассмотрении органов дыхания обнаружива­ется, что кислород воздуха постоянно извлекает угле­род из нашего тела. В желудке же находится хлор, и этот хлор, поскольку он проявляет жадную активность, проявляет страшную жадность, тут же втягивает весь водород. Хлор, соединяясь с водородом, образует со­ляную, хлористоводородную кислоту. Эта соляная кислота сочится и струится внутри нашего желудка, она проявляет жадность по отношению к пище. Когда через рот мы принимаем пищу, она сперва разлагается с помощью той кислоты, которая содержится в слюне, в птиалине — слюнных выделениях. Это нечто, подобное соляной кислоте. Затем пища поступает в желудок. Внут­ри желудка находится пепсин. Он похож на соляную ки­слоту, только несколько иной; но и сама соляная кислота присутствует в желудке. И только потому, что соляная кислота становится живой, эта живая соляная кислота становится тогда пепсином. Она жадно поглощает пищу. А если человек имеет слишком мало соляной кислоты, тогда у него во рту тотчас же появляется горький прив­кус. Почему? Соляная кислота с жадностью вбирает в себя все продукты питания и рассылает их по всему телу. Если же соляная кислота не действует правильно, то в желудке у человека отлагается то, чем он насыщался. Все это снова поднимается ко рту подобно испарению; этот горький привкус ощущается тогда, когда эти испарения поднимаются кверху, язык становится обложен, и так да­лее. Дело обстоит так: нечто, подобное соляной кислоте, должно быть постоянно деятельным в нас для того, что­бы мы вообще могли построить наши члены тела.

Так что мы можем сказать: железо не могло бы помочь нам, если бы мы не имели возможностей для реализации нашей свободной воли. Мы должны стро­ить наши члены тела. А для того, чтобы мы имели воз­можность строить наши члены тела, хлор и водород должны образовывать соляную кислоту. Эту соляную кислоту мы должны иметь в себе.

Теперь подумайте: отвлекаясь от всего остального, вы имеете в вашем теле соляную кислоту; вы имеете в се­бе углерод и многое другое. Человека надо рассматривать См
поэтапно: допустим, что здесь находится человек (изображается на рисунке), тогда здесь повсюду находилась бы соляная кислота. Эта соляная кислота должна пронизываться частичками железа, находящимися в крови. Тогда человек будет таким человеком, который свободен, он сможет с полной силой развивать свою свободную волю. Для чего столь многое происходит в человеке? Это проис­ходит для того, чтобы человек мог правильным образом связать в себе железо с тем, что поступает из соляной кислоты, из хлора. В человеке постоянно должен пра­вильным образом осуществляться процесс соединения того, что приходит из хлора, с железом. Может случиться так, что женский организм, особенно в юности, в период созревания, использует для этого созревания так много сил, что этих сил уже не хватает для того, чтобы правиль­ным образом соединить с железом то, что возникает из хлора. В этом случае в организме, с одной стороны, нахо­дится железо: оно отягощает организм и не может связать себя с тем, что возникает, с другой стороны, из хлора, ибо сил для этого нет. Тут нельзя помочь, если просто давать железо такой молодой девушке, которая не в состоянии связать хлор с железом, так как железа в ней и без того дос­таточно. Возникает хлороз, малокровие, которое молодая девушка получает не потому, что у нее недостает железа, но потому, что она не может притянуть железо к хлору.

Видите ли, господа, если вы рассматриваете желе­зо, то затем, при взгляде, направленном в космос, обна­ружится, что железо связано с Марсом. В нашей пла­нетной системе Марс, в сущности, является творцом железа. Это можно установить по отношению человека к Марсу. Я уже говорил здесь об этих вещах и буду это делать и в будущем. Итак, железо связано с Марсом.

Если мы проверим, что так сильно влияет на чело­века, когда он производит свою соляную кислоту непра­вильно, когда его желудок работает неправильно, то мы увидим: это влияет Меркурий, планета Меркурий, кото­рая связана с хлором. Так что в случае этой юной девуш­ки, страдающей малокровием, мы можем сказать: тут неправильным образом происходит сочетание влияния Меркурия, которое должно воздействовать на желудок и его продолжение, и влияния Марса. Итак, вы види­те, посмотрев наверх, на Марс, мы можем сказать: он оказывает на нас то влияние, которое позволяет нам усваивать железо. Марс должен участвовать здесь для того, чтобы мы имели силу использовать железо. Же­лезо должно присутствовать тут для того, чтобы мы могли применять эту силу для свободного волеизъяв­ления. Марс предоставляет нам силу железа; метеори­ты, постоянно осаждающие железо в воздухе, предос­тавляют нам субстанцию железа. Следовательно, мы можем сказать: Марс является тем телом во Вселенной, которое предрасполагает нас к правильному использо­ванию того железа, которое приносят нам метеориты и кометы при своем нерегулярном появлении.

Когда мы говорим, то говорим мы благодаря силе Марса, связанной с кометами и метеоритами. Такова человеческая речь. Не правда ли, обычно на человече­скую речь смотрят как бычок на новые ворота, не видя в ней ничего особенного. Те люди, которые сегодня призваны размышлять, они, в сущности, и размыш­лять-то не могут, они не имеют возможности размыш­лять, поскольку они направляют свои мысли и чувства совсем не на то, что является реальностью. Вы можете заметить это на примере мелочей. Мы тут недавно проводили пожарные учения; при этом, конечно, дела­лось все, что положено, когда имеют дело с настоящим огнем. Католическая воскресная газета сообщила, что здесь был настоящий пожар, только его скоро потуши­ли! Вы видите, господа, люди умеют размышлять о том, чего нет, но о том, что есть, они не размышляют. И это отличительная черта современных людей; они размышляют обо всем, чего нет, но им не хватает ни ума, ни чувства, чтобы размышлять о том, что есть. Тот, кто постоянно размышляет о том, чего нет, теря­ет смысл и чувство реальности. Это очень выражено у современных людей. Не правда ли, тот, чье мышление изуродовано — ведь если человек постоянно лжет, его мышление становится изуродованным, — тот совершен­но теряет понимание реальности.

Итак, влияние Марса и влияние комет создают в человеке свободную волю и дают нам возможность использовать наши члены тела в соответствии с этой свободной волей. Но эти влияния должны правиль­ным образом взаимодействовать в человеке с Мерку­рием. Меркурий — это то, что вырабатывает в нашем желудке требуемый состав соляной кислоты. Точно так же, как в голове нам требуется сода, так в желудке нам требуется то, что приходит от соляной кислоты. И это прекрасно, господа, потому что сода передает свет голове, а также и эмбриону, человеческому зародышу, развитие которого начинается, главным образом, с головы. Когда же человек вызревает, тогда вступает в дело соляная кислота, связанная с желудком. Если же соляная кислота соединяется с натрием, что имеет место всюду, то возникает наша обычная поваренная соль. В желудке нам требуется поваренная соль. Мы не только принимаем ее вместе с пищей, но и производим ее постоянно для того, чтобы свет имел доступ и туда, вниз; он проникает туда, поскольку как сода, так и пова­ренная соль являются носителями света.

Значит, господа, мы вовсе не напрасно солим нашу еду. Мы солим нашу пищу, поскольку мы всегда выде­ляем слишком мало собственной соли. Тем самым мы приводим в порядок свою связь с природой. Итак, мы видим: влияние Марса должно правильным образом сочетаться с влиянием Меркурия. Тогда наша воля будет правильным образом сталкиваться в наших членах тела с тем, что в этих наших членах нуждается в железе и прочем для того, чтобы мы могли использовать наши члены тела в соответствии с умелой свободной волей.

На примере малокровной, страдающей хлорозом девушки вы уже видели: здесь неправильно сочетается то, что приходит из желудка, то, что связано с соляной ки­слотой, и то, что поступает туда как пища. Они не могут правильным образом сойтись. Тут, конечно, необходимо исследовать, не является ли это особым случаем, когда же­леза слишком мало. Конечно, это тоже может быть, это то­же может стать причиной хлороза. Но причиной хлороза может стать также и недостаток хлора. Все же в большин­стве случаев это не так; в большинстве случаев эти два компонента не могут правильным образом сойтись друг с другом. Марс и Меркурий в человеке не могут сойтись. Такова в большинстве случаев причина хлороза.

В современной медицине имеет место, например, следующее: люди повсюду предполагают единственную причину, но болезни могут внешне выглядеть совершен­но одинаково, но внутренне быть совершенно разными! Так что если у молодой девушки хлороз, то надо не толь­ко спрашивать: не слишком ли мало у нее железа, не слишком ли мало хлора? — но надо также спрашивать себя: может быть, они не могут гармонически сочетаться друг с другом? Если у молодой девушки слишком мало железа, тогда необходимо обратить внимание на то, что­бы железо правильным образом поступало в нее. Ведь если вы вводите железо в желудок, как это зачастую происходит, то сперва надо активизировать способность хлора поглощать это железо в желудке, иначе железо ос­танется лежать в желудке, а затем будет выведено через кишечник, но в организм человека так и не попадет. Сле­довательно, мы должны сперва найти путь к тому, чтобы внести в человека влияние Меркурия, влияние хлора.

И при этом очень важно, что железо дают не про­сто как железо, но говорят себе при этом: я должен ввести это железо в желудок так, чтобы это железо в желуд­ке было каким-либо образом принято хлором. Но для этого надо приготовить препарат, например, из шпи­ната. Можно сделать лекарство и из других веществ, скажем, из семян аниса и так далее; при этом, главным образом необходимо, чтобы шпинат использовался не в своем натуральном виде — так он тоже может сослу­жить службу, даже если просто есть его, — но лекар­ство следует изготовлять из железа, содержащегося в шпинате. Распределенность, концентрация железа в шпинате такова, что представляет собой силу, которая может донести это железо до крови. Так что в случае об­наружения нехватки железа, надо попытаться ввести железо в кровь вышеуказанным образом.

Но хлороз может также вызываться тем, что в же­лудке отлагается слишком мало жира для того, чтобы выработать хлор. Один из естествоиспытателей заме­тил, что при хлорозе вырабатывается слишком мало хлора, поэтому заболевание получило название хлороз. Но указанные взаимодействия людям неизвестны. Тут не следует пытаться просто ввести в желудок соляную кислоту, ее может быть там вполне достаточно, особен­но если она привносится извне. Речь идет о том, чтобы желудок сам вырабатывал хлор, чтобы желудок имел силу вырабатывать хлор. Человеку требуется собствен­ный хлор, а не введенный извне! И для этого необхо­димо ввести в желудок что-то, приготовленное из меди в результате определенной переработки. Тогда у же­лудка вновь появится склонность образовывать хлор. Вы, следовательно, видите, что везде надо тщательно смотреть на эти вещи. Но в большей части случаев при хлорозе выявляется не недостаток железа, не недос­таток хлора, а невозможность для них гармонически сочетаться друг с другом. Марс и Меркурий не могут в человеке гармонически сочетаться друг с другом.

Видите ли, господа, во Вселенной между Мер­курием и Марсом стоит Солнце (см. рисунок 9). Точно так же, как Марс имеет родство с железом, так Меркурий имеет родство с ртутью или медью. Если человеку при недостатке хлора необходимо влияние Меркурия, а при недостатке железа — влияние Мар­са, то в том случае, когда и тот и другой не могут гар­монически сочетаться друг с другом, требуется уси­лить в человеке солнечную силу, поскольку Солнце находится между ними. Солнечная сила в человеке является тем, что стягивает вместе хлор и железо. Эту силу можно разжечь, давая человеку золото в очень незначительных количествах. Если попытаться провести курс лечения золотом — конечно, используя золото, приготовленное особым образом, иначе оно снова останется в желудке, — то можно свести вме­сте Марс и Меркурий.

Рисунок 9

Итак, вы видите, что в случае одного и того же больного надо рассматривать лекарственные средства трех видов. Бесполезно просто лечить болезнь по ее на­званию; необходимо применять или препарат из меди; или препарат из железа, приготовленный из растений, из шпината, например; или же может быть необходимо золото, но при соответствующем приготовлении —для того, чтобы свести вместе то и другое. Дело обстоит так: если знают только то, что разыгрывается в челове­ке здесь, на Земле, то ничего еще не знают о человеке; тогда начинают давать одинаковые названия тому, что одинаково выглядит. Но это равносильно тому, как ес­ли бы вы для резания мяса стали использовать бритвен­ное лезвие только потому, что оно тоже своего рода но­жик. Хлороз не всегда представляет собой одно и то же. Надо было бы сказать: есть хлороз с недостаточностью железа, есть хлороз с недостаточностью хлора и есть хлороз с дисгармоническим сочетанием железа и хло­ра, подобно тому, как есть бритвенный нож, столовый нож и перочинный нож. Но люди, не правда ли, зачас­тую сваливают все вместе. Это то же самое, если кто-то скажет: Ах, все, что поставлено на стол, — это припра­ва к еде; и вот он солит себе кофе; ведь и соль припра­ва, и сахар приправа. А есть люди, которые громоглас­но заявляют на весь свет: хлороз он и есть хлороз. Но это такая же бессмыслица, как сказать: приправа она и есть приправа. Ведь если хлороз, причиной которого является дисгармония, лечат железом, то делают то же самое, что делает тот, кто солит свой кофе.

Видите ли, господа, тут вы имеете дело с тем, что тре­бует постоянного реального поиска, что лежит отнюдь не так близко, как собственный нос. Дело фактически об­стоит так; расстояние, равное по длине собственному но­су, наука уже прошла; ведь когда смотрят в микроскоп, то приходится опираться на него носом. В жизни же не все так просто. Если ты продвинулся на длину носа, это не значит, что ты продвинулся вперед. Говорят: он даль­ше своего носа не видит. Те, кто сегодня проводит иссле­дования с помощью микроскопа, тоже не видят дальше собственного носа! Надо взглянуть вверх на Марс, если хочешь увидеть то, что имеет значение в обычном желе­зе. Почему? Закономерности можно с точностью обнаружить только тогда, когда повсеместно учитывают и кос­мос. Это не фантастика, если говорят о Марсе и скажут, что он имеет те или иные свойства. Дело не в том, чтобы просто развить смутное, неопределенное ясновидение, прозревающее вплоть до Марса, но надо познакомится с влиянием Марса в человеке; только тогда можно гово­рить о Марсе, но не иначе. Точно так же обстоит дело и с другими планетами. И мы могли бы, например, сказать: мы всегда будем обнаруживать, что если человеку не хва­тает чего-то внутренне, как это происходит в случае хло­роза —когда железо не усваивается, — то такие явления связаны с тем, что Меркурий воздействует на человека неправильным образом. Если же человеку не хватает чего-то извне, то такие явления связаны с тем, что на че­ловека неправильно воздействует Марс.

Вы видите, господа, бывают случаи, когда у молодой девушки при созревании возникает хлороз. Это указыва­ет на то, что какие-то нарушения имеют место внутри. Тут влияние Меркурия оказывается слишком слабым: мы должны усилить его, используя влияние Солнца. Но есть юноши — как вам известно, у мальчиков созрева­ние не сопряжено с такими внутренними изменениями, в то время как у девушек внутри организма возникают менструальные циклы; у юношей происходит нечто более внешнее, наступает смена голоса, голос становит­ся более грубым. Итак, есть юноши, у которых сильно выявляется нечто иное: в их голосе может появиться хрипота. Это то, что у юношей аналогично хлорозу у девушек, — у юношей, впрочем, тоже может возникнуть хлороз, как у девушек, может возникнуть малокровие, но тогда речь идет о внутренних нарушениях. Итак, у мальчиков это соответствует хлорозу, возникающему у девушек; у мальчиков это проявляется таким образом, что смена голоса не проходит нормально, но появляется некоторая хриплость, что бывает у многих людей. Тогда виновником происходящего является не влияние Мер­курия, а влияние Марса. Впрочем, не только Марс дает железо, железо дают и метеориты. Если же говорят: на­до усилить влияние Марса, то может оказаться, что это влияние Марса можно усилить, используя золото, аурум. Вы видите, что период полового созревания у подрост­ков проявляется по-разному: у девушек обнаруживает­ся, что они в большей степени находятся под влиянием Меркурия, у мальчиков — что они находятся в большей степени под влиянием Марса и имеют склонность к хри­поте; если они не хрипят постоянно, то, во всяком слу­чае, каждой зимой эта охриплость появляется.

Эти вещи должны были бы сегодня исследоваться с помощью духовной науки. Другая наука вообще пока не имеет понятия об этих вещах. Вы видите, господа, речь идет о том, чтобы правильным образом ввести в желудок такую, уже имеющую место в растении концен­трацию железа, если хлороз возник из-за недостатка железа. Речь идет и о других подобных вещах. Вы види­те, что человеческую природу удастся изучить, только выявив ее отношения с миром звезд. Но это еще не все, надо иметь полную ясность в отношении того, что все, находящееся на небе, как звезды, оказывает соответст­вующее влияние на человека. Это очень важно.

В ближайшую среду мы займемся тем, что наибо­лее близко относится к этому. Может быть, вам снова придет что-нибудь на ум, то, что вы хотели бы узнать в связи с этими вещами. Вы могли бы поставить следую­щие вопросы: как соотносится питание народа и его здоровье? Может быть, вы обратите внимание на то или иное в связи со вспышками эпидемических забо­леваний, распространяющимися в народе, и так далее. Об этом мы могли бы тогда поговорить. Так что поду­майте об этом! Может быть, к следующей среде вам уда­стся найти что-нибудь такое, что вы хотели бы узнать в связи с вопросами питания.

ЛЕКЦИЯ СЕДЬМАЯ

Дорнах, 31 октября 1923 г.

Доброе утро! Надумали ли вы что-нибудь?

Предлагается вопрос:
Господин доктор говорил о том, что в народе могут распространяться эпидеми­ческие заболевания, и о том, как с ними бороться. Теперь возникла эпидемия детского полиомиелита, которая охватила и взрослых. Не может ли господин доктор сказать что-нибудь об этом?

Не вредно ли для человека, когда в комнате нахо­дятся растения?

Доктор Штайнер:
Что касается вопроса о растениях в комнате, то тут, видите ли, дело обстоит так: для природы во всем ее величии абсолютно благоприятно то, что расте­ния отдают кислород, который вдыхает затем и человек; благоприятно и то, что сам человек выделяет углекислый газ. Таким образом то, что нужно растению, выдыхает человек; то, что нужно человеку, выделяет растение. В це­лом, это верно. Если же растение находится в комнате, то надо принимать во внимание следующее: если растение находится в комнате днем, тогда происходит тот процесс, который я вам описал. Если же растение находится в комнате ночью, то тогда дело обстоит так, что растение, по крайней мере ночью, тоже употребляет некоторое ко­личество кислорода. В течение ночи растение ведет себя по-иному; оно не нуждается в таком количестве кислоро­да, как человек, но кислород все же ему нужен. Итак, при наступлении темноты у растения выступает притязание на то, что оно в ином случае отдает человеку. Конечно, де­ло не доходит до того, чтобы человек полностью лишался кислорода, но он получает его недостаточно и это дейст­вует подобно отравлению. Эти вещи имеют значение для всего бытия природы в целом. Здесь тоже происходит так: в каждом существе имеет место потребность в том, что необходимо другим существам. Так обстоит дело и с растениями, если понаблюдать за ними строго. Если на­ходящиеся в комнате растения выставлять из комнаты на ночь, пока там кто-нибудь спит, то такого отравления не происходит. Вот то, что относится к этому вопросу.

Что же касается детского полиомиелита, именно сей­час так сильно распространившегося в Швейцарии, то сегодня фактически еще очень трудно говорить об этом заболевании по той причине, что только с недавнего вре­мени оно стало проявляться в такой форме, в которой оно выступило, и надо ждать, пока не выявятся все его специфические симптомы. В Штутгартской клинике мы тоже имеем, например, один тяжелый случай детского полиомиелита; однако, по имеющейся на данный день картине — ведь надо выносить суждения только на осно­ве тех случаев, с которыми мы уже ознакомились, — сего­дня надо сказать так: детский полиомиелит так же, как и его исходный пункт — грипп, приводящий ко столь многочисленным осложнениям, является исключитель­но сложным явлением. Бороться с ним, по-видимому, можно только тогда, если лечить все тело в целом. Совсем недавно здесь в кругах врачей шла речь о том, как следова­ло бы бороться с детским полиомиелитом. Сильнейший интерес к этой теме сегодня обусловливается тем, что детский полиомиелит, в сущности, распространяется ка­ждую неделю все больше. Его называют детским полио­миелитом, поскольку чаще всего он случается у детей. Но недавно произошел один случай, когда молодой врач, сле­довательно, вовсе не ребенок, ведь он уже был молодым врачом, еще в субботу, как я полагаю, был вполне бодрым, в воскресение его поразил детский полиомиелит, а в поне­дельник он умер. Следовательно, при известных обстоя­тельствах детский паралич поражает человека исключительно быстро, и вызывает серьезную озабоченность то, что он может перейти в очень тяжелую эпидемию.

Так же, как и грипп, это заболевание наверняка связано с тяжелыми событиями нашего времени. Дело обстоит таким образом: с тех пор, как в нашем Биологи­ческом Институте в Штутгарте удалось доказать нали­чие воздействия веществ в ничтожных концентрациях, с этого времени надо было бы говорить обо всех этих ве­щах совсем иначе; в открытых выступлениях, публика­циях, следовало бы говорить о них иначе, чем прежде.

Мы наглядно показали в Штутгарте, что если взять какое-либо вещество, растворить его и затем очень сильно развести, то это разведенное вещество дейст­вует. Небольшое количество вещества растворяют в сосуде с водой, причем на одну часть вещества берут девять частей воды, образуя десятикратное разведение. Затем от полученного раствора, содержащего одну деся­тую часть исходного вещества, снова берут одну часть и снова растворяют ее в сосуде с водой в отношении 1:10. Теперь разведение произведено уже десять крат по де­сять: первый раз 1:10, второй раз, когда это небольшое исходное количество снова разведено в отношении 1:10, мы получаем концентрацию с двумя нулями, то есть 1: 100. Если вы продолжите разведение, если вы, следова­тельно, возьмете то же количество полученного раство­ра и снова добавите девять частей воды, то вы должны будете добавить еще один ноль; вы получите разведе­ние 1:1000. Теперь в растворе содержится только одна тысячная часть исходной субстанции. Такие разведе­ния мы производили в Штутгарте до одной части на триллион, это число с восемнадцатью нулями (то есть концентрация исходного вещества составляла величи­ну десять в минус восемнадцатой степени — примеч. перев.)
. Вот как мы разводили, и даже еще сильнее.

Как вы можете представить себе, тут остаются толь­ко следы исходной субстанции, так что речь идет уже не о том, сколько исходной субстанции содержится там, но о том, как эта субстанция действует в качестве сред­ства, полученного с помощью разведения. Это средство, полученное с помощью разведения (потенцированное), действует совсем иначе. Такое разведение осуществ­лялось в Штутгарте. Не каждому удастся с легкостью проделать то же самое. Лучше всего это сумела проде­лать германская валюта (имеется ввиду инфляция того времени — примеч. перев.)
, но не каждому это удастся. Это может быть проделано с самыми различными ве­ществами, Мы продолжили наши эксперименты, взяв небольшие цветочные горшки, и добавили туда то, что мы получили; сначала обычную воду, обычного состава, затем ту, в которой была одна десятая часть, затем — од­на сотая часть, затем — тысячная часть, затем — одна десятитысячная, стотысячная и так далее до одной триллионной. Вот, что мы сделали. Затем мы поместили в эти цветочные горшки семена, зерна пшеницы. Пшеничное зерно прорастало (изображается на рисунке), и при наличли разведения оно прорастало лучше, чем без него! Все это продолжалось. Видите ли, при более высоких степенях разведения всегда получался более ускоренный рост; одно, два, три, четыре, пять, и так да­лее, пока не доходило до двенадцатой ступени разведе­ния. На двенадцатой ступени разведения процесс шел в обратную сторону, рост становился все меньше. Затем он снова возрастал, а затем снова шел вниз.

Следовательно, таким образом было открыто воз­действие ничтожных количеств вещества. Воздействие ничтожных количеств вещества носило ритмический характер — вот что замечательно, как вы видите! По мере разведения сначала достигался при определен­ном разведении максимальный рост, затем он снова снижался, затем снова повышался; это происходило ритмически. Так становится видно: если растение вы­растает из Земли, то на него оказывает воздействие нечто такое, что ритмически действует из окружающей среды, причем даже и после того, как растение обросло и отяготилось веществом. Тут оказывает воздействие земная окружающая среда, это ясно видно.

Ну, а если ясно, как действуют ничтожные количе­ства, то не должно оставаться сомнений для
признания того, что в такие времена, как сейчас, когда множество людей сперва питались скверными продуктами, а теперь уже как трупы истлевают в земле, все вышеуказанное действует по-иному! Конечно, для всей Земли такая кон­центрация очень невелика, но, тем не менее, и она про­изводит воздействие, причем оно иное, нежели было бы в том случае, когда люди вели здоровый образ жизни. И это опять-таки переходит в содержимое пищевых продук­тов, произрастающих из земли. И людям приходится это есть. Следовательно, можно сказать; это нечто такое, чье воздействие обусловлено обстоятельствами данного вре­мени (имеется в виду европейский военно-политический и экономический кризис, последствия Первой мировой войны — примеч. перев.)
. Конечно, грубая материалисти­ческая наука не в состоянии объяснить это людям; они го­ворят себе: какое значение для всей Земли может иметь какое-то человеческое тело, погребенное в землю? Конеч­но, то, что в этом случае распространяется от человека имеет, ничтожную концентрацию, но оно действует.

Видите ли, господа, теперь было бы хорошо пого­ворить о растении в целом. Здоровье человека сильно зависит от роста растений, и поэтому надо знать о том, что, собственно, является действенным в росте растений. Именно это сильно занимало меня в связи с проблемой детского полиомиелита, причем выявляется то, что здесь надо заниматься лечением всего человека. Это и должно послужить опорным пунктом для всевозможных лечеб­ных средств от детского полиомиелита. А они, вероятно, имеют большое значение, поскольку проблема детско­го полиомиелита может стать в будущем весьма болез­ненной. Это, конечно, такой вопрос, который требует глубинного подхода, поэтому я этим вопросом занимал­ся. Вероятно, должны быть найдены лечебные средства на основе содовых ванн, применения мышьяковистого железа и одного специфического вещества, извлеченного из мозжечка, из задней части мозга животных. Итак, сле­дует давать очень сложный лекарственный препарат при таком детском полиомиелите. Видите ли, здесь мы имеем дело с таким заболеванием, которое происходит из очень скрытых причин, поэтому и лечить его приходится весь­ма сложным образом. Эта вещь сегодня крайне актуаль­на, и хорошо, если вы при этом составите себе ясное пред­ставление о том, как происходит рост растения в целом.

Рисунок 10

Вот так растение вырастает из земной почвы. Сего­дня я хочу изобразить его так, чтобы это соответствовало вопросу, заданному господином Доллингером (см. рису­нок 10). Вот из зародыша вырастает корень. Давайте снача­ла займемся деревом. Затем мы сможем перейти к обыч­ному растению. Если мы возьмем дерево, то вот здесь вырастает ствол. Да, господа, вы видите, что уже этот рост ствола представляет собой нечто примечательное. Этот ствол, который растет здесь, образуется, в сущности, только благодаря тому, что он дает возможность подни­маться вверх от земли соку, и этот сок, который поднима­ется — итак, то, что я здесь обозначил красным, — этот поднимающийся сок забирает с собой всевозможные со­ли и составные частицы земли; благодаря этому ствол во­обще становится твердым. Если вы рассмотрите древеси­ну ствола дерева, то там вы имеете поднимающийся сок; этот сок забирает с собой твердые пылевидные частицы земли, всякие соли, скажем, углекислый натрий, железо­содержащие составные части растения. Все это идет туда вместе, и благодаря этому древесина становится твердой. Самое существенное здесь то, что этот сок поднимается.

Что, собственно, здесь происходит? Видите ли, здесь при подъеме твердое, земное, становится жидким, мы здесь имеем поднимающееся земно-жидкое начало. Это земно-жидкое начало поднимается здесь, оно пред­ставляет собой здесь отвердевающее, земное текучее вещество. Жидкое затем испаряется, а земное остается. То, что здесь остается как земное, это и есть древесина. Если здесь сок поднимается наверх, то возникает он не здесь (показывается на рисунке); этот сок, который тут поднимается вверх в древесину, назовем его древесным соком — он, в сущности, содержится во всей Земле, так что вся Земля в этом отношении является огромным живым существом. Этот древесный сок, который под­нимается вверх, в дерево, в сущности, как было сказано, присутствует во всей Земле; только в Земле этот сок представляет собой нечто совсем особенное. Тем, чем он является в дереве, он и становится только в дереве. В Земле он, собственно, является соком, оживляющим Землю. Земля поистине есть живое существо. И то, что затем поднимается в дерево, есть во всей Земле; благода­ря этому Земля живет. В дереве этот сок как раз теряет свою животворную способность, он принимает химиче­ский характер, тут он имеет только химические силы.

Следовательно, когда вы рассматриваете дерево, вы должны сказать себе: это земно-жидкое начало в дереве становится химическим, а внизу, в самой Зем­ле, оно еще было живым. Так что древесный сок час­тично умирает, когда он поднимается в дерево.

Если бы не происходило ничего другого, то растение вообще не могло бы возникнуть, но возникал бы только пень, отмирающий сверху, в котором разыгрывались бы химические процессы. Но тут то, что образуется из дре­весного сока, то есть ствол, выходя наружу, попадает на воздух — а воздух всегда пронизан влажностью, и ствол восходит в воздух, во влажное, в водно-воздушное. Дре­весный сок—вместе с тем, что он произвел,—переходит из области земно-жидкого начала в область жидко-воз­душного начала. И в этой области жидко-воздушного на­чала снова возникает жизнь, так что ствол окружает себя вокруг тем, что живет в зеленом листе (изображается на рисунке), наконец, в цветке и во всем, что находится сна­ружи. Оно снова пробуждается к жизни. В листве, в листе, в цветке, в почке снова живет жизненный сок, сок жизни; древесный же сок является отмирающим жизненным соком. В стволе жизнь постоянно отмирает, в листе она возобновляется. Так что мы должны сказать: мы имеем древесный сок, поднимающийся вверх, затем мы имеем жизненный сок. Что он делает? Видите ли, жизненный сок кружит вокруг и создает повсюду листья. Вот почему вы можете также наблюдать такую спираль, на которой по порядку располагаются листья. Так что жизненный сок, собственно, кружит вокруг. Он берет начало в том жидко-воздушном элементе, в который переходит расте­ние, когда оно вырастает из земно-жидкого элемента.

Вы видите, господа, что ствол, древесный ствол мертв, и в растении здесь живет только то, что распус­кается вокруг; это вы могли бы доказать очень простым образом, а именно следующим: представьте себе, что вы подходите к дереву, — здесь у вас древесный ствол, здесь находится кора и изнутри коры вырастают листья (изображается на рисунке). Теперь я подхожу и срезаю кору — а тем самым удаляю и листья, — но здесь я оставляю листья и кору. События развиваются так, что здесь дерево остается живым, свежим, а тут начинает отмирать. Сама по себе древесина со своим древесным соком не может сохранить дерево живым. Здесь долж­но влиять извне то, что приходит с листьями; именно оно снова содержит жизнь. Мы видим это таким обра­зом: хотя земля может выгнать дерево наружу, но она должна была бы предоставить ему умереть, если бы из­вне, из влажного воздуха оно не получало жизни; ибо древесный сок в дереве носит химический характер, он своего рода химик, а не возбудитель жизни. Жизнь, кружащая вокруг, дает жизнь и ему. И можно, в сущно­сти, сказать: когда весной поднимается древесный сок, то дерево в земле обновляется. Когда затем, весной, жизненный сок снова кружит вокруг, дерево каждый год заново становится живым. Земля действует на дре­весный сок, земно-жидкий элемент; на жизненный сок действует жидко-воздушный элемент.

Но на этом дело не кончается; теперь, в то время, когда это происходит, между корой, сквозь которую еще проходит жизненный сок, и древесиной образуется но­вый растительный слой; и тут я уже не могу больше ска­зать, что его образует сок. Здесь я говорил: древесный сок, жизненный сок, но тут я уже больше не могу сказать, что сок образует, поскольку то, что здесь возникает, совсем плотное. Это называется камбием. Он образуется внут­ри — между корой, которая еще соединена с листьями, принадлежит им, и древесиной. Если я сделаю срез вот здесь (изображается на рисунке), то камбий внутри не образуется. Но в этом камбии растение тоже нуждается. Древесный сок образуется в земно-жидком элементе, жиз­ненный сок образуется в жидко-воздушном элементе, а камбий образуется в теплом воздухе, в тепло-воздушном элементе, или в воздушно-тепловом элементе. Растение вырабатывает тепло, при этом извне оно воспринимает жизнь. Это тепло оно направляет внутрь самого себя, и из этого тепла внутри образуется камбий. Или, если камбий еще не образован — камбий нужен растению, и вы еще услышите, для чего, — но перед тем как образо­вать камбий, образуется некое сгущение; это внутренняя смола, камедь, живица растения. В своем тепле растение внутри себя образует также смолу, растительную камедь, живицу, которая при известных обстоятельствах может быть важнейшим лекарственным средством. Итак, рас­тение гонит вверх древесный сок, листья оживляют рас­тение, но затем листья, возбуждаемые теплом, образуют, в свою очередь, вещество, похожее на резину, которое, в свою очередь, действует на камбий. И у старых растений, у совсем старых растений эта камедь делается прозрач­ной, причем она опускается к земле. Когда Земля была еще менее твердой, когда она была еще влажной, текучей, смола делалась прозрачной и превращалась в янтарь. Так вы видите, что, взяв кусок янтаря, вы имеете то, что подобно крови вытекало наружу из листа древних расте­ний Земли и опускалось на землю. Все это стекало вниз, растение возвращало все это земле: пек, смолу, живицу, янтарь. Если же оно сохранялось в растении, то как раз тогда образовывался камбий. Посредством древесного сока растение находится в связи с Землей; жизненный сок связывает растение с тем, что витает вокруг Земли, с воздушно-влажным окружением Земли. Но вот камбий приводит растение к связи со звездами, с тем, что вверху. Дело обстоит так, что в этом камбии, внутри, уже возни­кает облик следующего растения. Этот облик переходит затем на семя, и благодаря этому родится следующее рас­тение; так что звезды по окольному пути через камбий производят новое растение. Следовательно, растение не создается просто из семени — это значит, что оно хотя и будет произведено из семени, но само семя должно пред­варительно испытать воздействие со стороны камбия, а это значит — испытать воздействие всего неба.

Вы видите, это нечто удивительное: когда вы дер­жите в руках семя растения, то возникнуть это непри­тязательное, скромное, маленькое, подобное пылинке семя могло только благодаря тому, ч го камбий — уже не в жидкой среде, но в сгущенной — подражает все­му растению, имитирует его. И тот облик, который возникает здесь внутри, в камбии — облик нового рас­тения, — он переносит силу на семя и отсюда тогда в семени возникает сила, которая под влиянием Земли дает возможность новому растению расти вверх.

Так что вы видите, господа; чистые спекуляции, произведенные с семенем, положенным под микроскоп, ни к чему не ведут. Здесь необходимо иметь ясность в том, как взаимосвязано целое с древесным соком, жиз­ненным соком и камбием. Древесный сок относительно более жидкий, он, собственно, рассчитан на го, чтобы в нем легко могли протекать химические реакции. Жиз­ненный сок растения значительно гуще, он выделяет смолу, живицу, камедь. Если немного сгустить живицу, из нее можно делать прекрасные фигурки. Так что жизненный сок, который обладает более густой кон­систенцией по сравнению с древесным соком, больше прилегает к форме растения. Он также придает форму камбию. Этот последний еще плотнее, почти жесткий, но еще достаточно мягок для того, чтобы принять ту форму, которая дается ему от звезд.

Так обстоит дело с деревом, но так же обстоит дело и с обычным растением. Если здесь находится земля, а здесь мы имеем корешок, то росток прорастает вверх; но он теперь не уплотняется до твердого вещества, не становится древесиной — он остается травяным стеб­лем — одеревенение не заходит далеко; затем образуют­ся листья, идущие спиралью по окружности, затем также внутри образуется камбий, и камбий забирает с собой все это образование и возвращает его земле. Так что у одно­летнего растения весь процесс происходит гораздо быст­рее. У дерева происходит отложение только твердых со­ставных частей, и они не все сразу используются. Но ана­логичный процесс имеет место и у самого обыкновенного растения, только он не заходит так далеко, как у дерева. У дерева этот процесс вообще достаточно сложен. Если вы посмотрите на ствол сверху, то увидите сердцевину, нахо­дящуюся внутри — она задает направление; затем вокруг сердцевины образуется то, что является древесными от­ложениями. Осенью этот процесс прекращается, смола, живица расходится в разные стороны и как бы проклеи­вает дерево. Теперь мы имеем как результат года просмо­ленное живицей дерево. В следующем году с тем, что под­нимается вверх, произойдет то же самое, только теперь живица пойдет в большей степени в другое место, она снова будет смолить дерево осенью и благодаря тому, что это смоление происходит и дальше, образуются годовые кольца. Итак, вы видите, все эти вещи становятся вполне понятны, проясняются, если только человек сможет пра­вильно понять суть процесса, если он знает, что сущест­вуют три вида веществ: древесный сок, жизненный сок и камбий. Древесный сок является наиболее жидким, он имеет химический характер. Жизненный сок оживляет; он является оживителем, если мне будет позволено так выразиться. И то, что происходит в камбии, — тут, в сущ­ности, вырисовывается, исходя из звезд, все растение в целом. Это действительно так, господа! Тут вверх подни­мается древесный сок, он отмирает; тут снова возникает жизнь, а теперь подключается воздействие звезд, возни­кает то, что из камбия, который уже становится твердым, вязким, благодаря звездным влияниям вырисовывается новое растение; оно напечатляется сюда подобно извая­нию. Здесь, исходя из звезд, из всего космоса, создается модель того, что затем становится целостной формой рас­тения. Вы видите, как здесь из сферы жизни мы входим в сферу духа. Ибо то, что моделируется здесь, моделируется из Мирового духа. Это очень интересно, господа; сначала растению отдает свою жизнь Земля, затем растение уми­рает, но тогда окружающий воздух вместе со своим светом снова дает растению жизнь, а Мировой дух напечатляет новую растительную форму. Она затем сохраняется в се­мени и вырастает снова тем же самым образом. Так как в растущем растении можно видеть тот путь, на котором выстраивает себя весь растительный мир, выходя из Зем­ли и проходя через смерть к живому духу.

В Штутгарте предпринимались еще и другие экс­перименты. Эти вещи в высшей степени поучительны. Вместо того, чтобы исследовать только рост, что само по себе является важным, особенно если эксперименты проводятся с высокими степенями разведения — вплоть до одной триллионной, это само по себе интересно, но кроме этого можно делать следующее. Берут в очень разведенном виде описанным образом доведенный до ничтожной концентрации металл, например, берут медь, утончают до такого состояния, в котором она может при­сутствовать в растворе. Теперь помещают полученное в цветочный горшок. Внутри него находится земля. В эту землю и добавляют медь как своего рода удобрение. Рядом стоит еще один горшок, где находится чистая зем­ля, та земля, которая не удобрена медью. Земля остается такой же, но только без меди. Берут совершенно одина­ковые растения — растения должны быть совершенно одинаковы и по росту, — сажают одно растение в землю, удобренную медью, а другое растение сажают в землю, которая не содержит медного удобрения. Интересно при этом то, что при употреблении высокопотенцированной меди у листьев по краям возникают морщины, тогда как они были круглыми и не имели морщин раньше. В связи с этим землю надо брать одинаковую, поскольку во мно­гих случаях земля еще до эксперимента содержит в себе медь. Надо брать одинаковую землю—медь добавляется в нее только один раз, — и надо брать одинаковые расте­ния для того, чтобы можно было точно сравнивать.

Берут третье растение, помещают его в третий со­суд с той же самой землей, но вместо меди добавляют свинец. В этом случае листья уже не сморщиваются, зато они усыхают на зубцах и опадают, они в конце концов становятся блеклыми и опадают, если вносится свинец. Теперь мы получаем особенно интересную кар­тину. Эти исследования были проделаны в Штутгарте и они очень наглядно показали эти вещи: когда рядом друг с другом стояли все цветочные горшки, было вид­но, как действуют на растения вещества в земле.

Теперь вы в будущем не станете больше удивлять­ся, если где-нибудь увидите растительные формы со сморщенными листьями. Если в этом месте покопать­ся в земле, то можно будет обнаружить следы меди, а если листья будут по краям слегка сморщенные, сохнущие, то вы, взяв пробы земли, найдете незначи­тельные следы свинца.

Посмотрите, например, на известное растение, которое называют полевым хвощем (Eqvisentum arvense), которым чистят кастрюли. Это растение растет в таких местах, где в почве содержится кремний, силициум: поэтому у растения такой жесткий кремнистый стебель. Так вы можете понимать растительные фор­мы, ориентируясь на почву.

Но вы можете понять и то, какое значение имеет подмешивание к почве, к грунту, совсем небольшого ко­личества какого-либо вещества. Конечно, кладбище мо­жет располагаться где-то далеко, но ведь Земля повсюду совершенно пропитана древесным соком, и небольшие дозы распространяются в почве повсюду. И если провес­ти эксперименты по действию малых доз, о которых я вам только что рассказывал, то придется сказать: ведь то, что рассеивается в малых дозах в почве, мы потом съедаем вместе с пищей! И оно сохраняет силу, если живет в растительных формах. Что же происходит даль­ше? Представьте себе, что я получил растительные фор­мы, выросшие на почвах, содержащих свинец. Люди скажут: сегодня, мол, свинец уже не появляется. Но именно в почве появляется свинец, особенно если в почву внесе­ны разлагающиеся останки живых существ. Тогда в поч­ве появляется свинец. И тут вырастают растения — мы можем сказать прямо: вырастают растения, содержащие свинец. Прекрасно. Но если мы употребили в пищу эти растения, эти растения, содержащие свинец, то дейст­вовать они будут совсем иначе, чем когда мы едим рас­тения, не содержащие свинец. Если мы едим растения, содержащие свинец, то это действует так, что наш мозже­чок, малый мозг, расположенный в задней части головы усыхает, становится суше, чем в ином случае.

Теперь вы установили связь между почвой и мозжеч­ком. Могут быть растения, которые просто из-за свойст­ва почвы, из-за того, что в земле где-то что-то внесено, что-то распространилось, способны высушить мозже­чок. А в тот момент, господа, когда наш мозжечок не об­ладает полной силой, мы становимся неловкими. Если что-либо происходит с мозжечком, мы становимся нелов­кими, мы не можем больше упорядоченно двигать свои­ми руками и ногами, если же это становится сильнее, то наши члены тела оказываются парализованными.

Видите ли, господа, таков путь от почвы к парали­чу у человека. Человек съедает растение, и если у расте­ния по краям листьев наметилось отмирание, если оно стало таким, как я описал вам, то мозжечок такого чело­века подвергается усыханию. В обычной жизни это ста­новится заметным не сразу, но у человека тогда может ухудшится ориентировка; если же действие усилится, то наступает паралич. Происходит это так, что прежде всего человек теряет ориентировку; нарушения наступа­ют в голове и человек не может ориентироваться — при­чиной тут является усыхание мозжечка, — при этом процесс захватывает все мускулы, которыми вверху в голове управляет маленькая железа, эпифиз. А точ­нее, его части, отвечающие за зрение. Происходит то, что человек просто заболевает гриппом. Если паралич развивается дальше, то грипп переходит в общий па­ралич человека. В любом случае проявление паралича внутренне связно с земной почвой. Отсюда вы видите, как для поддержания здоровья у человека необходимо иметь многосторонние знания. Тут недостаточно все­возможных речей о том, как должно быть то или иное! Ведь если не знают, откуда в организм людей проника­ет смертоносное влияние, то даже хорошие учрежде­ния едва ли помогут людям. Ибо все то, что действует в растении и из растения переходит в человека, находясь в человеке, тоже имеет большое значение.

Видите ли, древесный сок занимает такое же место, какое в человеке занимает обычный бесцветный клеточ­ный сок, слизь. Древесный сок в растении является в че­ловеке жизненной слизью. А жизненный сок в растении, который идет из листьев и кружит вокруг, он соответст­вует человеческой крови. А камбий растения соответст­вует в человеке молоку, молочному соку. Этот молочный сок сильнее всего образуется в грудных железах, когда женщина кормит грудью. Тут вы снова имеете то, что в человеке наиболее сильно подвержено влиянию звезд: молочный сок. Но этот молочный сок крайне необхо­дим для образования мозга. Мозг — это, так сказать, отвердевший молочный сок в человеке. Если имеются отмирающие листья, то они не производят нормально­го камбия, так как у них нет больше силы правильным образом реагировать на тепло. Они дают возможность теплу через отмирающие части уходить вовне, и оно не производит возвратного действия. Мы едим растения с неправильно сформированным камбием; они вырабаты­вают в нас молочный сок, отличающийся от нормы; жен­щины вырабатывают женское молоко, отличающееся от нормального: дети получают такое молоко, на которое звезды не воздействуют так сильно, и ребенок не может развиваться правильным образом. Вот почему эти явле­ния паралича особенно часто случаются у детей. Они могут наступить и у взрослого, поскольку человеку в течение всей жизни приходится оставаться под влиянием звездного мира, что я вам уже сообщал.

Естествознание и лечебные методы должны в этой области работать вместе. Совместная работа должна быть повсюду. Нельзя замыкать себя в какой-либо отдельной науке. Не правда ли, сегодня одни люди за­нимаются только животными, другие — только челове­ком, это антропологи. Затем другие занимаются одной частью человека; заболеваниями органов восприятия, заболеваниями печени, заболеваниями сердца; эти лю­ди специализируются на внутренних болезнях. И сно­ва: ботаники изучают растения, минералоги — камни, геологи — все земное царство. Благодаря этому в науке создается много удобств. Можно меньше учиться, если изучаешь только геологию или только звезды. Но ведь пользы от такого знания почти нет! Нет даже цели у та­кого знания; если вы хотите что-то делать с человеком, когда он болен, надо принимать во внимание всю при­роду в целом. Не будет пользы от понимания только одной геологии, только одной ботаники, одной химии. Химией можно руководствоваться вплоть до изучения работы древесного сока, но не дальше! Это, конечно, так. Студенты придумали такую шутку: как вам из­вестно, в университете есть штатные, ординарные профессора и сверхштатные, экстраординарные про­фессора, — так вот по этому поводу студенты раньше шутили так: ординарные профессора не знают ничего экстраординарного, а экстраординарные профессора не знают ничего ординарного. Но сегодня все это за­шло гораздо дальше; геолог ничего не знает о растении, о животном, о человеке; антрополог ничего не знает о животном, о растении, о Земле. Никто, в сущности, не знает, как связаны те вещи, которыми он занимается. Подобно специализации в производственной деятель­ности происходит суперспециализация знания. А это последнее гораздо вреднее. Волосы встают дыбом отто­го, что есть только геолог, только ботаник, и так далее; от этого все знание расщепляется. И ничего порядоч­ного достичь нельзя. И произошло это потому, что лю­дям так удобнее. Люди уже говорят сегодня: нельзя же быть человеком, который знает все. Да, если не хотят стать человеком, который может собрать и объединить все знание, то можно было бы по аналогии сказать и так: надо вообще отказаться от позитивного знания.

Мы живем в такое время, когда все эти вещи при­нимают устрашающие формы. Это подобно тому, как если бы кому-то надо было делать часы, а он пожелал бы учиться только пилить металл. Не правда ли, полу­чилось бы так, что один знает, как пилить металл, дру­гой — как его варить, и так далее. Нашелся бы и такой, кто знает процесс сборки часов, но не знает, как обраба­тывать отдельные металлы. Когда дело касается механи­ки, то кое-что может получиться, но и то только в том случае, если принуждать этих людей. Но в случае меди­цины, например, нельзя ничего достичь, если не суметь объединить все знания, включая и знание о Земле. Ведь в древесном стволе живет то, что начинается в Земле, то есть в области геологии; оно переносится вверх и стано­вится древесным соком. Здесь эта субстанция отмирает. Надо также знать и метеорологию, воздух, поскольку из среды, окружающей листья, приносится то, что снова вы­зывает жизнь. Надо знать астрономию, учение о звездах, если хотят понять образование камбия. И опять-таки на­до знать, что проникает в человека вместе с камбием, ко­гда он употребляет этот камбий в пищу; молочный сок, преобразующийся в мозг; следовательно при получении испорченного камбия у взрослого человека возникают мозговые нарушения. Таким образом, заболевания воз­никают из того, что находится в Земле.

Вот, что следовало сказать о том, откуда возника­ют такие по видимости непонятные заболевания. Их причина кроется в земной почве.

О ПЧЕЛАХ

СООБЩЕНИЕ

в связи с докладом г. Мюллера о пчелах

Дорнах, 10 ноября 1923 г.

Доктор Штайнер:
Как мы видим, сегодня уже очень поздно, чтобы устраивать здесь выступление наших эвритмисток, которым надо сделать очень многое. Мне надо было бы сказать вам еще кое-что о том, что содей­ствует долгосрочной продуктивности в пчеловодстве. Может быть, из сказанного господином Мюллером вы уже заметили, что с искусственными методами при разведении пчел не все обстоит в порядке. Было бы интересно обсудить именно такие понятные вещи и спросить господина Мюллера, не много ли он ожидает от этого выведения пчелиных маток?

Господин Мюллер отвечает:
Да, в известном отноше­нии это сулит многое. Если предоставить семью самой себе, не заботиться о ней всесторонне, может оказаться, что семья станет нежизнеспособной. Недостатки посте­пенно увеличиваются, а достоинства убывают.

Доктор Штайнер:
Как долго используются искус­ственные методы при разведении пчел?

Господин Мюллер:
Это продолжается примерно от двенадцати до пятнадцати лет.

Доктор Штайнер:
Дело обстоит так — и я буду в следующий раз говорить об этом дальше, — что произ­водство меда, работа и даже работоспособность рабочих пчел могут существенно возрасти вследствие при­менения искусственных методов при разведении пчел. Только нельзя, как это уже заметил господин Мюллер, подходить к этим вещам слишком рационально, лишь с точки зрения экономической эффективности. Мы в следующий раз рассмотрим пчеловодство немного глуб­же; мы увидим как то, что на протяжении короткого времени оказывается чрезвычайно благоприятной мерой и, будучи положено в основу, сегодня кажется в высшей степени положительным, через сто лет унич­тожит все пчеловодство в целом, если, конечно, будут использоваться только искусственно выведенные пче­лы. Надо только захотеть, и станет видно, как то, что на коротком этапе кажется очень благоприятным, может впоследствии оказаться таким, что мало-по­малу приведет к гибели всего дела. Мы увидим, что именно пчеловодство в высшей степени интересно, поскольку оно позволяет познакомиться со всеми тай­нами природы. К их числу относится и тот факт, что необычайно плодотворное в одном отношении может в другом отношении стать исключительно гибельным. Так, пчеловоды могут очень радоваться тому подъему, которого достигло пчеловодство за короткое время, но пройдет столетие, и радоваться будет нечему.

ЛЕКЦИЯ ВОСЬМАЯ

Дорнах, 26 ноября 1923 г.

Доброе утро, господа! Я собирался сделать неко­торые замечания к выступлению господина Мюллера, которые могли бы быть интересны для вас, хотя, ко­нечно, еще не время внедрять такие вещи в практику пчеловодства. О самой практике пчеловодства надо будет сказать очень немного, почти ничего, так как гос­подин Мюллер очень хорошо рассказал вам в целом обо всем, что тут сегодня делается.

Но о самом бытии этого, я бы сказал, представ­ляющего для внимательного слушателя загадку мира, о природе самого пчеловодства в целом — вот о чем стоило бы поговорить. Пчеловод, само собой разуме­ется, интересуется прежде всего тем, что ему надо де­лать. В сущности, каждый человек должен был бы ин­тересоваться пчеловодством, поскольку человеческая жизнь зависит от этого пчеловодства гораздо больше, чем это обычно думают.

Взглянем на эти вещи немного шире. Вы видите, что пчелы могут — это вы могли видеть из лекции, прочитанной вам господином Мюллером, — могут собирать мед, содержащийся в растениях. Собирают они именно мед, а мы, люди, отбираем у них некоторую часть из того, что они собрали в свой улей, причем часть эта не очень-то велика. Можно сказать, что человек за­бирает около двадцати процентов. Столько примерно составляет та часть, которую человек отнимает у пчел.

Но, кроме того, пчелы всем своим тельцем, всем своим корпусом забирают у растения цветочную пыль­цу. Итак, пчелы забирают у растений именно то, что содержится в этих растениях как наиболее важное, и что очень трудно достать. Очень небольшое количество цветочной пыльцы — ее и так сравнительно немного, — пчелы собирают щетинкой, покрывающей их задние лапки; это количество расходуется в улье на питание. Так что пчела является таким животным, которое извле­кает вещества, распределенные в природе в очень ма­лых дозах, использует их для содержания своего дома.

Теперь дальше: после этого пчелы — на это как раз обращают меньше внимания, так как почти не ду­мают об этом, — после этого пчелы с помощью своего пищеварительного аппарата перерабатывают эту пи­щу в воск — ведь этот воск они производят сами — и делают маленькие отдельные ячейки для того, чтобы отложить яйца и для того, чтобы складировать там свои запасы. Эти отдельные маленькие ячейки пред­ставляют собой нечто удивительное, так бы я сказал. Сама ячейка выглядит так: сверху она шестиугольная, а с боков — такая (см. рисунок 11) С другой стороны она запечатана. Внутри нее может быть отложено яйцо или припасы. Одна ячейка построена на другой. Они очень хорошо состыкованы друг с другом, так что в пчелиных сотах посредством этой пластины с при­мыкающими друг к другу ячейками — так их называ­ют — пространство использовано полностью.

Рисунок 11

Если спросить: почему пчелы инстинктивно стро­ят такие ячейки? — то люди обычно говорят: это для
того, чтобы лучше использовать пространство. Это вообще-то верно. Если вы представите себе ячейки другой формы, то между ними всегда останется промежуточное пространство. А при указанной форме тако­го промежуточного пространства не остается, но все ячейки плотно прилегают друг к другу, так что объем этой сотовой пластины используется целиком.

Это, без сомнения, основная вещь. Но она не един­ственная. Подумайте вот о чем; здесь, внутри, находит­ся маленький червячок, личинка, и она отовсюду запе­чатана; только не надо думать, что в природе может быть место, где не действуют никакие силы. Весь этот шестиугольный домик, домик, ограниченный шестью поверхностями, тоже обладает силой, причем именно внутри себя; дело обстояло бы совсем иначе, если бы личинка находилась внутри сферы. То, что она заклю­чена внутри такого шестиугольного домика, имеет в природе совершенно особое значение. Личинке, ее телу, напечатлевается эта форма, она ощущает затем, что в своей ранней стадии, когда она была по большей части мягкой, она находилась в такой шестиугольной ячейке. И благодаря той силе, которую она здесь в себя впитала, она сама строит затем такие же ячейки. Тут внутри заключены те силы, благодаря которым вооб­ще работает пчела. Это первое, на что следует нам обра­тить внимание.

Но вам уже сообщали еще об одном весьма замеча­тельном факте: во всем улье находятся ячейки разных видов. Как я полагаю, пчеловод легко отличит ячейку рабочей пчелы от ячейки трутня. Это не очень трудно, не так ли? И еще легче для него будет отличить ячей­ку рабочей пчелы или трутня от ячейки пчелиной мат­ки, потому что ячейка пчелиной матки имеет совсем иную форму: она похожа на мешок. В пчелином улье их очень мало. Так что можно сказать: рабочие пчелы и трутни — то есть самцы, «мужички», это и есть трут­ни, — все они развиваются в таких шестиугольных ячейках, тогда как пчелиная матка развивается в сво­его рода мешочке. Ей не приходится оглядываться на окружение, созданное плоскими поверхностями.

К этому присоединяется и кое-что другое. Видите ли, господа, пчелиной матке, чтобы развиться полно­стью, сформироваться целиком и стать полноценной пчелиной маткой, требуется всего шестнадцать дней. Тогда она становится созревшей пчелиной маткой. А ра­бочей пчеле надо примерно двадцать один день, то есть дольше. Можно сказать: природа тратит больше усилий на формирование рабочей пчелы, чем на формирование пчелиной матки. После мы увидим, что для этого есть и другая причина. Итак, рабочей пчеле нужен двадцать один день. А трутню, «мужичку», который раньше всего перестает быть полезным — трутней убивают после то­го, как они выполняют свою задачу, — ему нужно даже двадцать три или двадцать четыре дня.

Вы видите, это опять нечто новое. Различные виды пчел — пчелиная матка, рабочая пчела, тру­тень — нуждаются в различном количестве дней.

Видите ли, мои дорогие друзья, с этими двадца­тью одним днями, необходимыми рабочей пчеле, свя­зано еще одно особое обстоятельство: двадцать один день — это тот небольшой временной промежуток, который задействован во всем, что происходит на Зем­ле. Этот двадцать один день составляет, хотя и очень приближенно, то время, в течение которого Солнце делает один оборот вокруг своей оси.

Итак, подумайте: рабочая пчела формируется при­мерно в тот промежуток времени, который требуется Солнцу для
одного оборота вокруг своей оси. Господа, в результате того, что рабочая пчела испытывает влия­ние полного оборота Солнца, благодаря тому, что она переживает это обращение Солнца вокруг своей оси, она становится восприимчивой ко всем воздействиям Солнца в дальнейшем.

И если бы она хотела развиваться в этом направле­нии и дальше, то ничего нового она от Солнца не полу­чила бы, лишь то же самое. Ведь если вы представите себе рабочую пчелу здесь (изображается на рисунке), а здесь — Солнце в момент, когда откладывается яйцо, то этот пункт будет находиться прямо напротив Солнца. Примерно за двадцать один день Солнце делает один оборот вокруг своей оси. Оно возвращается в прежнее положение, эта точка снова здесь. (Имеется в виду точ­ка на поверхности Солнца, противостоящая той точке на Земле, в которой находится яйцо; за двадцать один день точка на поверхности Солнца хотя и не возвратит­ся в прежнее положение — так как, по современным данным, период обращения Солнца составляет не два­дцать один, а двадцать пять дней на экваторе Солнца и около тридцати четырех дней на его полюсах, — но войдет в зону видимости с Земли — примеч. перев.)
Ес­ли этот процесс продолжить, то воздействия, идущие от Солнца, окажутся такими, какие уже приходили сю­да (то есть в точку, где расположено яйцо, развившееся в течение первого оборота Солнца вокруг своей оси до стадии рабочей пчелы. — примеч. перев.)
.

Так что рабочая пчела для того, чтобы развиться полностью, использует только то, что может дать Солн­це. Если бы рабочая пчела стала развиваться дальше, она должна была бы перейти от развития, функцио­нально зависящего от Солнца, к развитию, функцио­нально зависимому от Земли; она не развивалась бы уже в соответствии с Солнцем, поскольку эта стадия развития была проделана ею прежде в полной мере. Теперь она вступает в стадию земного развития. Одна­ко в этой стадии развития она участвует как уже закон­ченное насекомое, как в целом законченное животное. Стадия эта продолжается всего одно мгновение, один момент, после чего, будучи изолированной от солнеч­ного развития, она становится животным, связанным с Солнцем, рабочей пчелой.

Теперь посмотрите на трутней. Они, я бы сказал, до­бавляют ко всей этой истории еще одну крупицу. Они не доходят до завершающей стадии за двадцать один день. Прежде чем созреть, они проходят стадию земного развития. Так что трутни — это земные животные. Тогда как рабочая пчела — это законченное дитя Солнца.

А как обстоит дело с пчелиной маткой? Пчелиная матка не проходит полного цикла солнечного развития. Ее развитие завершается раньше. Она остается всецело солнечным животным. Пчелиная матка, по сравнению с другими стадиями, останавливается в своем разви­тии в состоянии более близком к стадии личинки, к стадии детки. А дальше всего от стадии детки находят­ся трутни, самцы. Пчелиная матка может откладывать яйца благодаря тому, что она остановилась в развитии ближе к стадии детки, личинки. И на примере пчел вы можете увидеть, что значит находиться под влиянием Земли и что значит находиться под влиянием Солн­ца. Ибо станет ли пчела пчелиной маткой, рабочей пчелой или трутнем, зависит только от того, прошла ли она стадию солнечного развития или не прошла. Пчелиная матка может откладывать яйца, потому что в ней остаются воздействия Солнца, потому что она не принимает ничего от земного развития. Рабочая пчела проходит дальше, она развивается дальше в течение четырех или пяти дней. Она полностью вбирает в себя Солнце. Но затем она, я бы сказал, на какое-то мгнове­нье соприкасается с земным развитием, причем ее тело становится достаточно крепким. Она уже не возвраща­ется на стадию развития, функционально зависящего от Солнца, так как она полностью изолировалась от него. Вот почему она не может откладывать яйца.

Трутни — существа мужского пола, самцы: они могут оплодотворять. Итак, оплодотворение функцио­нально зависит от Земли. Силами оплодотворения трутни овладевают через пару дней, когда они, нахо­дясь в стадии формирования, в еще незавершенном состоянии, подвергаются в своем развитии воздей­ствию Земли, вовлекаются в земное развитие. Так что можно сказать: при наблюдении пчел становится совершенно ясно, что оплодотворение, способность самца к оплодотворению возникает под действием земных сил; способность самки откладывать яйца воз­никает под действием сил Солнца.

Видите ли, господа, на этом примере вы можете оценить значение сроков, в течение которых формиру­ется то или иное существо. Значение это очень вели­ко, поскольку в одни сроки выходит одно, если же они короче или длиннее, то получается совсем другое.

Надо обратить внимание и на следующее: пче­линая матка развивается за шестнадцать дней. Здесь на Солнце находится точка (изображается на доске), которая стояла напротив ее (напротив точки местопо­ложения развивающейся пчелиной матки — примеч. перев.)
, примерно здесь; генезис пчелиной матки остается функционально зависимым от Солнца. Ра­бочая пчела развивается дольше, пока Солнце не завершит полный оборот, но ее генезис все же остает­ся зависимым от Солнца, он не вступает в фазу, когда развитие функционально зависит от Земли. Поэтому рабочие пчелы ощущают свое родство с пчелиной мат­кой. Поскольку они проделали такую же солнечную эволюцию, находятся в зависимости от нее, весь рой рабочих пчел ощущает свою родственную близость с пчелиной маткой. Они ощущают себя связанными с пчелиной маткой. Эти пчелы могли бы назвать трут­ней предателями, которые отпали к Земле. Они уже не наши, мы терпим их потому, что они нам еще нуж­ны, — так сказали бы пчелы. А для чего они нужны?

Иногда происходит так, что пчелиная матка оста­ется неоплодотворенной, но она все же откладывает яйца, способные развиваться. Для матки оплодотворе­ние не является безусловно обязательным, она и так от­кладывает яйца. У пчел это называется девственным расплодом — частично это происходит и у других на­секомых, — поскольку пчелиная матка не оплодотворе­на. Научное название этого явлению — партеногенез. Но из яиц, отложенных таким образом, выходят только трутни! Ни рабочих пчел, ни маток не возникает. Итак, если матка не оплодотворена, ни рабочие пчелы, ни матки не могут возникнуть, возникают лишь трутни. Улей, конечно, становится бесполезным.

Итак, вы видите, что при партеногенезе возника­ет только другой пол, но не тот же самый. Этот факт очень интересен, он важен для всего домоводства при­роды в целом; оплодотворение необходимо для того, чтобы возникло существо того же пола — конечно, не у высших животных, а у низших. У них дело обстоит именно так, что если не было оплодотворения, то из пчелиных яиц выводятся только трутни.

Вообще, оплодотворение у пчел представляет собой нечто совершенно особенное. Тут, конечно, нет брачно­го ложа и никто при этом не прячется, все происходит иначе. Тут оплодотворение происходит открыто, при ярком Солнце и даже — что весьма примечательно, — как можно выше. Матка взлетает по направлению к Солнцу, к которому она принадлежит (по условиям ее развития — примеч. перев.). Я вам это рассказывал. А трутни, которые еще могут преодолевать свои земные силы — ведь трутни связаны с земными силами, — трут­ни, которые еще могут взлететь как можно выше, они в состоянии оплодотворять высоко в воздухе. Затем матка возвращается назад и откладывает свои яйца. Вы види­те, что у пчел отсутствует брачное ложе, они совершают брачный полет, и когда они хотят оплодотворения, они стремятся, насколько это возможно, навстречу Солнцу. Надо также отметить, что для брачного полета нужна хорошая погода, действительно нужно Солнце, так как в плохую погоду это не происходит.

Все это показывает вам, насколько матка остается родственной Солнцу. Если оплодотворение состоялось, тогда в соответствующих ячейках будут формироваться рабочие пчелы; сначала — как вам это так хорошо опи­сал господин Мюллер, — сначала возникают маленькие личинки, и т.д., которые в течение двадцати одного дня превращаются в рабочих пчел. А в таких мешкообраз­ных ячейках — мисочках — развивается матка.

Для того чтобы нам было понятно дальнейшее, я должен сказать вам нечто такое, что сначала покажется вам сомнительным, поскольку здесь необходимо неторо­пливое, точное исследование. Тем не менее, это так. Это дальнейшее я должен конкретно увязать с тем, что рабо­чая пчела, достигнув зрелости, став взрослой, вылетает наружу и летит на цветы, на деревья. Своими крючками на ножках она может прикрепиться (изображается на рисунке), а затем высасывать мед и собирать цветочную пыльцу. Ту пыльцу, которую она несет на своем тельце, где пыльца оседает. Для снятия пыльцы есть особое приспособление, так называемые щеточки на задних ножках. А мед она высасывает своим хоботком. Часть меда она использует для собственного питания, но боль­шую часть сохраняет в своем медовом желудочке. Она отрыгивает этот мед, когда возвращается назад. Значит, если мы едим мед, то, в сущности, мы едим пчелиную отрыжку. Это должно быть ясно для нас. Это, конечно, очень чистая, сладкая отрыжка, не правда ли? Итак, вы видите: вот пчелы собирают то, что они используют для еды, как припасы, для переработки, для воска и т.д.

Теперь давайте спросим себя: благодаря чему пчела находит дорогу к цветку? Надежность, с которой она достигает цветка, очень велика. Это нельзя объяснить, принимая во внимание глаза пчелы. Пчела, рабочая пче­ла — у трутней глаза немного больше — имеет два ма­леньких глаза по сторонам и три совсем крошечных гла­зика на лбу (изображается на рисунке). У трутней глаза несколько больше. Если исследовать эти глаза у рабочей пчелы, то окажется, что они почти неспособны видеть, а три маленьких, крошечных глазика вообще ничего сна­чала не видят. Достойно внимания то, что пчела нахо­дит дорогу к цветку не благодаря зрению, а с помощью чувства, подобного обонянию, по запаху. Она зондирует впереди себя и так достигает цветка. Пчелу приводит к цветку некое чувство, стоящее между чувством обоня­ния и чувством вкуса. Пчела ощущает вкус цветочной пыльцы и меда еще на подлете. Она ощущает вкус на рас­стоянии. Вот почему пчела почти не использует глаза.

Теперь как можно более ясно представьте себе сле­дующее, подумайте: пчелиная матка, рожденная в зоне солярного воздействия, в солнечной сфере, не полно­стью испытала на себе это солярное воздействие (име­ется в виду воздействие, приходящее с Солнца по мере его обращения вокруг своей оси; за шестнадцать дней формирования матки она успевает воспринять лишь то воздействие, которое оказывало Солнце на протяже­нии этого периода, то есть в течение немногим более половины оборота. Таким образом, матка не проходит до конца весь солярный эволюционный этап — примеч. перев.)
. Матка остановилась на этом этапе, осталась под воздействием Солнца. Весь клуб рабочих пчел, хотя и подвергался солярному воздействию несколько дольше, но не перешел на терристериальный эволюционный этап. Эти рабочие пчелы ощущают теперь свою связь с пчелиной маткой; но не потому, что они немного по­были под одним и тем же Солнцем, а потому, что они в своем генезисе вообще остановились на солярном этапе, вот почему они ощущают связь с ней. Они в своем гене­зисе не были отделены от генезиса пчелиной матки. А вот трутни сюда не относятся. Они отделились (посколь­ку в своем генезисе перешли на терристериальный этап, перешли под воздействие Земли — примеч. перев.)
.

Однако теперь происходит следующее: если возник­ла новая матка, должен состояться брачный полет. Ста­рая пчелиная матка устремляется к Солнцу. Возникает новая матка. Тут со всем клубом работниц, чувствующих себя связанными со старой маткой, происходит нечто очень странное: их маленькие, крошечные глазки на­чинают видеть, если рождается новая матка. Для пчел это невыносимо, они не могут перенести, когда нечто тождественное им появляется со стороны. Через эти три маленьких глазика на голове, эти три маленьких, крошеч­ных глазика, которые у работниц сильно выдаются нару­жу, проходит пчелиная гемолимфа и все другое. Раньше они не реагировали на воздействие Солнца. Но посколь­ку новая матка, выведенная благодаря Солнцу, принесла в улей солнечный свет в своем собственном тельце, эти пчелы с их маленькими глазками вдруг становятся, я бы сказал, ясновидящими, но этот свет от новой пчелиной матки они не могут вынести. В этот момент начинается роение. В этом есть нечто вроде страха перед новой мат­кой, они как будто ослеплены. Это то же самое, как по­смотреть вверх на Солнце. Поэтому рой отлетает. И при­ходится создавать новый улей со старой маткой из клуба большей части работниц, которые еще связаны со старой маткой. А новая матка должна завести себе новую семью.

Семья остается, но это именно те, кто родился при других условиях. Но причина роения пчел состо­ит в том, что они не могут терпеть новую матку, кото­рая приносит новое солярное влияние.

Вы можете спросить: почему же пчелы становятся столь чувствительны по отношению к этому новому со­лярному влиянию? В этом, господа, есть нечто весьма примечательное. Вы, пожалуй, знаете, что при встрече с пчелами могут произойти неприятности. Они жалят. Конечно неприятно, если даже такое большое сущест­во, как человек, получает очень жгучую рану на коже и так далее. Маленькие животные даже умирают от это­го. Дело в том, что у пчел есть жало, которое представ­ляет собой трубочку. В этой трубочке движется вверх и вниз некое подобие поршня, он идет к пузырю с ядом, так что яд изливается наружу.

Этот яд, который может доставить неприятности то­му, кто с ним столкнется, очень важен для пчел. Пчелам плохо, если приходится выпускать яд через жало, одна­ко они выпускают его по той причине, что им трудно пе­реносить всякие внешние влияния. Они хотят замкнуть­ся в себе. Они хотели бы оставаться в тесном мире своего улья, и любое внешнее влияние они ощущают как помеху. Тогда они обороняются с помощью своего яда. Но яд имеет всегда еще и другое назначение. У пчел этот яд в очень незначительном, ничтожном количестве пере­ходит во все пчелиное тело. Без этого яда пчелы вообще не могли бы существовать. Наблюдая за рабочей пчелой, можно сказать, что она не может ничего видеть своими маленькими, крошечными глазками. Это связано с тем, что в эти маленькие, крошечные глазки тоже постоянно поступает яд. Но в тот момент, когда появляется новая матка, новое солярное влияние, яд
утрачивает силу. Яд
больше не действует. И глазки внезапно начинают ви­деть. Так что благодаря своему яду, действующему по­стоянно, пчелы живут, так сказать, в полумраке.

Чтобы наглядно описать вам, что переживают пче­лы, когда новая пчелиная матка выползает из своей мешкообразной ячейки, маточника, мне придется ска­зать следующее: вот пчелка, она всегда живет в сумер­ках, она зондирует путь перед собой с помощью обонятельно-вкусового чувства. С помощью чувства, которое является чем-то средним между обонянием и вкусом, она ощущает им перед собой, живет в сумерках и это ее устраивает. Но если появляется новая матка, то это подобно тому, когда мы идем в темноте в июне месяце, а светлячки блестят. Так и новая матка блестит для пче­линого роя, ведь яд уже не действует так сильно, чтобы удержать их в состоянии самоизоляции. Пчелам необ­ходимо быть замкнутыми от мира, нужна сумрачная изоляция от мира. В таком состоянии они находятся, даже когда вылетают, поскольку благодаря своему яду они могут оставаться в состоянии самоизоляции. Этот яд нужен им тогда, когда они боятся постороннего влияния. Улей хочет быть в полной самоизоляции.

Чтобы пчелиная матка могла оставаться в соляр­ной зоне, она не должна находиться в ячейке с углами, но должна быть в шарообразной ячейке. Здесь она оста­ется под влиянием Солнца.

А теперь, господа, речь у нас пойдет о том, что действительно могло бы пробудить в каждом человеке величайший интерес к пчеловодству. Ведь в пчелином улье, в сущности, происходит — хотя и с небольшими изменениями — то же самое, что происходит в голове у человека. Единственно, в человеческой голове не так интенсивно нарастают субстанции. В голове человека, как известно, есть нервы, кровеносные сосуды и, к то­му же, так называемые белковые клетки (Eiweisszelle), сохраняющие сферическую форму3
3
Можно предположить, что Р. Штайнер подразумевает здесь так называемые эпендимные клетки, выстилающие желудочки голов­ного мозга.
. Они всегда где-то внутри. Так что в человеческой голове мы также име­ем троичность. Однако нервы тоже состоят из отдель­ных клеток; они не доходят до стадии живых существ только потому, что от природы они со всех сторон при­крыты; впрочем, они хотели бы стать животными, эти нервы, они имеют тенденцию стать маленькими живот­ными. Если бы нервные клетки человеческой головы могли развиваться во все стороны при тех же самых условиях, какие существуют в улье, то эти нервные клетки становились бы трутнями. Клетки крови, пла­вающие в сосудах, становились бы рабочими пчелами. А белковые клетки, которые занимают особое положе­ние в середине головы и развитие которых происходит в наиболее короткий срок, можно было бы сравнить с пчелиной маткой. Так что в голове человека мы имеем дело с теми же тремя силами.

Работницы доставляют домой то, что они собрали на растениях, перерабатывают это в своем собствен­ном тельце в воск и делают из него совершенно удиви­тельные по строению ячейки. Господа, клетки крови в голове человека тоже делают это! Они расходятся от головы по всему телу. А если вы, к примеру, станете разглядывать кость, костные ткани, то там повсюду вы найдете шестиугольные клетки. Кровь, циркулирующая по всему телу, выполняет такую работу, которую совершают пчелы в улье. У других клеток, у мышечных клеток тоже сохраняется сходство — ведь и мышечные клетки походят на восковые ячейки пчел, только они слишком быстро расслабляются, они еще мягкие и тут сходс

тво менее заметно. В костях это легко заметить, если исследовать их. Так что кровь тоже имеет силы, которые имеет рабочая пчела.

Да, господа, при этом можно изучать связи по времени. Те клетки, которые образуются в зародыше эмбриона в первую очередь и потом останавливаются в развитии — белковые клетки, — это те клетки, кото­рые существуют на самых ранних стадиях эмбриогене­за. Другие, клетки крови возникают несколько позже, и в последнюю очередь возникают нервные клетки. Именно так происходит и в улье! Только человек стро­ит себе тело, которое по видимости принадлежит ему, а пчелы тоже строят себе тело — это и есть соты, ячей­ки. Эта восковая постройка имеет аналогию с тем, что происходит внутри нашего тела, хотя это нельзя обна­ружить с такой легкостью; клетки крови производят не­что подобное воску. Мы сами созданы из своеобразного воска, подобно тому, как пчелы формируют соты в кор­зине или в ящике. Значит так: у человека есть голова, и голова работает над большим телом, которое, по суще­ству, является ульем; между маткой и рабочими пчела­ми в улье поддерживаются такие же соотношения, как между сферическими тканевыми клетками и кровью. А нервы постоянно разрушаются, нервы постоянно из­нашиваются, мы изнашиваем нашу нервную систему. Мы, правда, не производим избиения нервов, такого же, как избиение трутней у пчел — иначе мы бы уми­рали каждый год, — но, несмотря на это, наши нервы с каждым годом ослабевают. Человек умирает от того, что его нервы становятся все слабее. Тогда мы уже не в состоянии ощущать тело; человек умирает именно то­гда, когда он изнашивает свои нервы.

Если вы посмотрите на голову, которая, в сущно­сти, является отображением пчелиного улья, вы заме­тите, что все в этой голове защищено. И если туда вне­дряется что-либо внешнее, то это будет опаснейшим ранением. Этого голова не выносит. Нечто подобное происходит при выведении новой пчелиной матки: пчелиный клуб тоже не может вынести этого, ему луч­ше улететь, чем оставаться с этой новой маткой.

Вот причина, по которой пчеловодство всегда долж­но рассматриваться как нечто необыкновенно важное. Человек отнимает у пчел двадцать процентов меда, не так ли, и можно было бы сказать: употребление этого меда чрезвычайно полезно для человека, так как в ином случае человек вместе с обычной пищей получает слишком мало меда из-за того, что в растениях содер­жание меда крайне незначительно. В ином случае мы получаем крайне недостаточное количество меда. Ведь внутри нас тоже есть «пчелы» — это наша кровь. Она разносит мед в различные части нашего тела. Это тот мед, который нужен пчелам, чтобы делать воск, из кото­рого они могут создать тело, то есть соты в улье.

На нас, на людей, особенно в пожилом возрас­те — на детей так же действует молоко — мед дейст­вует в высшей степени благоприятно. Он необходим для
формирования нашего тела. Вот почему можно настоятельно рекомендовать мед пожилым людям. Только переедать его не стоит. Если есть его слишком много, если использовать его не только как приправу, то формообразование станет чересчур интенсивным, возникнет ломкость, что приведет к всевозможным заболеваниям. Здоровый человек должен чувствовать, сколько ему нужно есть. Тогда мед станет исключи­тельно здоровым пищевым продуктом, особенно для пожилых людей, поскольку он придает нашему телу крепость, по-настоящему укрепляет.

Если следовать этому правилу, имея дело с рахитич­ными детьми — сначала, в самые первые недели, когда ребенку нужно только молоко, этого делать нельзя, мед еще не будет действовать, — итак, если при условии правильного дозирования давать мед детям, больным рахитом, в возрасте девяти, десяти месяцев и соблюдать такую медовую диету до трех-четырех лет, то рахит, «анг­лийская болезнь», не представлял бы такой опасности, поскольку рахит состоит в том, что тело становится слишком мягким, внутренне оседающим. Но в людях содержатся силы, придающие человеку осанку, дающие крепость. Эти связи следовало бы досконально изучить. Можно сказать: меду и пчеловодству следует уделять го­раздо больше внимания, чем это имеет место теперь.

Все в природе взаимосвязано друг с другом. Тут есть закономерности, на которые человек с обычным рассудком не обращает внимания, а они-то и есть наи­важнейшие. Эти законы, однако, действуют только так, что всегда допускают некоторую свободу. Так обстоит, например, дело с полами на Земле. Число мужчин и женщин на Земле, хотя и не совпадает точно, но при­мерно одинаково. Это происходит благодаря мудрости природы. Если когда-нибудь произойдет так — как я полагаю, я уже говорил вам об этом, — что люди смо­гут формировать пол по своему произволу, то тут же начнется беспорядок. И вот еще что: если, например, в какой-нибудь местности после дикой войны население сильно сократится, то плодовитость этого населения увеличится. В природе любой недостаток приводит в действие компенсирующую силу.

Дело идет так, что когда в какой-либо местности пчелы разыскивают мед, то они, конечно, извлекают этот мед из растений. Но они собирают мед на расте­ниях, которые нужны и нам, которые приносят нам плоды и все прочее. Интересно то, что в тех местно­стях, где есть пчеловодство, фруктовые деревья и им подобные развиваются успешнее, чем в местностях, где пчеловодства нет. Итак, хотя пчелы и отнимают мед у растений, природа не остается безучастной, но производит больше таких плодовых растений. Так что человек получает прибыль не только от меда, но и от растений, посещаемых пчелами. Это закон, в этом надо как следует разобраться, это важно.

Рассматривая все то, что с этим связно, надо ска­зать: во всем, что относится к пчелам, во всем этом организме содержится удивительная природная муд­рость. Пчелы находятся под воздействием тех сил природы, которые необычайно важны и удивитель­ны. Вот почему надо опасаться неуклюжего, грубого вторжения в эти природные силы.

А именно так и получается всегда на деле: там, где человек неуклюже вторгается в эти природные силы, дело идет не лучше, а хуже. Но хуже оно становится не сразу, хотя и создает всевозможные помехи природе. Она все же, несмотря на эти препоны, действует наи­лучшим образом, пока может. Некоторые препятствия человек может устранить, и, тем самым, дать природе некоторое облегчение. Очень большое облегчение природе в области пчеловодства он может, например, принести тем, что вместо старых пчелиных коробов будет использовать пчелиные ульи новой конструкции, которые удачно устроены, и так далее.

Но теперь поговорим на тему об искусственном раз­ведении пчел. Вам не следовало бы думать, господа, что я не замечаю, или, что с точки зрения духоведения не видно, как искусственное пчеловодство, находясь в ста­дии подъема, кое-что дает, кое-что облегчает; но столь форсированное содержание пчелиного поколения, пче­линой семьи в течение продолжительного времени бу­дет приносить вред. Конечно, сегодня, говоря вообще, можно только похвалить это искусственное разведение пчел — если принимаются все меры предосторожно­сти, — то разведение пчел, о котором говорил господин Мюллер. Но как пойдет дело лет через пятьдесят или восемьдесят — это еще надо посмотреть, ибо здесь те естественные силы, которые органичным образом действовали в пчелином клубе, механизируются, делаются механическими. Не станет больше того внутреннего род­ства между покупной пчелиной маткой и работницами, родства, которое устанавливается, если пчелиная матка выводится естественным образом. Впрочем, в ближай­шее время это не будет слишком заметно.

Само собой разумеется, я не хочу, чтобы возни­кало фанатическое движение против искусственного разведения пчел. В практической жизни вообще не место фанатизму. Это можно сравнить с тем, о чем я вам сейчас скажу. Можно подсчитать приблизитель­но, когда на Земле кончится уголь. Запасы угля на Земле ограничены, когда-нибудь они будут исчерпа­ны. Даже сейчас можно было бы извлекать из Земли столько угля, чтобы его хватило до тех пор, пока сама Земля не перестанет существовать. Не следовало бы говорить, что именно так надо поступать, чтобы оста­вить хоть маленькую надежду на будущее. Следовало бы сказать иначе: ода, конечно, когда мы грабим Зем­лю, извлекая из нее уголь, мы грабим наших потом­ков, лишая их этого угля; но они отыщут что-нибудь другое, потому что угля у них не будет. То же самое можно было бы сказать и в отношении вреда, прино­симого искусственным разведением пчел.

Но при всем этом было бы неплохо сознавать, что если мы вводим нечто механическое, искусственное, то мешаем природе, где все устроено столь удивитель­ным образом. Во все времена пчеловодство рассматри­вали как нечто, достойное почитания. В древности пчелу почитали как священное животное. Почему? Ее почитали как священное животное, так как она посредством всей своей работы позволяла узнать, что происходит в самом человеке. Ведь имея частичку пчелиного воска, мы имеем продукт, находящийся как бы в промежуточном состоянии между кровью, мускулами и костями. Все это проходит внутри чело­века через восковидную стадию. Воск при этом не отвердевший, он остается текучим, пока не превратится в кровь, мускулы или в костные ткани. Так что в воске перед нами выступает то, что как сила находится в нас самих. Когда люди делали в старину свечи из пчелино­го воска и зажигали их, они видели в этом чудесное священнодействие; сгорающий при этом воск достали из улья. Он отвердел. Когда огонь расплавляет этот воск, когда этот воск испаряется, то он приходит в то же самое состояние, в котором он находится и в на­шем собственном теле. Благодаря предчувствию лю­ди переживали в сгорающем воске, как возносится к небу то, что находится и в их собственном теле. В этом было нечто, настраивающее их благоговейно, было то, что располагало их смотреть на пчелу как на особенно священное животное, так как она производила нечто такое, что и сам человек должен был постоянно произ­водить в себе самом. Поэтому в чем более отдаленные времена мы заглядываем, тем больше мы находим у людей благоговения перед сущностью пчелы в целом. Пчелы тогда, конечно, были еще дикие, и люди смот­рели на них как на некое откровение. Позднее они во­шли в обиход человека. Однако во всем, что касается пчел, есть удивительные загадки, и только тот сможет почувствовать, что такое пчела, кто достаточно хоро­шо изучит процессы, протекающие между головой человека и его телом.

Вот такие у меня замечания. В среду у нас будет следующее занятие. Может быть, мы займемся други­ми вопросами. Может быть, самому господину Мюлле­ру что-нибудь придет на ум. Мне хотелось ознакомить вас только с теми замечаниями, которые положитель­но носят несомненный характер, поскольку они осно­ваны на истинном познании. Хотя кое-что, возможно, требует дальнейшего дополнительного выяснения.

ЛЕКЦИЯ ДЕВЯТАЯ

Дорнах, 28 ноября 1923 г.

Доброе утро, господа! Есть ли у вас еще какие-ни­будь вопросы?

Зачитывается вслух статья из газеты «Швейцар­ское пчеловодство» номер 2 и 3 за февраль, март 1923г.: «Видят ли пчелы цвета, невидимые для
нас?» проф. док­тора Буттель-Рипена.

Доктор Штайнер:
Да, пару слов об этом сказать при­дется. Эксперименты, приведенные Форелем, Кюном и Полем, наглядно показывают, насколько бездумно в наше время оценивают результаты эксперимента. Нельзя представить себе ничего более абсурдного, чем подобное толкование эксперимента! Вы только подумайте: ведь и я мог бы привести следующее толко­вание; представьте себе, что у меня есть вещество — а такие вещества имеются, — вещество, чувствительное к ультрафиолету, то есть к цветам, находящимся выше синего и фиолетового, например, платиносинеродистый барий, упоминаемый в статье. Оно светится даже тогда, когда я закрою все прочие цвета.

Итак, я заслоняю красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый; я делаю блен­ду и перекрываю весь спектр. Тогда здесь еще будут ультрафиолетовые лучи, невидимые для человека. Сюда я помещаю это вещество, белый порошок, платино­синеродистый барий, и закрываю створки: вещество начинает светиться. Мы, люди, не видим ничего в этой затемненной комнате; лишь указанные лучи про­пускаются сюда, и мы экранируем их источник таким

образом, что остается только ультрафиолет. Если я по­мещу сюда платиносинеродистый барий, то что про­изойдет? Он «увидит».

Рисунок 12

Тот, кто проделывает этот эксперимент с муравь­ем, не делает ничего иного. Вместо платиносинеродистого бария я беру муравьев. Муравьи идут на сахар, вследствие чего я утверждаю: они видят. Но ведь им совсем не обязательно видеть, так как и платиносинеродистому барию не обязательно видеть для того, чтобы светиться. В целом, я могу утверждать только то, что имеющееся у меня вещество действует на му­равьев. Я не имею права утверждать нечто большее. Так что вышеназванные ученые очень сильно недоду­мывают и выдают свои фантазии за истину.

Единственное, что можно было бы утверждать, это то, что посредством органов чувств в той или иной сте­пени осуществляется воздействие на насекомое, — до­казательством при этом служит, как указано в статье, то, что если закрасить глаза лаком, воздействие пре­кращается. Характерно при этом и то, что ученый переносит на муравьев и ос то, что он заметил у пчел. Это показывает, как необдуманно ставятся подобные эксперименты.

К этому можно добавить следующее: если здесь мы пойдем дальше (см. рисунок 12), то попа­дем в зону так называемого ультрафиолетового излуче­ния. Итак, здесь у нас красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, затем идет еще синий и фиолетовый. Здесь инфракрасное излучение; здесь — ультрафиолето­вое. Итак, здесь, справа, мы имеем ультрафиолетовые лу­чи. Ультрафиолетовые лучи обладают свойством — это пишет в статье сам автор — очень сильно воздейство­вать химически. Следствием из этого является то, что если я посажу сюда муравья, он тотчас же подвергнется сильному химическому воздействию. Он это ощутит. И действительно верно, что он ощутит это преимуществен­но в глазах. Речь идет о чувстве, как если бы что-то стало по нему ползать, если он попадает в зону ультрафиолето­вого излучения; платиносинеродистый барий точно так же испытывает воздействие, если поместить его в хими­чески активную среду. Это одинаково. Если я зашторю все в этой комнате, так что внутри нее будут только ульт­рафиолетовые лучи, то муравей тотчас же заметит: что-то случилось. Если здесь окажутся муравьиные яйца, ли­чинки, то в них произойдут существенные изменения: в тот момент, когда они подвергнутся этому сильному хи­мическому воздействию, они начнут погибать. Поэтому эти муравьи спасают яйца. Итак, в этой статье речь идет о своеобразном химическом воздействии. Это вполне со­гласуется с тем, что я утверждал недавно. Я говорил: у пчел имеется своего рода вкусо-обоняние, нечто находя­щееся между обонянием и вкусом. Это то, чем ощущают пчелы; нечто подобное есть и у муравьев.

Эти господа недостаточно знакомы с предметом; они, например, не знают, что когда сам человек вос­принимает цвета, то в его глазах происходят незна­чительные химические изменения при восприятии фиолетовых лучей. Здесь цветовое восприятие челове­ка ориентировано на химические процессы. Так что в целом здесь исследовались внутренние химические изменения, происходящие у пчел под воздействием ультрафиолетового излучения.

Видите ли, пчелы легко воспринимают то, что лежит в области черно-белого, желтого, серого, — ибо все это лишь затемненный белый (по Гёте — примеч. перев.)
— и серовато-голубого. Во всех этих цветовых оттенках ультрафиолетовых лучей нет. Итак, то хи­мическое воздействие, которое так сильно ощущает пчела, попадая в ультрафиолет, не возникает от этой цветовой гаммы. Если же пчелы из зоны черного, белого, желтого и серовато-голубого переходят в зону ультрафиолетовых лучей, то ощущают нечто для себя чуждое; там они не могут ничего делать. Все дело в том, что пчелы обладают своеобразным чувством вкусо-обоняния. У нас обоняние и вкусовое чувство очень силь­но отличаются друг от друга, не так ли? Чувство вкуса является преимущественно химическим чувством. Это целиком относится к химии. Пчелы же имеют нечто среднее между обонянием и вкусовым чувством.

Опровержением здесь не может служить тот факт, что пчелы обладают способностью различения в случае, если улей, в котором они живут, спереди по­мечают красками; подумайте о том, что любая краска обладает специфическим воздействием как химиче­ским, так и тепловым. Если вы, например, какую-ни­будь поверхность покрасите в красный цвет, то пчелы, приближаясь к этой поверхности, почувствуют тепло. Конечно, они не могут не узнать об изменении, если, к примеру, попадут на синий участок поверхности. Ведь для них синяя поверхность холоднее. Пчелы ощуща­ют тепло красного и холод синего. Вот так они и раз­личают. Но отсюда вовсе не следует делать вывод, что пчелы видят с помощью своих глаз так же, как чело­век видит глазами. Это, конечно, абсолютный абсурд.

Так обстоит дело и со многим другим из того, что делают люди. Я вам уже говорил однажды, откуда берут­ся такие эксперименты. Я говорил вам: есть одно рас­тение, оно называется «венерина мухоловка» (Dionaea muscipula), которое мгновенно смыкает свои лепестки, как только кто-нибудь его коснется. Точно так же, как ваша рука сжимается в кулак, когда вас кто-нибудь заденет, и вам, как говорится, хочется ему врезать, также и «венерина мухоловка» ожидает, когда к ней приблизит­ся насекомое, и захлопывается. И вот люди говорят: значит, у этих растений, у «венериной мухоловки» есть душа, как у человека. Ведь она чувствует приближение насекомого, захлопывается и т. д. Да, господа, я говорю в таких случаях: я знаю, что есть одно устройство, сконст­руированное так, что если рядом появится зверюшка и заденет кое-что в этом устройстве, оно тотчас же захлоп­нется, и зверюшка будет поймана. Это обыкновенная мышеловка. И если уж приписывают душу «венериной мухоловке», то надо было бы приписывать душу и мыше­ловке. Аналогично этому, приписывая способность зре­ния пчелам, потому что они реагируют на ультрафиоле­товый свет, следовало бы приписать такую способность зрения и платиносинеродистому барию.

Если бы эти люди стали додумывать, они обнару­жили бы действительно удивительные вещи, так как платиносинеродистый барий действительно интере­сен. Платиносинеродистый барий, помимо прочего, содержит в себе барий. Это белый металл, он принад­лежит к группе щелочноземельных металлов. Интерес­но, что такие металлы выполняют определенную функ­цию в человеческом теле. Мы не смогли бы усваивать в нашем теле поступающий с пищей белок, усваивать так, как это положено человеку, если бы в нашей подже­лудочной железе не было таких металлов. Они должны быть там. Так что барий является для нас тем, что свя­зано с нормальным состоянием нашего пищеварения.

Платина, особо ценный металл — это вы знае­те, — это очень твердый и тяжелый благородный металл. Все такие металлы имеют свойство, благодаря которому они обладают функциональной связью с чув­ством, с ощущением.

Теперь вспомните еще кое-что. Видите ли, там, внутри есть еще циан. Это одно из соединений циани­стоводородной, синильной кислоты. Я говорил вам, что у человека именно там, где работают мускулы, всегда об­разуется крайне маленькое количество синильной ки­слоты. В целом, это вещество похоже на то, что человек постоянно вырабатывает в своем теле. Исходя из этого, вы могли бы отыскать причину того, что человек — его тело — проявляет особую чувствительность — глаза здесь не имеются в виду, — к тому, что происходит при ультрафиолетовом свете, который является, так ска­зать, химически активной составляющей света. Так что если только нам удастся найти подход к этим вещам, мы сможем выносить суждения и о самих людях.

Но ведет к этому только духовная наука, только она позволяет найти этот подход, обратив внимание на то, что там, где платиносинеродистый барий подвергается особому атакующему воздействию, существует своего ро­да чувство. А у пчел это существует в очень большом мас­штабе, пчелы ощущают цвета довольно интенсивно, но видят они только тогда, когда появляется самостоятель­но светящееся существо, светящееся совсем слабо. Вот почему я говорил вам: обычно все вокруг для пчел по­гружено в сумерки. Но когда выводится новая пчелиная матка, она сияет для пчел так же, как для нас сияют в июне светлячки. Это и ощущают три маленьких глазика пчелы; другие глаза, большие по размеру, имеют своего рода светоощущение, но сумеречного характера. Если свету поставлена преграда, он зашторен, то животное ощущает наличие таких участков спектра, которые хи­мически активны, ультрафиолетовых, или тех, которые не обладают химической активностью, инфракрасных.

В конце статьи из газеты «Швейцарское пчеловод­ство» сообщается, что об инфракрасном излучении бу­дет сообщено позднее. Конечно, если пчелы окажутся в инфракрасной зоне, они будут вести себя совершенно иначе, так как там не будет химически активного воз­действия. Фактическая сторона эксперимента верна, но надо очень ясно представлять себе все это дело, чтобы не прийти к выводам, которые сделали Форель и Кюн.

Это совсем необдуманное истолкование эксперимента. Но ведь кое-кто скажет: это неоспоримо доказано. Да, конечно, доказано для
тех, кто приписывает мышелов­ке душу! Но для того, кто знает, как далеко он может заходить, насколько широко он может мыслить, чтобы действительно точно истолковать результат, для такого человека это доказательство отнюдь не безупречно.

Обычная жизнь не располагает к точному истолко­ванию фактов. Пережив что-нибудь незначительное, люди могут сделать, как говорится, из мухи слона. Час­то это происходит и с нашими учеными. Рассматривая нечто, они не прислушиваются к своему мышлению, а ориентируются на то, что лежит на поверхности. Так возникают фантастические доказательства на тему, как муха превратилась в слона. Если современная наука что-нибудь утверждает — а она утверждает, используя свою власть, так как все газеты и журналы находятся в ее руках, — то возражать, как правило, бесполезно. Но в конце концов оказывается, что все эти доказательст­ва никуда не годятся.

Я думаю, что если вы обойдете все пасеки, вы увидите, что именно самые лучшие пчеловоды мало обращают внимания на то, что открыли Форель и Кюн, поскольку пчеловод должен стать практиком, а тогда он инстинктивно делает то, что нужно.

Конечно, лучше, если он познает то, что выпол­нял по инстинкту. Я, как правило, замечал, что пче­ловод, обычно в воскресный вечер, пока еще светло, присядет и прочтет какую-нибудь статью, ведь ему это, конечно, интересно. Но толку от этой статьи для него мало, так как она ему ничего не дает.

Но вы могли бы, конечно, спросить и о других интересных вещах.

Господин Мюллер:
Я хочу сказать еще кое-что о пчелиной матке. Мы уже говорили, что она отклады­вает яйца. Однако могут быть и неоплодотворенные матки, например, если плохая погода; из их яиц вы­водятся трутни, пользы от которых нет. Точно так же происходит и в том случае, когда пчелиная матка ухо­дит, а молодого расплода нет: тогда одна из работниц становится пчелиной маткой; она, во всяком случае, откладывает яйца, но только неоплодотворенные, из которых выводятся бесполезные трутни.

Затем мне хотелось бы сказать о роении. Первый рой вообще еще не имеет никакой пчелиной матки. Новая пчелиная матка еще скрывается в своей ячей­ке. С пчелиной маткой уходят только старые пчелы. Мне удавалось отловить пчелиную матку и вернуть всех пчел обратно в улей.

Насчет зрения у пчел я мог бы сказать вот что: если мы работаем в пчельнике-омшаннике, и света слишком много — хотя для самого пчеловода его все же недоста­точно, — то пчелы приходят прямо-таки в колоссальное возбуждение. О пчелиных ужалениях при роении: у нас считается общеизвестным, что первый рой дает себя почувствовать, а у последующего роя это проявляется меньше. Мы считаем, что молодые пчелы вообще не жа­лят, так как их жало еще непригодно для этого.

Есть местности, где люди не забирают мед, пока его не освятит священник. На восьмое августа прихо­дится день освящения меда, медовый день (в России праздник Преображения Господня с 18 по 26 авгу­ста — примеч. перев.).

Еще бывает, что рой вылетел, матка куда-то исчезла, кажется, что рою конец; но это не так, не совсем так.

Доктор Штайнер:
Из того, что я говорил, следовало, что рой вылетает и старая матка уводит семью, если по­является новая матка, если она показывается пчелам подобно светлячку. Если рой отроился, а кто-то пойма­ет старую матку, то, как вы сказали, можно снова вер­нуть семью в улей, чтобы она спокойно работала даль­ше. Но это не повод для опровержения того, что семья вылетает прежде всего из-за сильного светового эффек­та со стороны молодой матки, который воздействует на три маленьких глазика. Это утверждение таким об­разом не опровергается. Вы здесь должны рассуждать очень логично. Я хочу привести один пример из жизни. Представьте себе, что все вы были приняты на службу, но в один прекрасный день решили, что вы должны объявить забастовку, поскольку здешнее начальство поступило неправильно. Представим, что вы решили забастовать. Итак, вы зароились, судари мои.

Но вот проходит время, и у вас уже нет возможно­сти купить себе поесть, не так ли? У вас начинается го­лод, и вы поневоле возвращаетесь назад. А вот теперь я могу сказать: но разве это неправда, что все началось с неправильного поступка начальства?! Ведь вы толь­ко подумайте: если вы удалили пчелиную матку из отроившегося роя и снова поместили этот рой в улей, он, конечно, будет вынужден, поскольку старой матки нет — что он чувствует, — признать новую матку и «грызть кислое яблоко», то есть покориться неприят­ной необходимости. Поэтому нельзя считать невер­ным то, что я сказал, но дело именно в том, что все эти вещи надо рассматривать в правильном свете.

Затем вы говорили о первом рое, когда, в сущно­сти, молодой матки еще нет, когда о ней еще нельзя говорить. Ну, а приходилось ли вам наблюдать такой предшествующий остальным рой, когда даже яйца молодой матки еще не было?

Господин Мюллер:
За девять дней перед выходом молодой матки.

Доктор Штайнер:
Но ведь молодая матка уже была внутри своей ячейки, хотя и как яйцо. На шестнадца­тый день она стала взрослой пчелиной маткой. Тогда она выползла. За девять дней до этого она уже была там внутри или как яйцо, или как личинка. Особенностью при этом является то, что яйцо здесь светится сильнее всего. Его свет постепенно ослабевает, и молодая матка светится еще некоторое время. Но сильнее всего светит­ся она, когда представляет собой яйцо или личинку. Так что совершенно ясно, что отлетевший передний рой состоял из наиболее чувствительных пчел, которые ото­шли. Все объясняет тот факт, что пока там нет молодой матки, ничего не происходит. Ведь что такое молодая матка? Она уже здесь даже тогда, когда это только яйцо.

Если пчелиная матка осталась неоплодотворенной, тогда она не приносит рабочих пчел, но только трут­ней, и, как сказал господин Мюллер, никуда не годных трутней. Это тоже верно. Нельзя использовать детку не­оплодотворенной матки, так называемой «скверной ма­мочки», так как работниц тут нет. Теперь надо обратить внимание на то, что пчелы совершают свой брачный полет именно под влиянием солнечного света.

Вы снова увидите, какую большую роль играет здесь химизм. Все происходящее здесь оказывает воздействие, связанное с полом пчелы. Сущность пола родственна сущности химизма. Когда пчелиная матка вылетает и поднимается высоко, то очевидно, что воздействие на нее оказывает не сам свет, а влияние света на химические процессы. Здесь вы видите непосредственно, насколько тонко ощущают пчелы химическую активность.

Далее вы говорили, что при работе с ульем человеку необходим свет, и пчелы из-за этого приходят в беспо­койство. Подумайте как следует: пчелы посредством света получают химическое воздействие, которое они ощущают с пугающей силой. Если вы, человек, приходи­те к находящимся без доступа света пчелам, и вдруг он становится ярким, то это действует на пчел так, как на вас действует сильный порыв ветра; так, как если бы вы сидели где-нибудь, и вдруг распахнулось окно и ворвал­ся сильный порыв ветра. Пчелы ощущают свет, но они ощущают не саму его яркость, но как некое потрясение, приводящее их в смятение. Сам я этого не видел, но говорят, что когда пчеловод это делает, когда проника­ет слишком много света, то пчелы становятся страшно нервными, испытывают внутренне беспокойство, вы­званное этим химически активным влиянием света, и начинают как маленькие ласточки метаться то верх, то вниз. Они так и снуют то там, то здесь. И это знак, что они чувствуют внутреннее беспокойство. Вы только хо­рошенько подумайте: ведь пчелы не стали бы такими нервными, увидев свет. Они стали бы прятаться, заби­ваться в угол для того, чтобы свет не действовал на них.

Во всех рассматриваемых вопросах надо иметь яс­ность относительно того, что воздействия такого рода имеют место всюду, но недопустимо сравнивать их с воздействиями, влияющими на людей. Иначе все будет казаться антропоморфным и нельзя будет представить себе чего-то иного, как следующее: раз человек видит, значит, и животное видит. Но априорно утверждать это нельзя. Вам, может быть, приходилось видеть следую­щую картину; тот, кто наблюдателен, мог это увидеть: представьте себе кухню, где немного жарко от плиты. Кошка, которая охотно сидит на теплой плите, свернув­шись калачиком, спит с закрытыми глазами. Но если где-нибудь под шкафом есть мышь, которую кошка ни­как не может видеть глазами, и эта мышь вылезет нару­жу, то кошка внезапно, не открывая глаз, спрыгнет вниз, причем можно дать гарантию, что она спрыгнет прямо на мышь, и вы даже не успеете до конца понять, в чем де­ло, а кошка уже идет с мышкой, держа ее в зубах.

Вы, конечно, не станете утверждать, господа, что кошка увидела мышь, ведь ее глаза были закрыты, она спала. Некоторые говорят так: у кошки очень тонкий слух, и с помощью этого исключительно тонкого слуха она воспринимает мышь. Тем самым утверждают, что кошка лучше всего слышит во время сна. Но это далеко не бесспорное утверждение, ибо зрение и слух являются именно теми чувствами, которые играют большую роль только при бодрствовании, в то время как обоняние, например, играет чрезвычайно значительную роль во сне. При обонянии задействованы химические процессы. И в носу, и во всем мозгу проявляется при этом химиче­ская активность. Кроме того, даже если вы хорошо улав­ливаете нечто с помощью слуха, сможете ли вы сразу уверенно прыгнуть туда, где это нечто находится? Нет, ни в коем случае. Чувство слуха не позволяет ориенти­роваться так быстро. Так что не следует полагать, что у кошки тут все дело в слухе. О чем следовало бы говорить по отношению к кошке, так это о ее устрашающе тонком чувстве обоняния, которое у нее связано с ее щетинисты­ми усиками. Это страшно тонкое чувство обоняния свя­зано с ними потому, что в каждой такой щетинке есть ка­нал, а внутри щетинки (изображается на рисунке) есть вещество, и это вещество претерпевает химические из­менения в присутствии мыши. Если мыши нет, то это ве­щество имеет определенные химические свойства. Если где-то вокруг, может, и довольно далеко, есть мышь, то кошка воспринимает эту мышь благодаря химической реакции, происходящей в усах, расположенных на ее морде. Однажды я говорил вам о людях, которые живут на четвертом этаже и могут заболеть от того, что внизу, в подвале находится какое-нибудь вещество, например, гречневая крупа, так как они воспринимают ее.

Люди могут убедиться, что чувство обоняния дей­ствует весьма надежно, на примере служебных собак: их бы без этого просто не могло быть. С помощью глаз им удается достичь очень малого, зато с помощью сво­его обоняния они достигают очень многого. В живот­ном мире надежность надо приписывать не глазам, а химическим воздействиям, которые сильнее всего вызы­ваются действием ультрафиолетового облучения. Если вы хотите придать служебному псу особый лоск, то бу­дет хорошо, если вы, идя с ним, все время будете про­тягивать в его сторону ослепительно яркий фонарь, чтобы вы постоянно держали пса в ультрафиолетовых лучах. Тогда служебная собака будет искать увереннее, так как в ее обоняющих волосках — у собак тоже есть обоняющие волоски — химическое воздействие будет проявляться с большей надежностью.

Итак, все, что вы вообще можете узнать о животных, ведет к тому, что, как только вы имеете дело с животным миром, вам следует отстранить гипотезу о каких-либо осознанных чувствах у животного; вам надо перейти на более низкую ступень, то есть к чувству обоняния и вку­са, на ступень так называемых химических чувств.

Идем дальше; вы полагаете, что молодые пчелы не жалят. Это легко объяснить: у молодых пчел про­сто нет еще органа, который жалит, вся их внутрен­няя организация еще не окончательно сформирова­лась. Это появляется лишь в определенном возрасте. В этом нет ничего особенного, и это не противоречит тому, что я говорил.

Господин Мюллер
спрашивает об искусственной подкормке. Он берет четыре литра воды, пять кило­граммов сахара, добавляет тимьян, ромашковый чай и щепотку соли. Как это может действовать?

Доктор Штайнер:
Об этом должен быть совсем осо­бый разговор — по той причине, что на тех принци­пах, которые вы используете инстинктивно, основаны отчасти и наши лекарственные препараты. Не все, но некоторое число наших лекарственных препаратов ос­новано на этом.

Если вы подкармливаете пчел сахаром, то это, ко­нечно, никуда не годится, так как пчелы по природе своей питаются не сахаром, а нектаром и пыльцой, цветочной пыльцой.

Господин Мюллер:
Приходится, например, отбирать лесной медосбор и даже опорожнять соты с деткой, так как иначе у пчел начнется диспепсия. Но тогда у пчел останется два-три килограмма, а этого недостаточно.

Доктор Штайнер:
Вообще-то, пчелы сахаром не пи­таются, они обычно питаются медом. Это привычно для них и соответствует их природе. Весьма своеобразно то, что пчелы превращают в своего рода мед любую пищу, полученную ими зимой. Пища существенно видоизменя­ется после того, как они ее принимают. Так что пчелы способны в зимнее время в процессе пищеварения пере­рабатывать все, что они внутрь себя принимают, в сво­его рода мед. И вы можете себе представить, сколько сил отнимает у них эта процедура по сравнению с тем, если бы пчелы подкармливались медом. В последнем случае им не приходится тратить силы на то, чтобы внутри сво­его организма перерабатывать сахар в мед.

Что это за пчелы, которые перерабатывают в себе сахар в мед, да еще в большом количестве? Это должны быть сильные пчелы, наиболее полезные. Слабых пчел не удастся заставить перерабатывать сахар в мед внут­ри своего организма. Пользы от них будет мало.

Но, как я говорил недавно, эти вещи становятся более понятны, поскольку вы используете в качестве добавки чай из ромашки: вы тем самым частично высвобождаете пчелу от того, что ей пришлось бы в ином случае выполнить в своем организме. Когда вы смешиваете сахар с чаем из ромашки, то субстанция ромашки начинает выполнять ту функцию, которая в растении приводит к образованию меда. Вещество, со­держащееся в ромашковом чае, содержится не только в самой ромашке, но и в любом медоносном растении. Но, конечно, ромашка содержит это вещество в очень высокой степени, и поэтому ее нельзя использовать в качестве медоносного растения. Если вы возьмете рас­тение, то в нем присутствует много так называемого крахмала; этот крахмал имеет постоянную тенденцию к сахарообразованию. Сок ромашки воздействует на на­ходящийся в растении крахмал так, что он управляет в растении процессом перехода от сахарного сиропа к меду. Если же вы даете ромашковый чай в качестве подкормки животному, то вы тем самым поддерживаете процесс медообразования. Вы придаете сахару родство с медом, когда добавляете чай из ромашки.

То же самое делаем и мы с нашими лекарствами. Имея дело с каким-нибудь металлом, его не следует назначать пациенту непосредственно, поскольку он будет просто выведен в процессе пищеварения; сле­дует смешать его с компонентом, обеспечивающим легкое усвоение. Так же обстоит и с чаем из ромашки, который вы добавляете к сахару.

Соль надо добавлять по той причине, что она во­обще способствует перевариванию тех компонентов, которые в ином случае остались бы не переваренны­ми. Инстинктивно человек добавляет соль себе в суп и др., так как соль обладает свойством быстро распро­страняться по всему телу и способствовать перевари­ванию пищи.

ЛЕКЦИЯ ДЕСЯТАЯ

Дорнах, 1 декабря 1923 г.

Господа! Господин Мюллер дал мне еще один но­мер газеты «Швейцарское пчеловодство», там есть ста­тья, где описываются опыты по медотерапии: «Наши дальнейшие эксперименты при проведении курса медотерапии в детском саду Фрауенфельдер, Амден», доктора Паулы Эмерих, Веезен, газета «Швейцарское пчеловодство» номер 3, март 1923 г.

Зачитываются отдельные места оттуда.

Было бы очень интересно сделать сегодня пару за­мечаний по поводу этой статьи. Речь идет о том, что в этом детском доме предпринимались попытки лечить медом детей с симптомами пониженного питания, причем — как это описывается — мед растворяли в достаточно теплом молоке, точно дозировали и давали детям. Мед давали в молоке не слишком горячем, в мо­локе, не доведенном до кипения, но пастеризованном при температуре меньшей, чем температура кипения.

Автор констатирует отличные результаты. Дейст­вительно, результаты, полученные автором статьи, весь­ма радуют: содержание красных кровяных телец в кро­ви у детей возросло необычайно сильно Так, например, были два ребенка, брат и сестра. У младшего из них, как это показал анализ, содержание гемоглобина в кро­ви составляло всего 53%. При выписке, то есть после проведения курса медотерапии, содержание гемогло­бина в крови увеличилось до 82%. У старшего ребенка было вначале 70% гемоглобина, а по окончании — 78%. Возрастание хотя и небольшое, но все же возрастание.

Старший ребенок проходил курс лечения только моло­ком, и вследствие этого курса тоже произошло возрас­тание, но только с 70% до 78%, что для начала не так уж и плохо, но не настолько сильно, как в первом случае.

Автор описывает здесь много интересных случаев. Теперь при описании этих экспериментов я прошу вас обратить внимание на возраст детей-пациентов. Вообще, при воздействии тех или иных веществ на человека совер­шенно недостаточно ограничиваться только лаборатор­ным экспериментом; проводя диетологический или ме­дицинский эксперимент, необходимо сперва установить возраст испытуемого, точно так же, как и у любого больно­го необходимо прежде всего установить его возраст.

Мальчику одиннадцать лет; в течение восьми не­дель проводился курс медотерапии: отмечено сущест­венное улучшение состояния его желез. При наличии катарального воспаления верхушки легкого наступило улучшение, а содержание гемоглобина, который игра­ет весьма существенную роль, возросло с 53% до 75%. Второй случай: тоже одиннадцатилетний мальчик. У него отмечено повышение с 55% до 74%. Затем четыр­надцатилетняя девушка — отмечено повышение с 70% до 80%. Дальнейшие случаи возрастания я зачитывать не буду, они везде весьма значительны. Автор отмечает также прибавку в весе; это показатель того, что дети окрепли. Описана десятилетняя девочка, еще одна десятилетняя девочка, тринадцатилетний мальчик, семилетняя девочка, одиннадцатилетний мальчик, восьмилетний мальчик, двенадцатилетний мальчик, девятилетний мальчик и семилетний мальчик. Экспе­рименты показали, что детям этого возраста, можно было бы сказать, школьного возраста, курс медотера­пии дает необычайно много.

Автор статьи занимался также изучением вопро­са о причинах такой необычайной эффективности курса медотерапии для этих детей. При этом она со­общает нечто очень интересное. Она здесь сообщает то, что хотя и является в высшей степени предосуди­тельным, все еще широко применяется в науке.

Что делает представитель науки, если хочет ус­тановить, насколько питательным является тот или иной пищевой продукт? Представитель науки разла­гает этот конкретный пищевой продукт, это средство питания, и исследует, какой процент тех или иных ве­ществ содержится в нем. Вот что делает наука.

Происходит следующее: один ученик, как гово­рит автор статьи, известного профессора физиологии Бунге, ученик, имя которого вы узнаете после, был в Базеле и ставил эксперименты по выкармливанию мы­шей молоком. У мышей все шло хорошо: они отлично развивались, пока питались молоком. И вот он прово­дит другой эксперимент; он говорит: молоко состоит из казеина, то есть клейкого вещества, из жира, сахара и соли. И вот он рассуждает: на молоке мыши развива­лись отлично; молоко состоит из казеина, жира, сахара и соли; так что одной группе мышей я буду давать ка­зеин, жир, сахар и соль, все это содержится в молоке. Произошло так, что через пару дней мыши, которым он стал давать казеин, жир, сахар и соль, погибли! Они получали то же самое, но погибли4
.4
Здесь имеются в виду результаты опытов, проведенных в 1912 году. Химический состав витаминов и их виды были тогда совершенно не­известны. Р. Штайнер полемизирует прежде всего с существовавшей тогда точкой зрения, согласно которой витамины являются «матери­альными носителями жизненных сил». Согласно современным пред­ставлениям, витамины - необходимые компоненты пищи, обеспечи­вающие нормальное течение биохимических процессов в организме.
Вы видите, смесь из веществ еще ничего не значит. Здесь играет роль что-то другое — так должны были сказать эти господа.

Так что же эти господа сказали? Эти господа сказа­ли себе так: материя, вещество должны быть всюду. Где вообще что-нибудь происходит — должна быть материя.

Но вещества, содержащиеся в казеине, жире, саха­ре и соли, неэффективны! И тут говорят: здесь должно содержаться вещество в очень малом количестве, так что химический анализ не может его открыть. И это вещество эти люди назвали витамином. Вита — это жизнь, так что витамин означает —делающий жизнь.

Генриху Гейне захотелось однажды пошутить и он сказал: есть люди, которые хотят объяснить, как возникает бедность. Проще всего, конечно, сказать: бедность возникает от нищеты. Здесь просто другое слово, но тем самым ничего не объяснено.

Я однажды был в одном обществе, где говорили о том, как возникает комическое, и у целого ряда присут­ствующих возникли прекрасные мысли о том, откуда это комическое берется, отчего мы смеемся. Один чело­век поднялся на сцену, чтобы все знали — у него дейст­вительно есть что сказать! И вот он выдал свою точку зрения на комическое, он сказал: безусловно, комиче­ское возникает потому, что у человека есть vis comica, ко­мическая сила. Vis comica: vis — это сила, comica — ко­мическое. У человека есть комические силы, вот откуда берется комическое. Это тоже самое, если кто-нибудь скажет по поводу экономики: откуда берутся деньги? Деньги возникают благодаря «деньгообразующим си­лам». Но тем самым ничего не объяснено.

Если речь идет о национальной экономике, то здесь сразу заметно, насколько курьезен субъект, за­являющий: деньги возникают благодаря «деньгообра­зующим силам». Но в естествознании уже не замечают, когда кто-нибудь спрашивает, откуда в молоке жизнен­ные силы? — и отвечает: от витаминов. Это точно так же, как: бедность от нищеты. Но этого не замечают. Думают, что сказаны очень значительные вещи, тогда как, на самом деле, не сказано ничего.

Это то, что в современных научных изысканиях вызывает беспокойство. Люди считают, что у них есть что сказать, высокопарно возвещают о чем-то, а другие люди верят им во всем. Но если по ходу мировой исто­рии все это продолжится и дальше, то приведет к тому, что приходить в упадок будет все, все погибнет. Ведь мир зависит от того, что делается, а не от речей и разго­воров. Слова должны соответствовать тому, что есть на самом деле. Раньше действительно еще была наука, не­посредственно связанная с практикой. Сегодня наука вообще больше не знает практику. Она сплетает словес­ную паутину. И все это ради того, чтобы еще один но­вый авторитет присоединился к старым авторитетам.

Подумать только, ведь еще недавно не существо­вало столько журналов на специальные темы, как сего­дня. В них делаются сообщения о том, что произошло, например, в области пчеловодства, каких успехов оно достигло. Это напоминает мне мою юность. Следует знать, каким образом тогда сообщалось о таких вещах, как успехи в пчеловодстве. Тогда один рассказывал другому то, чему он сам научился на опыте, и можно было сразу почувствовать: болтает он или действитель­но имеет такой опыт. Ведь это совсем иное, когда один слушает, что говорит другой. Тут можно заметить, дей­ствительно ли он знает или только повторяет за кем-то. Для многих печатное слово стало непререкаемым ав­торитетом, и если что-нибудь опубликовано, то люди верят, будто что-то в этом есть.

Но в этой статье есть кое-что еще. Эта женщина, врач, добилась своими курсами медолечения таких успе­хов, которые поистине достойны благословения. То, что ей удалось осуществить на практике, было отлично. Но рассуждает она об этом в духе науки и, по сути, не может ни к чему прийти. Она говорит: «Было бы весьма жела­тельно, чтобы результаты наших экспериментов стали известны в более широких кругах, а главное, чтобы подростки получали больше меда... Сначала наши со­общения представляли собой лишь результаты нашего практического опыта, но мы не сомневаемся, что по ме­ре дальнейшей разработки учения о витаминах, а также фармакологии и физиологии, будет уделено должное вни­мание проблеме воздействия меда на организм».

Автор статьи говорит то же самое и в начале: «У меня есть также намерение сделать впоследствии со­общение о том, в чем с медицинской точки зрения состоит действие медотерапии... Наши успехи по­буждают к тому, чтобы проследить более глубокие связи. Хотя я знаю, что еще долго не удастся про­никнуть в сущность этого вопроса, мне бы, тем не менее, хотелось уже сейчас на основе нашего опыта и результатов исследования осветить те направления, по которым, по моему мнению, должны развиваться дальнейшие исследования».

Таким образом, из ее собственных слов становит­ся ясно, что она не проявляет заносчивости, эта дама-врач; она говорит: «Все это учение о витаминах не по­зволяет все же проникнуть в сущность этого вопроса». Давайте точно обдумаем следующее: давайте по­смотрим, на чем основано действие медотерапии. Вы видите, что эти эксперименты кое-что показывают нам. Они показывают нам, что действие меда особен­но сильно — и это будут показывать эксперименты все снова и с большей очевидностью, — особенно сильно не у младенцев, а у тех детей, которые или уже достиг­ли возраста смены зубов, или немного старше этого возраста. Итак, это экспериментально установлено. Чрезвычайно важно, что этот вопрос рассматривается. Но экспериментально установлено и дальнейшее: экс­перименты показали, что лучше всего мед действует на детей тогда, когда его дают им в не слишком горя­чем молоке. Если употребляется смесь меда и молока, то это особенно действует на детей.

Продвинувшись дальше, обнаружим следующее: обнаружим, что мед имеет значение и для детей более младшего возраста. Но в этом случае надо давать не­много меда; больше молока и немного меда. Пожилым людям помогает, главным образом, мед, а не молоко. Благоприятные результаты у стариков могут быть по­лучены, если им назначают мед вообще без молока.

Надо отметить, что мед и молоко имеют чрезвы­чайное значение для жизни человека. Это непосредст­венно следует из экспериментов. Видите ли, господа, древние ученые, как я это часто говорил вам, не были так глупы, как полагает современная научная общест­венность. Древние ученые порой кажутся простеца­ми, но на самом деле они были очень умны и мудры. Вы, наверное, знаете старинную присказку «в той стране, где текут мед и молоко». В ней выражено то, что это страна здоровья, где можно жить и быть здоро­вым. Так что люди в старину знали, что мед и молоко необыкновенно сильно связаны с жизнью людей.

Иной раз природа говорит на языке, легко доступном для понимания. То, что она высказывает, можно заметить, если достаточно просто рассматривать простые вещи. Кто знает, что природа действует очень мудро, тому не требу­ется много доказательств того, что молоко полезнее всего именно детям и подросткам. В ином случае из женской гру­ди вытекало бы не молоко, а мед, что, впрочем, не выходи­ло бы за пределы возможностей природы, ведь в растении образуется мед, так что вполне могло быть возможным, что выделением грудных желез у женщин был бы мед. Надо только относиться к этим вещам попроще. Нельзя сказать: природа настолько тупа, что в женской груди она создает только молоко, а не мед, — но следует сказать так: в этом факте, как за кулисами, скрыто знание о том, что малень­кому ребенку нужно прежде всего молоко, а мед можно использовать лишь по мере подрастания ребенка.

Но мы не должны создавать себе представления, которые являются всего лишь словесной игрой и гово­рить себе, что бедность происходит от нищеты, коми­ческое — от vis comica, от «комической силы», а живоносная сила меда — от витаминов, которые в нем есть; нет, мы должны прозревать то, что является здесь дей­ствительностью. Тут я скажу вам следующее: сопоста­вим то, что нам уже давно известно из этих лекций, для того, чтобы более верно взглянуть на эти вещи.

Видите ли, господа, если вы забираетесь высоко в горы, то там, где высокогорный массив состоит из наи­более твердых пород, там, где выступает наружу одно из самых твердых земных образований, вы найдете кристаллы кварца. Они очень красивы. Вы найдете все­возможные кристаллы. Вспомните, я рисовал вам эти кристаллы кварца: вот как они выглядят (см. рисунок 13).

Рисунок 13

Если они закончены, то тогда они и снизу за­вершаются так же, как вверху; но по большей части они незакончены. Они выходят из горной породы, в каком-то смысле вырастают из горной породы в той форме, которую я вам нарисовал; ее я часто рисовал и прежде. Что же это значит? Это значит, что Земля да­ет возможность вырастать из нее таким кристаллам, которые имеют шестигранную форму и заканчивают­ся острием. Итак, внутри Земли есть сила, создаю­щая шестигранные, гексагональные формы.

Видите ли, в человеке есть все силы — я вам все­гда это говорил, — которые есть у Земли и которые есть в Космосе. Земля, в свою очередь, имеет эти си­лы от Космоса. Человек приобрел эти силы от Земли. И внутри человека есть эти силы, силы, которые, бу­дучи в Земле, выгоняют кристалл кварца наружу. Де­ло в том, что человеческое тело наполнено кварцем.

Теперь вы скажете: «Вот еще, черт возьми! Что за вздор нам здесь болтают!» Тот кварц, который вы дос­тавали наверху в горах, сам по себе очень твердый.

Об него можно набить себе шишек; сам-то кварц не сломается, а вот голову человеку пробить вполне мо­жет, если случиться стукнуться об него головой. В кварце больше всего обращают внимание на его твер­дость. Но ведь тела не везде остаются такими, каки­ми мы встречаем их повсюду. В человеке есть тот же самый кварц, но в более текучей форме. Почему?

Рисунок 14

Видите ли, можно наблюдать —только это наблюде­ние должно проводиться правильным образом и с помо­щью внутреннего зрения, — как от головы к членам тела и конечностям человека постоянно устремляется некото­рого рода поток (см. рисунок 14). Это очень интересно: допустим, что здесь располагается голова человека; вниз от этой головы постоянно струится то же самое, что струит­ся из Земли, направляясь изнутри наружу; там, наверху, оно затвердевает и откладывается в качестве, например, кристаллов кварца. Этот поток направлен из Земли на­ружу; в случае же человека он направлен от головы ко всему телу. Это поток кварца, или кремниевой кислоты. Однако в человеческом теле кварц не доходит до стадии кристалла. Как было бы красиво, если бы мы изнутри были наполнены чистыми кристаллами кварца. Но нам от этого пришлось бы совсем плохо! Вплоть до стадии, на которой возникает тенденция образовывать гексаго­нальную форму, кварц имеет доступ для проникновения в человека. Но затем, на указанной стадии, доступ пре­кращается. Процессу формирования кварца не предос­тавляется возможности двигаться в этом направлении дальше. Так что у нас в теле процесс формирования квар­ца находится в самом начале, а затем он прерывается; он должен прекратиться. Именно на этом базируется наша жизнь, на том, что в направлении вниз от головы мы по­стоянно имеем тенденцию к формированию шестиуголь­ных кристаллов, — хотим строить их, но до этого дело не доходит, процесс прерывается. Здесь, внутри, постоянно хотят возникать такие кристаллы. Но в действительно­сти они не возникают, их возникновение тормозится, и мы тогда имеем внутри нас, так сказать, жидкий кварц в исключительно сильном разведении.

Рисунок 15

Если бы этого «кварцевого раствора» не было в нас, то мы могли бы съедать, например, сколько угодно са­хара, но никогда не чувствовали бы сладкого вкуса во рту. Это делает находящийся в нас кварц, но не его ве­щественность сама по себе играет при этом роль, а то, что в нем наличествует воля, стремление принять гек­сагональную форму в качестве кристалла. Вот, от чего происходит вкус, вот, что здесь задействовано.

Итак, смотрите: внутри Земли присутствует то же самое, оно только распространяется дальше. Человек тормозит кремниевую кислоту, когда она начинает про­являть в нем тенденцию стать остроугольной. Земля же позволяет ей развивать эту остроугольную пикообразность по направлению вверх. Но человеку необходи­ма эта сила, сила кремниевой кислоты, сила, воспроиз­водящая шестиугольные формообразования. Эта сила, строящая шестиугольные формы, нужна человеку.

Я полагаю, что не все среди вас хорошие геометры. Не всем среди вас приходится сейчас иметь дело с геомет­рией. Не сразу, может быть, вам удастся нарисовать такой кристалл или вылепить его из пластилина. Но вот ваше тело — это хороший геометр, и ему постоянно хочется де­лать такие кристаллы. Нас принуждает к этому необходи­мость. Но вся жизнь зиждется на том, что мы подавляем это стремление; если же нам не удается больше подав­лять его, то мы самым реальным образом умираем.

А сейчас снова посмотрим на пчел. Пчелы выле­тают, собирают мед. Мед они перерабатывают затем в своем теле и создают тем самым то, что составляет их собственные жизненные силы. Но на более отдален­ной стадии они производят воск. Что же они делают с воском? Они делают из него шестиугольные ячейки. Смотрите: Земля делает шестиугольные кристаллы, состоящие из кремниевой кислоты. Пчелы делают шестиугольные ячейки.

Это страшно интересно. Я рисовал вам пчели­ные ячейки, и, как вы помните, вам показывал их господин Мюллер; они выглядят как кристаллы кварца, но внутри они полые. Кварц же не имеет полости. Но по форме они совершенно одинаковы.

Рисунок 16

Вот, смотрите, господа, эти ячейки внутри полые (см. рисунок 16). Но что же там внутри? Там внутри нахо­дится пчелиное яйцо. Там, где кварц заполнен крем­ниевой кислотой, в ячейке имеется полость, и именно в ней находится пчелиное яйцо. Пчелы формируются благодаря той же силе, которая находится в Земле и формирует кварц. Здесь в тончайшей дозировке дейст­вует кремниевая кислота. Здесь, внутри, присутствует некая сила; обнаружить ее физическим образом нельзя. Мед, прошедший через пчелиное тело, действует здесь так, что он способен придавать воску ту форму, которая непосредственно необходима и человеку, ведь человеку нужно иметь в себе гексагональные пространственные формы. Человеку нужно то же самое. И поскольку пче­лы являются теми животными, которые в наибольшей степени подвержены воздействию этой гексагональ­ной силы, они, пчелы, из всего, что здесь есть (в приро­де — примеч. перев.)
, собирают именно те продукты питания, которые наилучшим образом могут быть трансформированы в теле в эту гексагональную силу.

Видите ли, господа, если вы едите пчелиный мед, то вы получаете в высшей степени мощную си­лу. Когда вы становитесь слишком слабы, и не в со­стоянии развивать в себе эту гексагональную силу, которая должна проходить от головы через все тело, если вы не в силах делать кровь настолько крепкой, чтобы эта гексагональная сила постоянно присутст­вовала здесь, тогда надо принимать внутрь мед, а де­тям — молоко. У ребенка этой гексагональной силы еще нет, поэтому он должен получать ее из того, что приготовлено в самом человеке в молоке.

Вот почему сколько ни давай мышатам казеина, жи­ра, сахара и соли — они погибнут. Почему? Животным тоже необходимы эти действующие гексагональные си­лы. Если просто смешать вместе казеин, жир, сахар и соль, то там не окажется этой силы, силы, действующей в гексагональных формах. Если вы даете мышам молоко, то она присутствует в нем. Она, впрочем, не настолько сильна, чтобы при скисании превратить молоко в шести­угольные кристаллы. Если бы гексагональная сила бы­ла в молоке немного сильнее, тогда, если бы пили кислое молоко, у вас на языке образовывалось немного кремние­вой соли. На вкус казалось бы, что молоко сплошь запол­нено маленькими волосками. Но в случае молока это так далеко не заходит, поскольку молоко само происходит из человеческого тела или из тела животного, и все это остается в жидкой форме. Ребенку достаточно и этого, но для взрослых людей этого уже недостаточно. А ста­новление взрослым начинается с самого детства. И уже тогда становится необходимой та более мощная гексаго­нальная сила, которая есть в меде.

Вот что интересно: если взять молоко, то ведь даже если это молоко от человека, оно все же носит животный характер, так как оно присуще животному началу в человеке. Оно носит животный характер. Если же вы рассматриваете мед, то он поступает из растительного царства, хотя и по окольному пути, посредством пчел. Он приходит из растительного царства, он присущ растению. Если же вы берете крем­ниевую кислоту, то есть кварц — то это минеральное. Ему присуща ярко выраженная гексагональная форма. Воск, который образуется в результате пищеварения в самой пчеле, получает форму — он не возникает уже оформленным, но именно получает форму, — вы­страивается в гексагональные ячейки. Молоко опять растворяет эту форму. Тут, внутри молока, выстраива­ется лишь теневой образ гексагональных кристаллов. Итак, можно сказать: мед — это то, что является для человека в высшей степени благоприятным.

Не правда ли, можно подумать, что было бы хо­рошо для человека вместо меда употреблять саму кремниевую кислоту, ведь отсюда он тоже мог бы получить гексагональную силу. Но из-за того, что кремниевая кислота имеет чересчур далеко идущую тенденцию к гексагональному формопостроению, к образованию этих форм, присущих кремниевой ки­слоте, она обладает слишком сильным воздействием на человека. Несмотря на это, действие ее все же мо­жет быть благоприятным.

Теперь рассмотрите следующее: представьте, что ребенку пониженного питания не повезло и он не получил вышеописанного курса медотерапии в воз­расте шестнадцати-семнадцати лет или — что было бы наилучшим, — с тринадцати или с четырнадца­ти лет. Дело у него обстояло неважно, гемоглобина в крови становилось все меньше и меньше. Процентное содержание гемоглобина в крови постоянно уменьша­лось. Ребенок стал взрослым, ему исполнилось, ска­жем, тридцать лет, он остался дистрофиком, очень ослабленным человеком. Автор статьи описывает та­кие случаи, она говорит: «Они находятся на грани». Что-то надо немедленно делать с таким человеком, которому около тридцати лет. Было бы очень хорошо назначить ему курс медотерапии, но человек слиш­ком истощен. Он должен получать лишь столько ме­да, чтобы этот мед помог, а не повредил его желудку. Ведь человеку следует употреблять мед в меру. Если принимать в пищу слишком много меда, то можно по­вредить желудок.

Дело объясняется просто. Мед сладок, содержит очень много сахара. Желудку же необходима кислота, и если вы употребляете слишком много меда, вы препятст­вуете действию кислоты. Короче говоря, мед надо упот­реблять умеренно. Если человек, будучи так истощен к тридцати годам, стал бы получать столько меда, как это полагается при курсе медотерапии, то, как последствие, у него сперва начилось бы расстройство желудка, а затем расстройство кишечника. Так что делать этого нельзя.

Но можно сделать иначе. Вначале следует давать такому пациенту в качестве лекарства тонко растер­тый в порошок кварц, то есть кремниевую кислоту. И если давать ему порошкообразную кремниевую кислоту как лекарство, то он благодаря этому станет способен через некоторое время получать небольшие дозы меда с пользой для себя. Сильно утонченная кремниевая кислота возбудит в нем гексагонально действующую силу, после чего он сможет употреб­лять небольшие порции меда. Кремниевая кислота может способствовать усвоению меда.

Можно делать и так: для человека в возрасте тридца­ти лет с пониженным содержанием гемоглобина — имен­но в случае взрослого человека, так как детям надо да­вать побольше молока, — вместе с медом дают немного кремниевой кислоты (употребляется не сама кислота, а окись кремния — примеч. перев.) в виде очень тонкого порошка. Тогда мед действует на человека.

Вы видите, господа, что все эти соотношения надо знать. Можно спросить: посредством чего мед действует на человека? Из меда на человека воздействует вышеука­занная гексагональная формообразующая сила. Она же имеется внутри пчелы, это видно по ее восковым ячей­кам. Именно поэтому мед действует так благоприятно. Вот почему правильно то, на что я вам уже указывал: на ребенка действует по преимуществу сила молока, но ее можно укрепить с помощью меда; в случае взрослого че­ловека действует по преимуществу сила меда. Но если человек становится старше, эту силу меда следует под­крепить силой кварца, как я уже говорил. Но и медо-молочный курс лечения будет всегда полезен, так как силы раннего детства сохраняются и у взрослого. Поможет ему и обычный курс медолечения. Полезное действие медотерапии в любом случае остается бесспорным.

В практике это хорошо известно, и здесь следо­вало бы только прояснить для людей эти вещи, обра­тить внимание на то, чтобы в продаже всегда был мед хорошего качества. В этой области люди очень склонны поддаваться обману — я имею сейчас в виду обман не в обычном, криминальном смысле, —поддаваться обману, я бы сказал, в связи с условиями цивилизации. Так ес­ли вы, путешествуя, зайдете в отель и закажете мед, то это зачастую будет вовсе не мед, а сахарный мед, то есть нечто, произведенное искусственно! Ах, если бы люди знали, что это совсем не одно и то же, что никакой гекса­гональной силы тут уже нет — об этом не может быть и речи, если бы люди знали это, они не вводили бы себя в заблуждение, думая, что этот поддельный мед действует так же, как настоящий, пчелиный. Пчелиным медом вы, конечно, могли бы выкармливать мышей, он им очень понравится. Но с этим искусственным медом они могут скоро погибнуть, хотя и не за пару дней.

Вот то, что мне хотелось сказать вам в связи со статьей о лечении медом и молоком.

Тут ко мне присылают еще кое-какие интересные вещи, о которых хотелось бы поговорить и послушать то, что вы сами об этом скажете, и что скажет вам гос­подин Мюллер. Вы увидите, что появляется так много вопросов, что, наверное, стоит еще подискутировать на эти темы в следующий раз. Вы сможете тогда за­дать вопросы, а господин Мюллер или я сам ответим. Сейчас я хочу остановиться только на двух вещах. Это покажется вам несколько странным, но мне было бы любопытно узнать, что вы об этом скажете.

Вопрос в письменной форме:
В кругах старых пчело­водов были убеждены в том, что между пасечником и его подопечными существует определенная связь на душевном уровне. Говорят, что если пчеловод умирает, то его смерть тотчас же сопровождается появлением в каждой пчелиной семье некоторых признаков. Отме­чено, что большая часть семей погибает в течение бли­жайшего года. Факты указывают на то, что существует известная связь на душевном уровне между пасечни­ком и пчелами: так, если кто-то хочет работать с пче­лами, находясь в раздраженном, гневном настроении, то пчелы будут жалить его гораздо чаще, чем в случае проведения работ в спокойном, гармоничном состоя­нии души. Основаны ли вышеприведенные воззрения старых пчеловодов на каких-либо фактах?

Доктор Штайнер:
Было бы интересно, если бы гос­подин Мюллер как можно проще сказал нам, считает ли он, что все подобные вещи взяты, как говорится, с потолка. Ведь среди крестьянских пасечников по тра­диции считалось, что существуют приметы смерти, не так ли? Я имею сейчас в виду ту взаимосвязь на душев­ном уровне, отношения между пасечником и пчелами. Об этом мог бы кое-что сказать господин Мюллер.

Господин Мюллер
рассказывает о двух случаях в Ба­зеле и Цюрихе, имеющим отношение к этим вещам. В одной семье умерла женщина, которая очень много работала с пчелами, и в течение одного года все пчели­ные семьи погибли. В другом случае, произошедшем в Базеле, где тоже умерла женщина, которая много за­нималась пчелами, получилось то же самое. Это была большая пасека: всего за один год от двадцати восьми семей осталось только шесть. Необъяснимо, как это связано с временным периодом и с самими пчелами. В этом случае не было установлено, что пчелы чем-то болели; может быть, связь была на душевном уровне.

Доктор Штайнер:
Давайте вспомним то, что я уже рассказывал вам однажды об отношении человека к жи­вотному. Вы, может быть, слышали, я вам уже говорил: в одно время было много разговоров о так называемых считающих лошадях, лошадях, которые могли ответить на вопрос, например, сколько будет четыре плюс пять. Тогда начинали считать: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять — и тут лошадь топала ногой. Лошади могли делать не только такие незначи­тельные вычисления. Вы, наверное, слышали об особо прославленных эльфийских считающих лошадях. Назначались комиссии, все эти вещи исследовались, и тому подобное. Сам я не видел эльфийских лошадей, зато мне приходилось видеть другую считающую ло­шадь, так называемую «считающую лошадь господина фон Остена», она тоже считала очень хорошо. Можно было составить себе совершенно точное представление о том, на чем все это основано.

Люди ломали голову по поводу этих считающих лошадей. Да и страшновато было: вдруг лошади нач­нут считать? А они считали так ловко, что и арифмо­метр мог бы сломаться. Да, господа, а если бы этим за­нялась педагогика, стали учить лошадей арифметике, могла возникнуть опасная конкуренция для бухгалте­ров и всех, кто связан с подсчетами. Так что с этими считающими лошадями возникала скверная история.

Однако наука самым невероятным образом осра­милась с этими считающими лошадьми. А ведь легко можно было бы обнаружить, что в действительности лошадь, конечно, не может считать, надо было про­сто проследить, как получается, что на счете девять лошадь топает. Надо быть поистине идиотом, чтобы верить, что лошадь может считать. Об этом знал и при­ват-доцент Пфунгст, который исследовал этот вопрос с научной точки зрения, он знал, что лошадь не может считать. Но он выдвинул такую гипотезу, он сказал: этот «господин фон Остен», считая, делает гримасу, незаметную гримасу на лице, и эту линию на лице, эту гримасу замечает лошадь. И по гримасе она топа­ет. Правда, он тут же сделал возражение самому себе. Ведь тогда ему надо было бы встать рядом и смотреть на «господина фон Остена», чтобы уловить ту гримасу, видя которую, лошадь топает. Он встал рядом, но ниче­го не увидел. Но в своей гипотезе он все-таки не усом­нился, а сказал: гримаса, мол, такая мимолетная, что я ее увидеть не могу, но вот лошадь может увидеть. Ну, господа, отсюда следует, что лошадь видит больше, чем приват-доцент. Иначе ничего не сходится.

Однако дело обстоит не так. Человек с естествен­нонаучным образованием, наблюдая такие вещи, не должен был полагаться на какую-то мимолетную гри­масу. Дело обстоит так: вот здесь, с одной стороны, стоит лошадь, здесь — «господин фон Остен», он слег­ка придерживал лошадь за узду. В правом кармане сюртука «господина фон Остена» лежали маленькие кусочки сахара. И «господин фон Остен» постоянно давал лошади маленький кусочек сахара. Она слизы­вала его, чувствовала сладкий вкус во рту и очень лю­била «господина фон Остена». С каждым кусочком сахара она любила его все больше и больше, и бла­годаря этому возникала сердечная привязанность между лошадью и «господином фон Остеном». И это­му «господину фон Остену» не надо было незаметно гримасничать, ему достаточно было только подумать: на счете девять «верно!» — тогда лошадь чувствова­ла это, потому что животные очень тонко ощущают все, что происходит вокруг них. Она чувствует, что происходит у него в голове, даже если нет ни малей­шей гримасы, которую лошадь якобы может видеть, а человек — нет. Лошадь ощущает, что происходит в мозгу, когда он думает: девять — при этом лошадь то­пает. Если бы лошадь не получала сахар, то ее лоша­диная любовь немного переходила бы в ненависть, и она не стала бы больше топать.

Так что вы видите, у животного существует тон­кое, тонкое ощущение этих вещей; дело тут не в гримасе — эти вещи действительно невидимы. Итак, лошадь реагирует на то, что происходит внутри, в мозгу у «господина фон Остена». Эти вещи необходи­мо именно наблюдать, тогда узнаешь, как удивитель­но тонко чувствует животное на деле.

Представьте себе теперь, что вы вошли в пчелиный рой и при этом испытываете чувство благоговейного страха. Пчелы тут же почувствуют, что вы боитесь, этого нельзя отрицать. Но что значит то, что вы испытываете страх? Вы знаете, что если человек боится, то он бледне­ет. При страхе бледнеют. Когда человек бледнеет, имеет место отток крови. Она не идет к поверхности кожи. И когда пчелы приближаются к человеку, который испы­тывает страх, то они ощущают в человеке в большей сте­пени, чем обычно — то есть когда кровь находится в ко­же, — ощущают ту гексагональную формообразующую силу; у них возникает желание получить от него мед или воск. А в то время, когда человек ведет себя бесстрастно и его кровь равномерно распределяется по сосудам, пче­лы замечают совсем другое. Они замечают, что эта кровь имеет эту самую гексагонально действующую силу.

Теперь представьте, что человек разгневан и в гне­ве подходит к пчелам: от гнева вы краснеете. Возникает прилив крови: кровь хочет набраться этой гексагональ­ной формообразующей силы. Пчелы своим тонким чуть­ем тотчас же отмечают это и как бы полагают, что вы хотите отнять названную силу у них, тогда-то они вас и жалят. Именно таково тонкое ощущение природных сил, оно играет здесь роль, оно находится внутри.

Это становится привычкой. Подумайте: пчеловод для пчел — это не только человек, подходящий к улью; пчелы чуют, если можно так выразиться, все его испаре­ния, они ощущают все его свойства. И пчелы привыка­ют к этому. Если он умрет, им приходится менять свою привычку. А для
пчел это означает чрезвычайно много.

Подумайте только о том, что вам известно о собаках: если хозяин умер — такие случаи известны, — они приходят на могилу и даже умирают там, поскольку не могут при­выкнуть к новому хозяину. Почему же мы не можем пред­положить, что пчелы, которые также имеют утонченное химическое чувственное восприятие, тоже воспринима­ют все, что они настолько привыкают к пчеловоду, что им не сразу удается привыкнуть к кому-то другому? Так что все это имеет под собой серьезную основу.

Но вы можете сказать: неужели с собаками и ло­шадьми дело обстоит так же, как с этими маленькими, ничтожными животными, с этими насекомыми? Вам, быть может, и не приходилось наблюдать нечто подоб­ное, но это правда: есть люди, у которых, как говорят, легкая, счастливая рука при выращивании цветов. Все у них цветет: и цветы в горшках, и другие растения, и т. п. Другой человек заботится о них точно так же, а толку мало. Дело здесь в испарениях человека, которые у одно­го благоприятно действуют на цветы, а у другого — не­благоприятно. Некоторым совсем не удается вырастить цветы. И благоприятное влияние оказывается преиму­щественно на ту силу в цветке, которая производит мед, на силу, которая делает цветок сладким. Можно сказать: человек воздействует даже на цветы, а уж на пчел его не­посредственное воздействие гораздо сильнее.

Не следует удивляться этому, надо только сопос­тавить имеющиеся факты; тогда станет видно, что это действительно так. С большим вниманием станут от­носиться к практике.

Второй вопрос:
Одно старинное крестьянское пра­вило гласит: если третьего мая, в день Обретения Святого Креста Господня (праздник Католической церкви, празднуется 3 мая по григорианскому кален­дарю — примеч. перев.)
идет дождь, то он вымывает мед из цветов и деревьев, так что в этот год медосбо­ра не будет. Мои наблюдения за последние четыре года позволяют предположить, что в этом правиле кое-что верно. Возможно ли это вообще?

Доктор Штайнер:
Да, господа, это то, что вводит в глубочайшую область природных воздействий. Видите ли, то, что это приурочено ко дню Обретения Святого Креста Господня, к третьему мая, большого значения не имеет. Тут дело в том, что для этого времени года в ука­занные дни характерна максимальная активность. Что означает, если в это время года, в начале мая, будет дожд­ливая погода? Я говорил вам когда-то, что сейчас точка начала весны (точка весеннего равноденствия — примеч. перев.)
располагается в созвездии Рыб. В созвездии Рыб Солнце остается примерно до 23 апреля. (В данном кон­тексте речь идет о нахождении Солнца именно в созвез­дии Рыб, а не в знаке Рыб; знаки и реальные созвездия на небе сдвинуты в настоящее время друг относительно друга на величину около 30 градусов, причем созвездия имеют различную протяженность, а знаки одну и ту же, равную 30 градусам. Сдвиг знаков относительно созвездий обусловлен тем, что при вычислении положе­ния знаков за точку отсчета — за нулевой градус знака Овна — принимается точка весеннего равноденствия, которая вследствие прецессии смещается примерно на один градус за 72 года, так что около 2 тысяч лет тому на­зад, когда формировались основные астрономические и астрологические представления, знаки практически сов­падали с реальными созвездиями. Нулевой градус знака Овна совпадает в настоящее время — 2003 г.— с величи­ной в 5 град. 13 мин. созвездия Рыб, а в 1924 г., когда бы­ли прочитаны данные лекции, — с величиной в б град. 20 мин. созвездия Рыб, при этом Солнце до 23 апреля находилось в созвездии Рыб и в знаке Тельца; третьего мая Солнце находилось в созвездии Овна и в знаке Тель­ца — примеч. перев.)
Затем Солнце в своем круговом движении переходит в созвездие Овна. Солнечные лучи в начале мая приходят из совсем иного региона Вселенной, нежели в другое время. Допустим, что в начале мая, третьего числа, было ясно. Что это значит? Это значит, что третьего мая Солнце благодаря своей мощной силе было сильнее всего земного начала. Все, что происходит на Земле, если погода ясная, происходит под воздейст­вием Солнца. Что означает, если третьего мая, то есть в начале мая, погода дождливая? Это означает: земные си­лы мощнее, а солнечное воздействие подавляется ими.

Все это имеет огромное значение для вегетации растений. Если в то время, когда солнечные лучи при­ходят из созвездия Овна, силы Солнца могут действо­вать непосредственно, могут вкладывать в растение всю свою мощь, тогда в растениях образуется то слад­кое вещество, которое обнаруживается в меде. Тогда пчелы находят мед. Если же власть Земли оказывается сильнее, если в это время идет дождь, то цветы не мо­гут образовываться под влиянием лучей Солнца, при­ходящих из созвездия Овна, им приходится выжидать до более позднего срока; их развитие вообще может быть прервано. Тогда процесс медообразования в цве­тах идет неупорядоченно, и пчелы не находят меда.

Именно так можно объяснить это тому, кто знает, что все происходящее на Земле — как я все снова и сно­ва говорю вам, — находится под влиянием космоса, то­го, что находится за пределами Земли. Дождливая по­года означает, что силы Солнца подавляются, хорошая погода означает, что солнечные силы могут развивать всю свою мощь. Здесь дело не в том, что силы Солнца приходят, но в том, что они приходят из определенно­го региона, не оттуда, где мы их видим сейчас (то есть в октябре — примеч. перев.)
, а именно из созвездия Овна. Из каждого региона силы Солнца действуют по-разно­му. Одно Солнце этого не делает; это возникает пото­му, что Солнце светит на Землю, находясь на переднем плане, а сзади него располагается в космосе созвездие Овна. Солнце сперва вбирает то, что дает ему Овен, а затем отдает это дальше в солнечных лучах. Это совсем разные вещи — посылает ли Солнце свои лучи на Зем­лю в начале мая или в конце мая. В начале мая еще действует в полную силу Овен. В конце мая уже дейст­вуют силы Тельца. Здесь вступает то, что больше не действует на растение с прежней силой, то, что делает растение твердым, подсушивает, действует так, что эти силы уже не способствуют процессу медообразования в растениях.

Рисунок 17

Итак то, что находится в старинных крестьянских советах, вполне обосновано, и на это надо обращать внимание. Конечно, как я уже однажды говорил, осоз­нание таких вещей утеряно, и из-за этого мы впадаем в суеверие. В этом случае крестьянские советы будут столь же ценны, как такой, например: если петух ку­карекает на куче навоза, погода изменится или оста­нется такой же, как была. Но это все же относится не ко всем правилам, некоторые из них покоятся на глу­бокой мудрости, их только надо исследовать. Кресть­яне, которые применяли эти крестьянские правила, получали иногда немалую пользу! Итак, вы видите: чтобы снова можно было использовать крестьянские правила, надо соединить их снова с более глубокими воззрениями.

В следующую среду продолжим.

ЛЕКЦИЯ ОДИННАДЦАТАЯ

Дорнах, пятого декабря 1923 г.

Господин Эрбсмель
обращает внимание на то, что в современном пчеловодстве пчеловоду приходится в первую очередь думать о рентабельности. Заботы носят только материальный характер. В газете «Швей­царское пчеловодство», номер 10 за октябрь 1923 г. написано: «Мед не относится к продуктам первого по­требления, он в известном смысле является предметом роскоши, и те, кто его покупают, могут оплачивать его настоящую цену». В том же номере затем рассказывает­ся, что некто Бальденбергер, путешествуя по Испании, застал у одного пчеловода несколько прямо-таки цвету­щих детей, и когда он спросил пчеловода, куда тот сбы­вает свой мед, тот ответил: вот они, мои покупатели. Здесь, в Европе, дело идет так, что из меда стараются выжать как можно больше. Предприниматель, имею­щий много рабочих, смотрит в первую очередь, как бы побольше выжать дохода. Так же обстоит и с пчелами.

Затем был задан вопрос, может ли быть, что лун­ный свет, как утверждают, оказывает некоторое влия­ние на медообразование и образование цветочного нек­тара. (Номер 11 газеты «Швейцарское пчеловодство».)

Господин Мюллер возражает:
Господин Эрбсмель мо­жет увидеть из самой газеты по пчеловодству, что там была маленькая пасека, которая не продавала своего ме­да. Эрбсмель еще не знает, что такое современное пчело­водство, как все там связано с рентабельностью, и поэто­му совершенно необходимо все просчитывать. Если не подсчитать рентабельность, то, как и в других случаях, можно вообще проститься с пчеловодством. И если не использовать при производстве меда методы искусствен­ного разведения, то мед в необходимом количестве полу­чен не будет. Получают иногда только два килограмма меда, да еще при случае немного лесного, хвойного меда, который надо выбирать, если хочешь иметь здоровую пчелиную семью. Это главное. Бывает еще плохой год, и меда не хватает до апреля-мая. Семьи, оставшиеся жиз­неспособными, надо поддерживать с помощью искусст­венной подкормки из сахара, ромашкового чая, тимья­на и щепотки соли. На современной пасеке совершенно точно фиксируется количество часов, необходимых как трудозатраты на единицу продукции: пять с половиной часов, причем час стоит от одного до полутора франков; поэтому себестоимость меда находится на уровне семи франков. Необходимо также учитывать амортизацион­ные издержки; соты расходуются, их надо восполнять. Надо обеспечивать содержание самой усадьбы. Если па­сека постоянно будет оставаться на старом месте, то пче­ловод не будет иметь перспектив. У господина Эрбсмеля другой случай, ему это можно, но если у меня большая пасека, я должен просчитывать все; надо сказать, что уже при стоимости в шесть франков возникает дефицит. Такую точку зрения имеют и американские пчеловоды.

Ему непонятно, почему через восемьдесят или че­рез сто лет пчелиные семьи должны погибнуть. Ему не очень понятно, почему господин доктор считает, что через пятьдесят или сто лет искусственное разве­дение пчел может стать разорительным.

По отношению ко второму пункту:
то, что пчелы реа­гируют на смерть пчеловода, он уже упоминал. Большая часть пчелиной пасеки погибает, если умирает тот, кто их обслуживал. Он не понимает, на чем это основано.

По отношению к поддельному меду в отелях он хо­тел бы сказать, что первоклассные отели покупают мно­го американского пчелиного меда. Если пчел подкарм­ливать этим американским медом, им придет капут. Но, тем не менее, это тоже продукт, полученный от пчел.

Затем о пчелиных ужалениях: при работе с пче­лами самое худшее — это пот. Услышав свистящее или трескучее жужжание, советуют стоять на месте.

По вопросу о том, как сильно может влиять на чело­века пчелиный укус, мне известен случай, о котором я хочу рассказать. Одного очень сильного человека — он был еще мощнее, чем господин Биндер, — ужалила пче­ла. Он закричал: «Поддержите меня, меня ужалила пче­ла!» Он был чрезвычайно чувствителен к этому. У него было что-то с сердцем. Может быть, господин доктор рас­скажет, насколько опасным бывает пчелиное ужаление.

Так, например, говорят: три укуса шершней убива­ют лошадь. В моем омшанике я нахожу порой гнездо шершней. Я выкидывал весь расплод. Шершни были трусливы, так что в темноте они не жалили, но на воле они, наверное, сделали бы это.

Доктор Штайнер:
Для того, чтобы обсуждать эти вещи по порядку, давайте прежде всего начнем с того, как пчелы опознают пчеловода. Вы по этому поводу уже имеете свое суждение, которое, конечно, вполне правомерно, если рассматривать эти вещи чисто рассу­дочно. Но я хочу сказать вам вот что: представьте, что у вас есть друг. Этого друга вы знаете, скажем, с 1915 года. Этот друг остался в Европе, а вы уехали в Амери­ку и вернулись, допустим, в 1925 году. Друг оказался в Арльсхейме (деревня в Дорнахе — примеч. перев.). Вы пошли в Арльсхейм, встретили друга и узнали его. Но что, собственно, происходило между событиями? Я уже приводил вам такое сопоставление: вещество, материя, субстанция, находящаяся в человеческом теле в тече­ние семи-восьми лет, полностью выделяется. Ее тут больше нет. Так что друг, которого вы снова увидели че­рез десять лет, действительно не имеет в себе ничего из того, что вы видели в нем как материальное десять лет тому назад. И все же вы его узнали. Если вы посмотри­те на него невооруженным глазом, то он выглядит так, как вы знаете: он представляет собой некую сплочен­ную массу. Если же вы начнете разглядывать его через достаточно большое увеличительное стекло — разгля­дывать этого друга, — то вы увидите: там, в голове у него проходят кровеносные сосуды. Значит, прекрасно, эти кровеносные сосуды просматриваются, если вы разглядываете их невооруженным глазом или через слабое увеличительное стекло. Но если представить себе более сильное увеличительное стекло, то кровь, находящаяся там, будет выглядеть иначе: она будет тогда сплошь состоять из точечек, похожих на малень­ких животных. Эти точечки не находятся в покое, они постоянно дрожат. Когда вы это видите, это чертовски похоже на роящийся пчелиный рой!

Человек, при достаточно увеличенном изображе­нии его субстанции, выглядит точно так же, как и пче­линый рой. Если так посмотреть на человека, то может показаться непонятным, что кто-то узнает человека спустя десять лет; ведь ни одной из тех маленьких точе­чек в нем уже нет. Глаза видят совсем другие точечки. Совсем другие маленькие животные находятся здесь, внутри, но все же один человек снова узнает другого.

Итак, нет абсолютно никакой необходимости при­писывать узнавание этим отдельным, маленьким живот­ным и растеньицам, из которых мы состоим; узнается человек в целом; и улей—это не только несколько тысяч пчел, объединенных одним названием, улей — это не­что целое, это единое существо. Узнает улей кого-то или не узнает, он в любом случае является единым целым.

Если вместо увеличительного вы посмотрите в уменьшительное стекло, то все эти пчелы сплотятся вместе и будут связаны между собой подобно человече­скому мускулу. Так что, рассматривая пчел, надо при­нимать во внимание, что имеешь дело не с отдельной пчелой, но с тем, что является абсолютно сопринадлежащим друг другу, что представляет собой одно целое. Это нельзя понять чисто рассудочно. Здесь необходимо уметь рассматривать это целое как таковое. Улей и все, что связано с ним, является необыкновенно поучитель­ным, поскольку опровергает те предположения, кото­рые мы делаем. Наши предположения говорят нам, что все должно быть иначе. Но в улье происходят уди­вительные вещи. Это не то, что мы представляем себе с помощью рассудка. Все то, что тут происходит, нельзя отрицать; нельзя отрицать, что такие перемены, как смерть пчеловода, оказывают влияние. Это действи­тельно так, это известно из опыта. Кто действительно имеет дело не с отдельной пасекой, но видит много па­сек, тот имеет такой опыт.

Могу вам сказать: когда я был мальчиком, мне при­ходилось иметь дело с пчеловодством в различных его формах, я очень интересовался этим по той причине, что финансовые и экономические вопросы, хозяйст­венные вопросы, связанные с пчеловодством, интере­совали меня гораздо меньше, чем сейчас или позднее. Другой причиной было то, что мед уже тогда был очень дорог, и из-за бедности моей семьи мы вообще не могли его покупать. Но мы всегда получали его в подарок от наших соседей, особенно к Рождеству, да и в иное время года нам его дарили, так что мед был у нас целый год. Его распределяли. Тогда меня совсем не интересовали экономические вопросы, так как я в пору моего детства ел страшно много этого подаренного меда. Ел столько, сколько влезет. Почему же это было так? Сегодня, при прочих условиях равенства, получать в подарок столь­ко меда не так-то легко. Но тогда большинство земле­дельцев, живших по соседству с домом моих родителей, были пчеловодами, у них пчеловодство было составной частью сельского хозяйства.

Тут дело обстоит иначе, чем когда кто-то владеет пасекой, но в остальном он рабочий, который должен жить на свою зарплату. Если же занимаются именно сельским хозяйством и при этом держат пчел, то такое пчеловодство вообще незаметно. Тут не смотрят на затраты рабочего времени, это делают в оставшееся от работы время. Именно в сельском хозяйстве дело обстоит так, что время всегда остается; где-то его уда­ется сэкономить или какую-нибудь работу перенести на другое время и так далее. Во всяком случае, мед тут получают между делом и считают так: мед — это на­столько ценная вещь, что заплатить за него нельзя. И это в известном смысле верно; дело в том, что в нынеш­них условиях все без исключения оценивается непра­вильно, находится в неверных ценовых соотношениях. Сегодня, в сущности, даже не следовало бы начинать дискутировать о ценовых соотношениях, так как все ценовые соотношения носят фальшивый характер; дис­кутировать о цене можно было бы только во всеохваты­вающем объеме на основе национальной экономики. Это ни к чему не приведет, если дискутировать лишь о цене отдельного жизненно необходимого продукта, а мед является именно таким жизненно необходимым продуктом, а не деликатесом или предметом роскоши. При здоровом социальном порядке должна устанавли­ваться — как само собой разумеющееся — здоровая, адекватная цена на мед. В этом можно не сомневаться. Но из-за того, что мы сегодня вообще не живем при здоровых социальных отношениях, нездоровые позиции устанавливаются по всем пунктам. Посмот­рите, что происходит, если вы посещаете крупное имение. Да, господа, это ведь просто чудовищно — то, что скажет вам управляющий имением; это, как правило, не крестьянин, но управляющий крупным имением, — что скажет он вам о размерах молочных удоев от его коров. Он получает так много молока в день, что для разбирающегося в животноводстве очевидно: получить столько молока от коровы про­сто невозможно. А ведь получают! Можно дать гаран­тию, что получают. У иного выходит, что достигается почти удвоенное количество по сравнению с тем, что вообще корова может дать относительно молочной продукции. Благодаря этому имение становится не­обычайно рентабельным, это понятно. Хотя, как не раз говорили, очень заметно, что такое молоко уже не имеет тех сил, как молоко, полученное при более естественных условиях. Тут можно даже не доказы­вать, что происходит нечто скверное.

Я в качестве примера хочу привести вам следую­щее. Мы проводили опыты по испытанию средства от ящура у телок. Много таких опытов мы провели имен­но за последний год. Эти эксперименты проводились в крупных хозяйствах, но также и на небольших кресть­янских подворьях, где получают от коров не столь вы­сокие удои, как в больших хозяйствах. Тут пришлось немало повидать, так как необходимо было проверить, как действует средство от ящура. Дело не было доведе--но до конца, поскольку официальные круги не хотели этим заниматься, а теперь нужны всевозможные кон­цессии и т. д. Но средство оказалось хорошим, вполне пригодным. В несколько измененном виде оно с успе­хом применялось в качестве средства против чумки у собак, как так называемое лекарство от чумки.

Делая такие опыты, вы обнаруживаете следующее: вы видите, что телята от тех коров, которых дрессирова­ли с целью выдоить как можно больше молока, намного слабее. Это было видно по действию на них лекарства. Его эффективность, как и неэффективность варьирова­лись в широких пределах. Во всяком случае, если телята не погибали от ящура, их удавалось вырастить. Но теля­та, происходящие от коров, которых перекармливали, чтобы получить наивысшие удои, оказывались слабее, чем телята от коров, меньше подвергавшихся раздаи­ванию, «молочной дрессировке». Вы могли бы заметить это в первом, втором, третьем, четвертом поколениях. Заметить это нелегко, так как изменения невелики. Эта погоня за молоком началась не так давно, но я очень хорошо знаю: если так продолжится и дальше, если ко­рова будет давать тридцать литров молока в день, если и дальше будут третировать ее таким образом, то через некоторое время разведение крупного рогатого скота придет в полный упадок. Делать такие вещи нельзя.

Однако не правда ли, при искусственном разведе­нии пчел дело обстоит не так плохо, потому что пче­лы — такие животные, которые способны помочь себе сами, ведь пчелы находятся гораздо ближе к природе, чем коровы, содержащиеся указанным образом. Не са­мое худшее здесь, если с коровой обращаются дурно, выкачивая из нее молоко, но все же выпускают ее на луга. Но в крупных хозяйствах этого больше не делают. Эти хозяйства придерживаются исключительно стой­лового содержания. Корова полностью вырывается из своих естественных условий.

В пчеловодстве сделать такое невозможно, по сво­ей природе пчелы остаются на лоне внешней приро­ды. Они опять-таки помогают себе. Эта помощь, эта самопомощь представляет в улье нечто удивительное. Тут мы коснемся того, что господин Мюллер говорил о шершнях, которых он иногда находил на своей пасеке и которые не жалили его, тогда как в ином случае при­ближение к шершням могло бы окончится плохо.

Тут я хочу сказать вам кое-что иное. Я не знаю, при­ходилось ли вам встречаться с этим на опыте — те, кто заняты пчеловодством, это знают, — итак, может одна­жды потребоваться полностью освободить, сделать пус­тым какой-нибудь из ульев. Однажды я увидел, что в таком пустом улье внутри лежит что-то странное, похо­жее на шишку (изображается на рисунке). Совершенно непонятно было вначале, что же это такое. Пчелы ино­гда без особой причины, как кажется сперва, делают такие шишки. Они делают такую шишку из всего того, что они сами вырабатывают в качестве продукта. Похо­жая на большой камешек, эта шишка состояла из смол­ки, подобия канифоли, клейкой субстанции, из воска и так далее: из всего этого они сделали такую шишку. Мне было любопытно, господа, что же это такое; я разломил этот нарост, и вот — буме! — там оказалась дох­лая мышь, настоящая дохлая мышь!

Эта мышь пролезла в улей и околела там, и только представьте себе, насколько ужасен был для
пчел запах разлагающейся мыши! Но тут, в такой чрезвычайной си­туации, весь улей в целом обладает инстинктом, благода­ря которому эту дохлую мышь закупоривают в оболочку. Если эту оболочку разломать, то будет ужасно пахнуть; но эта вонь остается замкнутой в оболочке. Вы видите, что улей обладает не только инстинктом строить ячей­ки, вскармливать расплод, но в нем живет инстинкт для
всего, что бывает необходимо сделать в необычной ситуации, например, когда залезает мышь. И так как пчелы не в состоянии выбросить мертвую мышь наружу, их самопомощь проявилась в том, что они сделали обо­лочку вокруг этой мыши. От других мне приходилось слышать, что улиток, слизней, также залезающих в улей, покрывают коркой. В улье живет не только обычный ин­стинкт, там живет настоящий целительный инстинкт. Он в высшей степени эффективен.

Ну, а если внутри улья находится гнездо шершней, то пчелы в этом случае уже не строят такой твердой обо­лочки, однако они постоянно облекают это гнездо шерш­ней выделениями своего яда, из-за чего шершни теряют энергию, силу и вообще пропадают. Подобно тому, как мышь, мертвая мышь, находясь внутри оболочки, уже не распространяет вокруг себя запах, так и шершням приходится постоянно жить — даже если они не окру­жены прочной оболочкой, — жить в тумане, которым их окружают пчелы; из-за этого шершни не могут ничего делать. Шершни окончательно теряют силу, энергию и не могут защитить себя, если к ним подходят.

Тут такое дело: только тогда удастся найти пра­вильный подход к пчелам, если от чисто рассудочного рассмотрения перейти к своего рода внутреннему со­зерцанию этих вещей. Эта картина поистине чудесна. И потому следует сказать: пчелиный улей целиком и полностью представляет собой целое. Его надо прини­мать как целое. Но если имеешь дело с целым, то вред проявляется не сразу.

Тот, кто хорошо знает человека, мог бы сказать себе следующее: какой-то человек — есть такие — в возрас­те шестидесяти пяти, шестидесяти шести лет остается очень бодрым; тогда как другой не имеет этой бодро­сти, поскольку страдает известкованием кровеносных сосудов и так далее. Очень интересно рассмотреть эти случаи и увязать их с тем, что происходило в детстве.

Так, например, одному ребенку давали молоко, надо­енное от коровы, которая получала фураж с известковых почв. Из-за этого ребенок вместе с коровьим молоком, ко­торым его вскармливали, получил нечто, связанное с из­вестковой почвой. Это обнаруживается не сразу. И вот, какой-нибудь медик, действующий на современный лад, указывая на такого вскормленного коровьим молоком с известковой почвы и сравнивая его с другим, вскормлен­ным материнским молоком, будет говорить: «да нет тут никакой разницы» и тому подобное. Но ребенок, вскорм­ленный материнским молоком, останется бодрым к шестидесяти пяти, шестидесяти шести годам, тогда как ребенок, вскормленный коровьим молоком, страдает кальцинозом к шестидесяти пяти, шестидесяти шести годам! Это происходит оттого, что человек представля­ет собой нечто целое и что временное воздействие обла­дает последействием на протяжении долгого времени. В один временной период нечто может оказывать вполне здоровое воздействие; но и по окончании указанного пе­риода воздействие продолжается, оно действует и после. Это то, что я имею в виду, когда говорю: по состоянию на данный момент вообще нельзя делать выводов о том, какое влияние оказывает искусственное разведение пчел; это скажется с очевидностью через пятьдесят, ше­стьдесят или сто лет. И если сегодня кто-то говорит: мне непонятно, почему через пятьдесят, шестьдесят или сто лет что-то должно измениться,—то такое непонимание вполне объяснимо. Сегодня этого не желают видеть; не­что подобное произошло со мной однажды в одном име­нии. Поверьте, меня однажды в полном единодушии чуть не убили, едва я начал говорить там о том, что в имении надо было бы снизить удои, иначе довольно бы­стро начнет страдать воспроизводство коровьего стада и через четверть века совсем прекратится.

Сегодня можно было бы и вообще не предъявлять упреков искусственным методам в пчеловодстве, по­скольку мы живем в таких условиях, когда просто не­возможно что-то сделать в социальной сфере. Но надо заметить, что есть разница между тем, когда позволя­ют природе идти своим ходом и лишь немного направ­ляют ее в правильное русло, и тем, когда в этот ход привносится нечто искусственное. Но я совсем не хочу восставать здесь против того, что высказал господин Мюллер. Это совершенно правильно: сегодня еще не следует настаивать на этом, надо подождать. Давайте, господин Мюллер, снова поговорим на эту тему лет че­рез сто и увидим, как вы будете смотреть на это. Факт, что это нельзя решить сегодня.

Господин Эрбсмель
еще раз указывает на то, что в современном пчеловодстве все ориентировано на рентабельность.

Доктор Штайнер:
Чем больше человек занимается пчеловодством не как своим основным делом, тем боль­ше найдете вы у него те же взгляды, что и у испанца, о котором вы рассказали. Это значит, что — хотя сегодня это уже по большей мере не так —лет пятьдесят-шестьдесят тому назад пчелы приносили земледельцу не так уж много. Это была мелочь, которую даже не стоило считать. Земледелец все это или раздаривал, или, если приходилось продавать мед, то вырученные за него деньги отдавал своим детям в копилку, или делал нечто похожее. Сегодня все условия изменились. Можно ли представить себе, чтобы тот, кто идет в ногу со временем, кто говорит о чем-то, ориентируясь на время, не был бы вынужден учитывать рентабельность? Сами обстоятельства наталкивают на это.

Не правда ли, есть сегодня пчеловоды, которым приходится, если они работают, оставлять на время свою работу, брать отпуск, если они хотят заниматься пчеловодством. Разве не так? Конечно, так. Тогда они, конечно, подсчитывают, сколько они из-за этого недопо­лучат на основной работе. Вы только подумайте: занятия пчеловодством восходят к древности, и сегодня по по­нятным причинам ни один человек не может сказать, ка­ким было пчеловодство тогда, когда оно еще находилось в первобытном состоянии. Люди вообще знают только наших пчел; я имею в виду европейских медовых пчел. Люди знают только пчеловодство, ставшее домашним. Я полагаю, даже естественная история приписывает рас­пространенной в Европе пчеле название «Die gemeine Hausbiene», (нем.) «пчела обыкновенная, домашняя» (по употребляемой в настоящее время классификации Apis melifica, лат., «пчела обыкновенная» — примеч. перев.). Весьма значительно, что известно только домашнее пче­ловодство. Как обстояло дело тогда, когда природа еще работала самостоятельно, мы не знаем. Пчеловодство есть нечто очень древнее. У столь древнего продукта и цена складывается под воздействием иных причин, не­жели у продукта современного. Только подумайте, ведь сегодня люди трудятся преимущественно над такими вещами, у которых легко проследить начало их возник­новения. Так что вы имеете двоякое ценообразование. В случае пчел оно восходит к самой седой древности. Тут цена складывается иначе, чем в тяжелой или дере­вообрабатывающей промышленности, которая имеет предысторию в несколько десятилетий. Только здоро­вые социальные отношения покажут здесь, как должна складываться эта цена на мед, как, исходя из совершен­но иных отношений, будет формироваться эта цена.

Сегодня еще совсем не представляют себе, на­сколько трудно говорить о ценообразовании. Для того, чтобы говорить о ценообразовании, надо иметь очень глубокие познания реальных условий. Недавно со мной произошел удивительный случай, касающий­ся ценообразования, я бы хотел рассказать о нем вам, поскольку это интересно.

Один знакомый мне университетский профессор написал книгу о национальной экономике. Эту книгу он дал мне, когда я находился в лекционной поездке. Тогда я долгое время оставался там, имел возможность поговорить; я сказал, что просмотрю книгу, хотя и не смогу прочесть ее всю сразу, так как нахожусь в одном месте лишь по два-три дня. Итак, я просмотрел кни­гу и сказал ему следующее: я заметил в конце книги оглавление — это мне не всегда импонирует, но у вас было очень кстати, — ив этом оглавлении перечисле­ны наименования вопросов, которые вы рассматрива­ли. Я справлялся по оглавлению, ища слово «цена», но там его не было! Там его вообще не было!

Итак, господин написал книгу о национальной экономике, и там нет ни слова о цене! Господа, это весьма характерно. Сегодня специалисты по нацио­нальной экономике даже не в состоянии увидеть эту важнейшую национально-экономическую проблему. Они вообще не рассматривают ценообразование, а в ценообразовании и состоит все дело. Все зависит от ценообразования. Только этого-то и не замечают. То, что с кем-то происходит нечто подобное, показывает масштабность этой проблемы.

На этот счет надо сказать: здесь тоже следовало бы ориентироваться на то, чтобы мало-помалу на­страиваться на установление здоровых социальных отношений. Тогда, как я полагаю, вообще больше не придется слишком много говорить о рентабельности или нерентабельности. Ведь эти понятия имеют дело с конкурентной борьбой даже в том случае, если это не конкуренция между одной и той же продукцией, а кон­куренция между продукцией разных видов.

Если ретроспективно заглянуть в мою юность и посмотреть, что за пчеловодство было в той местности, где я жил, то там только одни крестьяне разводили пчел, собирающих мед. О, эти крестьяне были весьма дородными людьми. Не могу сказать, что они были та­кими, как здесь у вас; здесь нет ни одного такого толстя­ка, какими были те крестьяне. Тогда цена на мед была такая, что никто не решался заниматься лишь одним разведением пчел, чтобы реализовывать мед за деньги. Если бы тогда можно было бы поставить рядом пчело­вода и крестьянина, то это выглядело бы так (рисунок 18). Вот этот— крестьянин, а этот— пчеловод! Из этого бы ничего не получилось! Крестьянин не вел бухгалте­рии на своей пасеке, а вот пчеловодам приходилось бы это делать. Но из этого ничего бы не получилось. Так что когда речь заходит о рентабельности, надо всегда принимать во внимание и основательно знать общие национально-экономические условия.

Рисунок 18

Сейчас я хотел бы ответить еще на пару вопро­сов, завершая предшествующие.

Предлагается вопрос:
Есть люди, которые совер­шенно не переносят меда. У них наступает расстрой­ство желудка. Есть ли средства, чтобы предотвратить вредное действие меда на желудок?

Доктор Штайнер:
Люди, которые не могут пере­носить мед, как правило, склонны к очень раннему склерозу, к отвердеванию всего тела, так что обмен веществ в теле протекает медленно. Из-за этого они не могут переносить мед, который обладает свойст­вом именно ускорять обмен веществ. Так как у них самих обмен веществ протекает слишком замедлен­но, мед же стремится ускорить его, возникает раз­двоенность в их собственном обмене веществ, мед же предрасполагает к более быстрому обмену ве­ществ; у них на этой почве возникают желудочные расстройства в разных формах. Каждый человек должен быть способен употреблять немного меда, не просто употреблять, но иметь способность к тако­му употреблению.

Если же человек не может переносить меда, надо сначала определить, в чем причина. Тут не следует думать, что может быть найдено одно общее средст­во; здесь следует лечить то, что вызвало чрезмерное отвердевание тела. Можно в качестве примера при­вести такой случай.

Допустим, человек не может переносить мед; у него возникает расстройство желудка. Спросим себя: не воз­никает ли у этого человека расстройство желудка при употреблении меда потому, что он, скажем, имеет пред­расположенность к склерозу сосудов головного мозга, иначе говоря, к обызвествлению вен, артерий, сосудов головы? Тогда, возможно, что он, достигнув известного возраста в своей жизни, не переносит меда. В таком слу­чае этого пациента следовало бы лечить препаратами, содержащими фосфор. Если удастся вылечить основное заболевание, он будет переносить мед.

Но может оказаться, что причина непереносимо­сти у какого-то человека — его легкие. Тогда следует на­значать уже не фосфоросодержащие препараты, а пре­параты, содержащие серу. Вот, что я могу ответить на этот вопрос. Дело в том, что нельзя сказать в общем: у человека желудочные расстройства от меда, как бороть­ся с этим? — но следовало бы поставить вопрос так: если кто-то в таком-то возрасте не может переносить мед, то это такая-то болезнь. Здоровый человек может переносить мед. Если он не переносит мед, он болен. Тут надо ставить диагноз и лечить болезнь.

Непереносимость меда — это, конечно, не столь серьезно, как в случае, если кто-то не может пере­носить сахар, если у кого-нибудь сахарный диабет, сахарная болезнь. Это, конечно, гораздо хуже, чем непереносимость меда. Хотя это тоже болезнь и надо лечить этого человека.

Предлагается вопрос:
Как и большинство насекомых, пчелы летят в темноте на свет свечи или лампы. Опыт­ные пчеловоды убеждали меня, что пчелы гораздо мень­ше реагируют на электрический свет. Если приблизить­ся к пчелам с зажженным карманным электрическим фонарем, они остаются совершенно спокойны, как если бы они вообще не воспринимали свет. Только через неко­торое время они приходят в беспокойство. Свет от кероси­новой лампы или от свечи возбуждает их гораздо скорее и намного сильнее. Можно ли объяснить это поведение?

Господин Мюллер
говорит, что и он замечал то же самое.

Доктор Штайнер:
Ну, господа, вы видели еще в ста­ром Гетеануме, что купол был расписан разными краска­ми. Эти краски производились из чистых растительных компонентов. И это изготовление красок из различных растительных субстанций имело такое следствие, что как только купол освещался солнечным светом, как толь­ко эти самые краски подвергались воздействию солнеч­ного света — это явление продолжалось довольно долго, может быть месяцы, может быть годы, — краски начина­ли блекнуть. Внутри уже нельзя было увидеть того, что было нарисовано. А когда зажигали электрический свет, они снова становились видны. Поэтому при работе с эти­ми красками было так, что художник, который работал при солнечном освещении, сначала вообще не мог их использовать. При солнечном свете они становились со­всем блеклыми. И, напротив, при электрическом свете они сохраняли прежний вид.

Так вы видите, что химически активный солнеч­ный свет действует совершенно иначе, чем электри­ческий свет; вы только что говорили, что пчелы это замечают. Фактически электрический свет действует на все вещества уплотняющим образом, он сплачива­ет вещество, он не разлагает, не высвобождает. Вслед­ствие этого пчелы в электрическом свете испытывают сначала нечто подобное небольшому судорожному оцепенению, которого они не испытывают при солнеч­ном свете. Но затем, конечно, они приходят в себя.

Вот то, что я хотел сказать об этом.

Предлагается вопрос:
Как оценивать влияние зна­ков Зодиака на производство меда? Среди крестьян придается большое значение тому, если при посеве семян Луна стоит в знаке Близнецов и так далее. Речь о том, основаны ли суждения об отдельных знаках Зодиака на чисто внешних признаках или здесь есть более глубокая основа?

Доктор Штайнер:
Конечно, этими вещами никто сегодня не занимается на научном уровне. Но зани­маться этим научно необходимо. На пчелиный улей как таковой влияет то, о чем я вам сказал. Пчелы, осо­бенно пчелиная матка, являются в некотором смысле солнечными животными, и потому на пчел оказывает большое влияние все то, что совершает само Солнце, когда оно проходит по зодиакальному кругу. Но сами пчелы зависят, конечно, и от того, что они находят в растениях. Здесь же все обстоит так, что посев, высева­ние семян самым действенным образом связан с про­хождением Луны через знаки Зодиака; так что дело в том, находят ли пчелы в растениях запасаемые ими вещества. А это значит, что все эти вещи не просто взя­ты с потолка; хотя сегодня они преподносятся в диле­тантской интерпретации. Все это должно быть постав­лено на научную основу и тем самым углублено.

На сегодня наше время исчерпано. В ближай­шую субботу в девять часов мы займемся тем, о чем еще следовало бы поговорить. Я думаю, что на сердце скопилось еще немало. Пчеловодство есть нечто столь прекрасное и полезное, что сколько о нем не расспра­шивай, это не будет слишком много. Спрашивайте друг друга, спрашивайте господина Мюллера и меня. Я думаю, что нам удастся найти деликатное, мягкое разрешение всех противоречий. Ведь нам не положе­но быть такими же кусачими, как пчелы, мы можем до­говориться более деликатно. Но мы должны с полной откровенностью высказывать все наши вопросы.

ДВЕНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 10 декабря 1923 г.

Господин Доляингер
хотел спросить о сотах. Есть люди, которые вместе с медом едят и соты, и раньше в крестьянских домах их иногда подавали на стол. Он хотел бы узнать, не вредно ли есть соты.

Относительно болезней пчел он считает," что рань­ше они не были так сильны, как теперь, когда эксплуа­тация увеличилась.

Господин Мюллер
говорит, что есть соты — это дело на любителя. Речь идет, разумеется, о естественных, а не об искусственных сотах, о сотах, построенных естественным образом. Что же касается пчелиных за­болеваний, то они возникают не от эксплуатации, но просто раньше на них не заостряли внимания, было не так много маломощных семей, и об этом не беспо­коились. Из Англии в Швейцарию проникли такие бо­лезни пчел, которых здесь раньше никогда не было.

Господин Эрбсмель
считает, что, может быть, к это­му привело искусственное удобрение. Ведь цветы бо­леют от этого.

Доктор Штайнер:
По поводу обоих вопросов надо ска­зать следующее. Совершенно верно, что употреблять в пищу соты с медом, если человек это делает — это дело на любителя, это своего рода пристрастие. В таких де­лах надо решить, как это влияет на человека. И отве­тить на этот вопрос необходимо с чисто медицинской точки зрения. Только тогда станет возможным что-либо говорить на эту тему, если провести наблюдения над состоянием здоровья тех людей, которые съедают и соты, то есть едят воск. Я должен сообщить, что я уже был знаком с различными людьми, которые ели соты, но они выплевывали их после того, как мед из них был выжать. Но мне еще не приходилось наблюдать за чело­веком, который бы в больших количествах поедал воск вместе с медом.

Предположительно можно было бы сказать так: пе­реносимость у людей различная, не та же самая у всех. Могут быть люди, которые именно из-за употребления воска могут приобрести заболевание желудка, им надо отказаться от этого. Но могут быть также и люди, кото­рые совершенно беспрепятственно переваривают воск, и остатки выходят с выделениями. У последних можно, во всяком случае, говорить о том, что благодаря поеда­нию воска мед остается как можно более долго вместе с воском; остается вместе с воском и тогда, когда воск уже находится в теле человека: вследствие этого мед вовле­кается по преимуществу в кишечное пищеварение, в процесс пищеварения, совершающийся в кишечнике. В то время как в ином случае мед вовлекается в процесс пищеварения уже вне кишечника, в лимфатических со­судах и так далее. Тут можно сказать: это непосредствен­но зависит от состояния здоровья человека. Есть такие люди, у которых пищеварение осуществляется большей частью в кишечнике, а у других оно осуществляется пре­имущественно в лимфатической системе. Тут даже нель­зя сказать, что первое хорошо, а второе плохо; направ­ление этого процесса зависит от конкретного человека. Об этом можно было бы говорить с уверенностью только тогда, когда некоторой группе людей давали бы есть мед с сотами, а другой группе — без сот, и затем исследовали, как такие вещи соотносятся друг с другом.

С болезнями у пчел дело обстоит так же, как с бо­лезнями вообще; при этом надо принять во внимание то, о чем говорил господин Мюллер. У людей тоже случается так: раньше некоторые вещи игнорирова­ли, а теперь их усиленно штудируют; итак, у людей тоже, как вы сказали, не заостряли внимания на том, чему теперь уделяется внимание.

Но здесь играет сопутствующую роль и нечто по существу другое. Прежний пчеловод имел очень много инстинктов. Он делал очень многое, не умея при этом сказать почему. И для того, чтобы удовлетворительно ответить на это «почему?», необходимо очень основа­тельно углубиться в предмет. А это как раз и не удается современному знанию. Прежний пчеловод обладал одним сильным инстинктом, он занимался пчелами личным образом, он поистине персонально подходил к ним. Теперь подумайте: ведь есть некоторая разница в том, как раньше делали корзину, короб, а сейчас дела­ют ящик. Ящик сделан из дерева. Дерево — это нечто совсем иное, нежели то, из чего раньше сплетали корзи­ну для пчел: это была солома или что-нибудь подобное. К тому же солома вбирает из воздуха совсем иные веще­ства, чем это абстрактное дерево. Так что есть разли­чия в чисто внешнем содержании.

Я подытожу все, что пчеловод делал раньше бла­годаря своему сильному инстинкту. Он иногда совсем не знал, почему он так делает, но он устанавливал свой улей в совершенно определенном месте, на том месте, которое часто обдувалось ветром с той или дру­гой стороны, и тому подобное. Сегодня ульи ставят по необходимости туда, где есть место. Климатические условия учитывают, но не очень.

Господин Мюллер
говорит, что он их учитывает очень и очень. Его ульи находятся на возвышенном месте, где они почти не продуваются северным вет­ром, а лишь немного восточным и другими.

Доктор Штайнер:
Дерево для таких вещей облада­ет меньшей чувствительностью, чем солома. Я вовсе не агитирую за соломенные короба, но такие вещи все-та­ки существуют и действуют очень сильно потому, что подходят пчелам, когда они выполняют свою внутрен­нюю работу. Это поистине огромная работа, которая происходит в их теле, когда они вбирают густой мед, а затем в себе перерабатывают его в мед, который будет использован. Это грандиозная работа. Пчелы должны совершать ее. Благодаря чему? Благодаря тому, что су­ществует совершенно определенное отношение между двумя видами соков в пчеле. Это, во-первых, желудоч­ный сок, а во-вторых — гемолимфа. Если исследовать пчелу, то мы найдем беловатый желудочный сок, являю­щийся составной частью пчелы, и красноватого цвета ге­молимфу, которая тоже является составной частью пче­лы. Это две наиболее существенные части, из которых состоит пчела. Все остальные части подчинены воздей­ствиям желудочного сока и гемолимфы. Дело в том, что между желудочным соком и гемолимфой, соком крови, имеется совершенно определенное соотношение. Они значительно отличаются друг от друга. Желудочный сок кислый, он представляет собой кислоту, как это на­зывается в химии. А гемолимфа представляет собой то, что с точки зрения химии имеет более щелочную реак­цию, она не кислая, а лишь слегка подкислена. Она не кислая. Если в желудочном соке недостаточно кислоты, то в организме пчелы немедленно возникают наруше­ния в процессе образования меда. Если же речь идет о гемолимфе, то она может восстанавливать свои силы только при наличии соответствующих климатических условий, что связано со светом, теплом и так далее.

В случае заболеваний, которые по воле Божией появились среди пчел как новые заболевания, очень существенную роль играет правильное воздействие на правильное соотношение между желудочным соком и гемолимфой. Поскольку пчеловодство уже не ведется так примитивно, как раньше, этого нельзя достичь, ис­пользуя климатические или тепловые условия, так как все это уже не действует на новые ульи с такой силой; тут надлежит исследовать, что действует на гемолимфу, пчелиную кровь, наиболее благоприятно. Здесь, веро­ятно, можно говорить о том, что в будущем пчеловоды должны будут следить, чтобы у пчел все было нормаль­но с кроветворением. Об этом — далее.

Не правда ли, бывают годы, когда обнаруживается, что пчелы берут мед почти исключительно с деревьев. В такие годы цветочные соцветия становятся для пчел очень опасны. В эти годы пчелы легче заболевают, чем в иные годы. В этом случае речь пойдет о том, чтобы в будущем пчеловод строил небольшую оранжерею—тут много не надо — и искусственно разводил там такие рас­тения, которые в определенное время года особенно лю­бят пчелы, и которые им нужны; надо завести хотя бы маленькую цветочную грядку, на которую пчелы могли бы вылетать, например, в мае. Тогда они сами отыщут ее, если указанные растения, необходимые им в этом мае, развились на воле плохо или их нет вообще.

Искусственное растениеводство вокруг улья ста­нет, таким образом, вспомогательным средством, что­бы вполне надежно справляться с такими болезнями. Такие вещи я рекомендую. Это лишь предложение, но к нему можно отнестись с полным доверием, по­скольку оно взято из знания о природе пчелы. Оно принесет очень хорошие плоды пчеловоду, если он попробует. Вы увидите: болезни пчел будут благодаря этому преодолеваться. Но прежде чем применять это на практике, следует учесть все взаимосвязи.

Вот то, что я, хотя и не утверждаю окончательно уже сегодня, но о чем я могу по крайней мере сказать: это довольно легко можно вывести из знания о сущно­сти пчелы в целом; следует предпринимать попытки с растениями, поддерживать искусственное разведение тех растений, которые в какое-либо время года зачах­ли, если их нет. По всей вероятности, можно будет значительным образом улучшить состояние здоровья у пчел. Это такие вещи, по отношению к которым я совершенно убежден: они происходят из глубокого проникновения в их природу. Сегодня речь ни в коем случае не идет о том, чтобы раскручивать историю в прошлое. Не следует быть реакционером в политиче­ской жизни, но также не следует быть реакционером в других областях. Это не нужно, надо идти в ногу с прогрессом. Но речь идет о том, что вполне допустимо применять в деле старинные приемы для того, чтобы одно уравновесить другим и поправить дело. Вот то, что я хотел сказать по этому поводу.

Господин Мюллер
говорит, что уже сейчас пчелово­ды применяют искусственное растениеводство. Напри­мер, высаживают большое количество желтого крокуса специально для того, чтобы предоставить в распоряже­ние пчел цветы, также и другие растения с маленьки­ми желтыми цветами и так далее, также высаживают очень много американского клевера, который достига­ет двух метров в высоту, а цветет весь год. Только осе­нью его выкашивают: перед этим цветы используют пчелы. Вот то, что было бы необходимо.

Доктор Штайнер:
Конечно, работы в этой области уже начинаются, но еще слишком мало закономерно­стей известно. То, что вы только что сказали, — верный путь, это можно продолжать. Однако то, что вы сообщи­ли об американском клевере, который цветет целый год, относится к тем вещам, которых следовало бы избегать, так как это не содействует улучшению гемолимфы, кро­ви; просто с помощью американского клевера пчелы на короткое время подстрекаются к возбуждению. Аме­риканский клевер действует так же, как и алкоголь, используемый для лечения человека: пчелы подстре­каются тогда к возбуждению, к тому, чтобы некоторое время что-то делать. Однако необходимо уделять самое серьезное внимание тому, чтобы не предлагать пчелам что-то совершенно чужеродное, так как пчелы по всей своей природе связаны с определенной местностью, они привыкают к определенной местности. Это связано уже с тем, что в других местностях пчелы даже выглядят совсем иначе. Есть центральноевропейская пчела, уже упоминавшаяся здесь пчела домашняя, обыкновенная (Apis melifica). В Италии пчелы выглядят по-другому (Apis ligustica), в Крайне (Югославия — примеч. перев.) пчелы тоже совсем другие. Пчелы очень сильно привы­кают к местности и нельзя оказать им долгосрочную помощь, если их медовый желудочек заполняют тем, что происходит из другой местности. Тогда у них возникают проблемы с их собственным телом, тогда они начинают беспокойно шуметь, так как им хочется перестроить свое тело, чтобы оно стало таким, каким оно является там, откуда был взят этот клевер. Обнаружится при этом, что успех будет в течение пары лет, а затем могут начаться неприятности. Вы совершенно правильно сказали, что упорядоченных сведений об этом еще нет. Но это обнаружится, и тогда станут избегать этого или, может быть, будут делать так, как это делали с виногра­дом. С виноградом у людей получилось так: вы знаете, что семьдесят-восемьдесят лет тому назад вдруг появи­лась виноградная филлоксера, которая уничтожала виноградники на обширных территориях Европы. Мне приходилось в прошлом очень много заниматься этой проблемой, так как у меня был тогда один хороший друг, он был землевладелец и издавал сельскохозяйственную газету, он очень много занимался этим вопросом. Тогда люди размышляли о том, почему американские лозы не поражаются филлоксерой, остаются вне опасности. Почему же это было так? Это получилось из-за того, что в случае европейских виноградных лоз нельзя было использовать те же методы борьбы с филлоксерой, кото­рые успешно использовались при борьбе с филлоксерой на американских лозах. Следствием было то, что начали сажать американские лозы, и в результате, хотя американские лозы оставались здоровыми, европейские вино­градные лозы были уничтожены. Возникло побуждение вообще отказаться от европейского виноградарства, и американизировать виноградарство в целом. Все вино­градарство тогда изменилось и стало совсем иным. Оно стало совсем иным в очень многих регионах.

Нельзя мыслить механически, надо ясно пред­ставлять себе, что в соответствии со своей целостной природой организм привыкает к определенной лока­лизации. Это необходимо учитывать. В ином случае, хотя и можно достичь сиюминутного успеха, но он не будет продолжительным.

Есть ли еще что-нибудь, о чем вы хотели бы спро­сить, или собравшиеся господа склонны только есть мед, но не дискутировать на эту тему чересчур мно­го? Может быть, у кого-то что-нибудь появится?!

Я хочу добавить еще несколько штрихов, возвраща­ясь к теме сущности приготовления меда у пчел. Ведь это просто чудо, что такие маленькие крошки дают его, что они способны извлекать из цветков и вообще из цветов, из растений то, что они затем превращают в исключительно здоровый мед, который мог бы играть гораздо более значительную роль в питании человека, нежели это имеет место сегодня, если бы по-настоящему увидели, насколько важно употребление меда. В целях влияния на так называемую социальную медицину я хо­тел бы подчеркнуть, что считаю в высшей степени полез­ным, если бы люди в свой брачный период, начиная с по­молвки, стали есть мед в целях детской профилактики. Тогда у них не было бы рахитичных детей, поскольку в меде есть та сила, которая, будучи затем переработана человеком, воздействует на воспроизводительную силу, а именно придает ребенку правильные формы. На про­цесс формирования костей у ребенка опосредованно действует употребление меда его родителями, особенно матерью. Такие вещи будут выявляться, если занимать­ся исследованием глубоких закономерностей: вместо всяких безделушек, которыми заполнены сегодня науч­ные журналы, в них когда-нибудь, когда об этих вещах станет хоть что-то известно, будет поставлен вопрос: что надо есть в течение одного периода жизни? что на­до есть в течение другого периода жизни? и так далее. Да, это было бы очень полезно для людей, так как от этого состояние их здоровья улучшилось бы существен­но, и прежде всего повысилась бы работоспособность, физические возможности человека. Единственно, что можно здесь сказать, это то, что люди относятся ко всем этим проблемам без всякого уважения: ведь тот, у кого нет детей, больных рахитом, едва ли даже испытывает чувство удовольствия при этом, они об этом вообще не думают и считают это само собой разумеющимся. Жалу­ются только те, у кого дети болеют рахитом. Итак, я мог бы сказать: именно наиболее полезные социально-ме­дицинские мероприятия надолго отсрочиваются, если они ориентированы на то, что люди должны были бы рассматривать как свою норму.

Однако пора осознать, что, двигаясь в этом направ­лении, можно оказывать исключительно благотворное влияние; я думаю, что если бы принимали в расчет, как, занимаясь духоведением, можно приходить к открытиям вышеописанных вещей, то люди стали бы в истинном смысле направлять свой взор к духу, обращаться к духу в гораздо большей степени, нежели они делают это сейчас, когда им советуют: вы должны молиться, и вам будет дано то или иное. Это познается из духа. Да, мои господа, вещи, которые могут быть по­знаны только из духа и которые неизвестны современ­ной науке, именно таковы, чтобы можно было знать: в какое время — мы говорим о брачном периоде — мо­жет быть наиболее полезен мед и так далее.

Я говорю, что есть нечто чудесное в том, что ото­всюду в природе пчелы извлекают и перерабатывают в себе этот мед, столь полезный для жизни. Вы поймете, на чем основывается все это возникновение меда в целом, если я опишу вам, как идет подобный процесс, но в совсем иной форме, у соседей и родственников пчел, а именно у ос. Но от ос нельзя получить столь же пло­дотворного для человека меда, хотя то, что приготовля­ют осы, тоже может найти себе широкое применение в медицине. Но то, что делают осы, — это совсем иное, нежели то, над чем работают пчелы. Позднее, в следую­щий раз, я расскажу вам о муравьях. Но сначала мы рассмотрим один определенный вид ос.

Есть осы, отличительным свойством которых яв­ляется то, что они откладывают свои яйца в разных местах: на растениях, на деревьях, например в листве, в коре деревьев. Есть даже такие, которые откладыва­ют в цветы на деревьях. Выглядит это так (рисунок 19): здесь — древесный сучок, здесь, допустим — дубовый лист, и сюда, на дубовый лист, оса откладывает свое яйцо с помощью яйцеклада — он имеет форму стилета с поло­стью внутри. Что происходит теперь? Теперь в том месте, куда было отложено осиное яйцо, происходит изменение: вся ткань листа вокруг осиного яйца заворачивается

Рисунок 19

в форме шара. Лист рос бы совсем иначе, если бы не было отложено это яйцо. Ну, хорошо. Теперь посмот­рим, что возникает благодаря тому, что отложено яйцо. Возникает то, что вегетативное развитие растения совер­шенно изменяется, и вокруг осиного яйца, вырастая из листа, возникает так называемый чернильный орешек.

Это те самые коричневатые чернильные орешки, кото­рые вы встречаете на деревьях. Почему они возникают? Они возникают из-за того, что на это место оса отложила свое яйцо, и вокруг осиного яйца образовалась теперь эта видоизмененная растительная ткань, растительная субстанция. Она полностью окружает яйцо. Это осиное яйцо погибло бы, если бы было отложено где-то еще. Оно может развиться только благодаря тому, что сна­чала вокруг этого яйца находится указанная защитная субстанция, которую оса-орехотворка (Cynipidae, Cynips, Cynips folii и др. — примеч. перев.) похищает у раститель­ной субстанции. Она отнимает ее для себя.

Вы видите: пчела, которая откладывает свои яйца в соты, возникает из личинки и так далее, ста­новится пчелой, похищает растительную субстанцию и перерабатывает ее в самой себе. У осы этот процесс происходит с некоторым опережением. Оса отнимает у растения необходимую для нее субстанцию уже то­гда, когда она откладывает яйцо. Пчелы приступают к такого рода деятельности, отбиранию субстанции у растения, после более продолжительного выжидания, чем осы. Осы делают это раньше. У высших животных и у человека это обстоит так, что яйцо уже в теле мате­ри окружает себя защитной оболочкой. При этом из те­ла матери берется то, что осы берут из растений. Этот чернильный орешек нарастает из растения, подобно тому, как зародышевое яйцо в теле матери формирует вокруг себя оболочку хориона (сосудистую оболочку — примеч. перев.)
, которая позднее выходит с последом.

Вы видите, как осы развиваются совместно с рас­тением. В местностях, особенно богатых осами, можно встретить деревья, сплошь покрытые такими черниль­ными орешками. Осы обладают общей, совместной с растениями жизнью. Они предрасположены к этому. Их семя не может развиться, если не будет окружено этой защитной оболочкой из соответствующих деревь­ев и растений. Она может выглядеть иначе. Формирование орешка может быть таково, что он выглядит не как яблочко, а как образование, вырастающее подобно волосам, сплетающимся друг с другом (см. рисунок 20). Но везде в середине, внутри находится вышеописанный за­родыш осы. Иногда вам могут повстречаться эти ореш­ки-галлы в форме ворсинчатого маленького орешка.

Рисунок 20

Это то, что указывает, как осуществляется совмест­ная жизнь осы с растением. Затем, когда оса становится зрелой, когда она достигает стадии зрелости, она высвер­ливается с помощью своих жвал и выползает наружу уже как оса, для
того, чтобы, прожив некоторое время на воле, отложить на какой-нибудь лист или на что-либо подобное свое яйцо. Так что кладка яиц всегда осущест­вляется благодаря общей жизни с растением.

Вы, может быть, скажете: а какое это имеет отноше­ние к приготовлению меда? Господа, это очень тесно связано с медообразованием, и можно изучать процесс получения меда, обращая внимание на такие вещи. И прежняя, так сказать, простонародная наука инстинк­тивно относилась с уважением к таким вещам. Вы, ве­роятно, знаете: в южных регионах, особенно в Греции, большое значение имеет разведение смокв. Есть так называемые дикие смоквы, они слегка сладкие, но для некоторых людей, которые любят полакомиться, этого недостаточно, и им хотелось бы иметь более сладкие смоквы, чем дикие. Что же делают эти люди?

Рисунок 21

Представьте, что это — дикая смоковница, ди­кое фиговое дерево. Эта дикая смоковница является излюбленным деревом для определенного вида ос (например,
Blastophaga
grossorum
, орехотворка осо­бая — примеч. перев.)
, которые откладывают сюда, внутрь, свои яйца (см. рисунок 21). Итак, представьте себе: это — дикая смоковница; на сучке — смоква, в которую оса откладывает свое яйцо.

Тот, кто разводит смоквы, должен быть весьма хит­роумным парнем. Он позволяет этим осам отклады­вать свои яйца на диких смоковницах, которые он для этого даже специально разводит. После того, как яйцо отложено, хозяин срывает две такие смоквы, причем в тот момент, когда находящаяся внутри личинка осы еще не завершила своего развития, так что еще много времени остается до наступления ее созревания и выве­дения осы, хотя некоторый этап генезиса уже пройден. Что же делает хозяин дальше? Он берет тростниковую соломинку и с ее помощью связывает две смоквы, в ко­торых находятся эти осиные личинки, не достигшие полной зрелости, так что смоквы держатся на этой соло­минке. Затем он направляется к смоковнице, смоквы на которой он намеревается облагородить, и вешает на эту облагораживаемую смоковницу те две связанные соломинкой смоквы, в которых угнездились и отложи­ли яйца осы. Что же, собственно, происходит?

Рисунок 22

Тогда происходит следующее: осы ощущают то, что сорванные им смоквы уже не соединены с той смоков­ницей и начинают подсыхать; они высыхают, так как к ним не поступает больше соков от дерева. Даже недораз­витые осы ощущают это внутренне. Даже яйцо это ощу­щает. Следствием же является то, что осы страшно торо­пятся поскорее вывестись. Хозяин проводит эту проце­дуру весной; сперва он позволяет осам отложить яйца. В тот момент, когда наступает май, он срывает две смоквы и совершает вышеописанную процедуру. «Вот, черт возь­ми! — думает сидящее внутри животное. — Теперь мне надо поторапливаться! Ведь быстро придет время, ко­гда смоквы засохнут!» Животное страшно торопится и выводится значительно раньше, чем положено. Если бы смоквы оставались на дереве, выведение наступило бы в конце лета. А так выведение происходит ранним летом. Следствием из этого является то, что животное, посколь­ку оно вывелось ранним летом, должно сделать второй расплод и еще летом отложить яйца, тогда как в ином случае они были бы отложены только в начале года. И те­перь с этими яйцами (для второго расплода — примеч. перев.)
осы отправляются на ту смокву, которая должна быть облагорожена. Туда откладывают они яйца, при­чем поздние яйца, которые не созреют, а только разо­вьются до определенной ступени. Что же происходит в результате? Те смоквы, в которых был отложен второй расплод, оказываются вдвое слаще, чем дикие смоквы! Это и называется облагораживанием смокв, то, что они становятся вдвое слаще (этот процесс называется капрификацией — примеч. перев.)
.

Что же здесь происходит? Происходит то, что осы, хотя и родственные, но все же иные животные, чем пчелы, уже будучи в яйце, отбирают у растения то, что могло бы стать медом. И если человек окажется столь же искусен, как и разводящий смоквы садовник, кото­рый с помощью тростниковой соломки связывает две смоквы с осиными яйцами внутри и затем поднимает их кверху на дерево и подвешивает на нем; если чело­век столь искусным образом предрасполагает их к тому, чтобы заново воткать в одно растение то, что было ими воспринято из другого растения, то он дает им тем са­мым возможность способствовать появлению присутст­вия меда в том растении, в той облагораживаемой смок­ве, на которую он их подвесил. Наличие меда при этом проявляется как сладость. В этой окультуриваемой смокве сладость появляется оттого, что именно благо­даря осе в очень малой дозировке вырабатывается мед. Это совершается в обход природы. Итак, вы видите; здесь мы ничего не забираем у природы, но внутренне побуждаем к проявлению саму природу меда. Осы не могут приготовлять мед как пчелы, поскольку их орга­низация совершенно не приспособлена к этому. Но ес­ли их принуждают идти этим обходным путем, то они в процессе своего размножения могут с одного плода смоквы перенести ее медовую сладость на другой плод смоквы. Тем самым они делают вторую смокву облагороженной, сладкой. Внутри нее тогда находится свое­образная медовая субстанция. Итак, вы видите: здесь мы имеем дело с чем-то совершенно особенным. Свойст­вом этих ос является то, что их тело не приспособлено к тому, чтобы извлекать из природы цветочный сироп, нектар и перерабатывать его в своем теле в мед. Но они могут в самой природе способствовать тому, чтобы спе­цифический процесс медообразования осуществлялся, передаваясь от одной смоквы к другой.

Пчелы являются такими животными, которые свое, подобное осиному, тело развили настолько, что оказа­лись способными отчуждать от дерева то качество, кото­рое у ос должно еще оставаться внутренне связанным с самим деревом. Мы должны сказать: пчела является животным, которое в большей степени удерживает в се­бе ту силу, которую осы имеют, только пока они юны, по­ка они находятся на стадии яйца или личинки. В более позднем возрасте осы теряют эту силу медообразования, тогда как пчелы сохраняют ее и могут использовать, став взрослыми животными. Только подумайте, госпо­да, какое значение имеет то, что, вглядываясь в природу, можно сказать: внутри растения потенциально находит­ся мед, находится субстанция, имеющая тенденцию к тому, чтобы стать сладкой. Она находится внутри. Она может проявиться только в том случае, если человек бу­дет поступать правильно, если человек поможет приро­де тем, что в нужный момент будет подпускать осу к тому дереву, которое он хочет окультурить, облагородить.

Здесь, в нашей местности, сделать такие вещи нельзя, да и вообще в наше время сделать это совер­шенно невозможно. Но когда-то в земном развитии было время, когда у человека появилась возможность использовать ос именно так, как это делается сегодня и делалось две тысячи лет тому назад; хитроумный че­ловек — не так ли — создавал им условия для второго расплода, давал им возможность вывестись, отложить яйца в смокву, которую срывали, и так благодаря этому шаг за шагом из ос были выведены пчелы. Пчела яв­ляется именно тем животным, которое в древнейшие времена было выведено из осы. И сегодня, как сказа­но, еще можно увидеть, как посредством животной деятельности, посредством деятельности осы, в самой природе осуществляется образование меда.

Отсюда вы можете также увидеть, почему пчелы столь упорядоченно откладывают свой мед в соты. Со­ты состоят в основном из восковой массы. Эта восковая субстанция служит не только для того, чтобы просто можно было складировать мед; ведь пчелы могут гото­вить мед только тогда, когда все их тело работает пра­вильно. Итак, они должны выделять воск.

Появление сладости во второй смоковнице сопро­вождается усилением процесса воскообразования: он становится более сильным, чем в случае дикой смоков­ницы. Именно это служит признаком, отличающим облагороженную смоковницу от дикой, — большая на­сыщенность воском. Сама природа создает эту примесь воска. Так что облагороженная смоква, сладкая смоква произрастает на дереве, в котором осуществляется внутреннее воскообразование. Здесь вы можете обна­ружить прообраз того, что выступает в пчеловодстве.

Рисунок 23

Но если вы беретесь за дело скрупулезно, то вам надо было бы взять ствол смоковницы, сделать срез, и тогда вы, присмотревшись, обнаружите вот такой узор (см. рисунок 23), похожий на восковые ячейки. Из того воска, который содержится внутри ствола, образуют­ся наросты, по виду похожие на пчелиные ячейки. Облагороженная смоковница стала содержать воск, и тут, внутри ствола, воск приобретает упорядоченные ячееобразные формы. Так что можно сказать: рассмат­ривая этот процесс облагораживания, мы имеем дело с процессом образования меда, не выходящим за рам­ки природного процесса, только мед в этом случае ос­тается внутри смоквы.

Пчелы выводят — если мне будет позволено так выразиться, — выводят на всеобщее обозрение то, что в случае облагораживания смокв сама природа удер­живает внутри — в скрытом состоянии. Пчелы же выводят это на всеобщее обозрение. Благодаря этому и появляется воск, который в ином случае оставался бы внутри дерева, образуя специфические природные ячейки, которые лишь не так четки, не так массивны, как в сотах, которые то появляются, то вновь исчеза­ют, перемещаясь вверх по смоковнице. Тут сокрыто целое пчеловодство, только оно осуществляется внут­ренним образом, в самом дереве, так что вся природа выступает в роли пчеловода.

Что делает пчела? Пчела откладывает яйцо, поме­щает яйцо в улей, яйцо вызревает. В этот момент ей не нужно (подобно осе — примеч. перев.)
преобразовывать растительную субстанцию в чернильный орешек, зато она извлекает из растения нектар, цветочный сироп. Она не переходит на другое дерево, которое становится от этого воскосодержащим; тот воск, который в случае осы образовывался бы в самом стволе, она вырабатывает в своем собственном организме и строит соты, а затем выделяет туда принесенный в зобе нектар, становящий­ся медом; тогда как в случае осы этот мед при облагора­живании смоквы заполняет саму смокву подобно соку. Можно сказать: пчела выводит на всеобщее обозрение тот процесс, который в ином случае в природе протекал бы в скрытом виде в дереве, выявляясь в отношениях ме­жду деревом и осой. На этом примере вы можете со всей ясностью видеть, что же на самом деле представляет собой улей со столь искусно выстроенными восковыми сотовыми ячейками. Ведь это удивительное зрелище, не правда ли, господин Мюллер? Удивительное зрелище представляет собой это искусное сочленение восковых сотовых ячеек, внутри которых находится мед!

Да, господа, приглядитесь к этому, и вы скажете тогда: черт возьми, да ведь пчелы в своих чудных вос­ковых сотах отображают нечто вроде искусственно построенного древесного ствола с его ответвлениями! Они не проникают в само дерево, чтобы отложить свои яйца, но они строят для себя во внешнем мире некое отображение дерева, только роль растущих смокв здесь выполняет мед, которым они заполняют подготовленные соты. То, что делают пчелы, являет­ся своего рода подражанием процессу искусственного облагораживания смоковницы.

Этот взгляд, действительно проникающий во внутренние глубины природы, будет показывать вам, как можно было бы учиться у самой природы. Учить­ся у природы необходимо, но надо уметь это делать. Люди будут еще многому учиться у природы. Но они должны видеть в природе дух; тогда они будут учить­ся на таких вещах. А иначе, приехав на юг, придется стоять и, подобно бестолковому ротозею, глазеть на то, как хитроумный садовник связывает соломинкой свои проколотые смоквы и подвешивает их на дикую смоковницу, — стоять, подобно путешествующему ученому ротозею, который не знает, почему садов­ник так делает: а ведь он тем самым экономит работу пчел, поскольку при его содействии сама природа образует мед в смоквах. И смоквы в тех регионах, где они произрастают, оказывают такое же здоровое влияние, как и мед, поскольку в них этот мед присут­ствует в своей начальной стадии.

Вот вещи, о которых надо иметь ясное^ представ­ление при обсуждении столь важных и ответственных дел, как пчеловодство. Я верю, что благодаря этому постепенно удастся проникнуть к более пра­вильным воззрениям.

Вопрос и ответ

Р. Хан:
После доклада я обратился к господину доктору Штайнеру с вопросом. По какой причине возникает загнивание детки у пчел? Он ответил, что нечто вполне определенное на эту тему он может сказать только тогда, когда он действительно изучит эту болезнь. Но по всей вероятности при загнивании детки причиной заболевания может стать патология при образовании мочевой кислоты у пчелиной мат­ки. Еще он сказал: «Не правда ли, ведь пчелы тоже имеют в своем организме мочевую кислоту; может оказаться, что неправильное образование мочевой кислоты становится причиной этого заболевания».

Об упоминаемом в докладе процессе выведения пчел из ос он, отвечая на заданный вопрос, сказал: «Этот процесс имел место еще в древней Атлантиде, когда отдельные животные формы еще не были так прочно замкнуты в себе, как сейчас, когда еще не существовало таких жестких границ между различ­ными видами. Сегодня было бы невозможно осущест­вить такое выведение».

ТРИНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 12 декабря 1923 г.

Предлагаемый вопрос:
В чем состоит родство между пчелами и цветами, что связывает то и другое; чем яв­ляется для человека мед и чем он должен быть для не­го. Затем еще раз вернулись к процессу кладки яйца.

Доктор Штайнер:
Ну, господа, об этом мы еще намного поговорим в этой лекции. Дело обстоит так: при брачном вылете происходит оплодотворение пче­линой матки. Итак, пчелиная матка оплодотворена. Затем нам надо рассмотреть сроки, которые проходят от кладки яйца до того, как насекомое будет развито полностью, до того, пока не получится пчела. Эти сроки составляют для пчелиной матки шестнадцать дней, у рабочей пчелы — двадцать один день, и у трут­ня — двадцать три, двадцать четыре дня. Итак, эти три стаза пчел отличаются друг от друга прежде всего сроками их выведения. На чем это основано? Если из личинки выводится матка, то это происходит потому, что сами пчелы определенным образом вскармливают эту личинку. Пчелиная матка вскармливается пчелами особым образом, вследствие чего ее рост ускоряется.

Пчела является солярным животным; и Солнцу требуется примерно столько же времени, чтобы сде­лать один оборот вокруг своей оси, сколько необхо­димо трутню для своего генезиса. Так что пчелиная матка в своем генезисе не дожидается, пока Солнце сде­лает полный оборот вокруг своей оси, а это значит, что она целиком остается в пределах одного единственно­го оборота Солнца. Вследствие этого она развивается, полностью подпадая под влияние Солнца. Вследствие этого она и является пчелиной маткой, способной да­вать яйца. Итак, все то, что обладает способностью к яй­цеобразованию, тоже находится под влиянием Солнца, если иметь в виду космические влияния.

Если из-за особого рода вскармливания пчела раз­вивается с такой скоростью, что — как это происходит у рабочих пчел — ее развитие протекает в течение почти полного оборота Солнца вокруг своей оси, то в какой-то момент пчела подпадает в своем генезисе под влияние Земли. Чем больше прокручивается Солнце, тем боль­ше подпадает пчела в своем генезисе под влияние, свя­занное с Землей. Рабочая пчела, хотя она и является в весьма высокой степени солярным животным, но отчас­ти она и земное животное. В свою очередь, трутень, кото­рый развивается примерно столько, сколько требуется Солнцу для завершения полного оборота вокруг своей оси, является вполне земным животным, он высвобож­дается из-под влияния Солнца. Мы имеем тройствен­ность. Это солярная пчелиная матка, это рабочая пчела, которая еще обладает внеземными силами, и это тру­тень, который больше ничего, связанного с Солнцем не имеет, который является полностью земным животным. Все остальное не находится под воздействием земных сил, кроме самого оплодотворения. Последнее имеет од­ну характерную особенность. Давайте рассмотрим про­цесс оплодотворения. Низшие животные не стремятся к оплодотворению, они даже хотят избежать его. Мы можем повсюду найти подтверждение этому. Поэтому стремление пчелиной матки в сторону Солнца является по сути бегством. При облачной погоде оплодотворение не может состояться. При этом трутни, которые стремят­ся земное начало внести в солнечное начало, должны даже сражаться в воздухе. И те, что окажутся слабыми, отстают. Только те, что сохранят последние силы и еще смогут залетать так же высоко, как пчелиная матка, мо­гут совершить оплодотворение.

Однако, господа, при оплодотворении пчелиной матки не каждое яйцо оказывается оплодотворен­ным, но только часть яиц в пчелиной матке оплодо­творяется; из таких оплодотворенных яиц выводят­ся рабочие пчелы или пчелиные матки. Часть яиц ос­тается в теле пчелиной матки неоплодотворенными, из них выводятся трутни. Если же пчелиная матка совсем не оплодотворена, то возникают исключитель­но трутни. Если же пчелиная матка была оплодотво­рена, тогда возникают трутни (из неоплодотворенных яиц) или рабочие пчелы и пчелиные матки, ес­ли зародышевое яйцо оплодотворено, следовательно, небесное начало в нем пришло в соприкосновение с земным началом.

Так что и в том случае, когда кроме трутней появ­ляются рабочие пчелы, определяющим для
трутней является то, что они находятся под доминирующим влиянием земного начала, именно потому, что опло­дотворения не произошло. Как раз поэтому им при­ходится быть еще более подверженными земному началу для того, чтобы вообще выжить; они должны вскармливаться дольше и так далее. Считаете ли вы такое объяснение удовлетворительным?

Предлагается вопрос:
Несколько лет назад я слу­шал, что ужаления пчел и ос при ревматизме приво­дят к излечению.

Доктор Штайнер:
Тут мне придется вернуться к вопросу, который в последний понедельник остался неосвещенным. Господин Мюллер рассказал об одном человеке, у которого, вероятно, было что-то с сердцем: его мог свалить с ног один пчелиный укус.

Господин Мюллер:
Врач советовал ему оставить пчеловодство, иначе он мог бы умереть.

Доктор Штайнер:
Заболевания сердца свидетель­ствуют именно о том, что у данного человека не все в порядке с "Я"-организацией. Здесь надо иметь в виду то, с чем вы познакомились в моих лекциях. Вы знаете, что мы различаем у человека четыре части: во-первых, обыч­ное физическое тело, во-вторых, тело эфирное, в-треть­их, астральное тело и, в-четвертых, "Я"-организацию.

Эта "Я"-организация вторгается в кровь и, по су­ти, именно эта "Я"-организация гонит кровь; посколь­ку кровь приводится в движение, постольку бьется и сердце. То, что вы находите повсюду в книгах, изложе­но неверно. Вы найдете, что там говорится о сердце как о насосе, который прокачивает кровь во всем теле. Это бессмыслица, так как в действительности кровь не накачивается, но ее гонит сама "Я"-организация, вот отчего кровь приходит в движение.

Если кто-то утверждает, что сердце — это то, что гонит кровь, тогда вышеназванный должен был бы также утверждать по поводу где-нибудь установленной турбины, что турбина гонит воду. Каждый знает, что вода гонит турбину. Такой напор есть и у человека. Тут кровь ударяет и приводит в движение сердце. (В гидро­технике известно устройство, применявшееся раньше для пульсирующей накачки воды в водонапорные баш­ни — водяной таран; для подъема воды он использует только энергию гидравлического удара, возникающего под напором воды, поступающей из широкого трубо­провода в приемную камеру — примеч. перев.)
Крови надо только сделать первый толчок; кислород при этом соединится с углекислотой, и кровь оттолкнется обрат­но: вследствие этого она будет устремляться то вперед, то назад. Из этого и возникает биение сердца. Дело в том, что в циркуляции крови непосредственно задейст­вована "Я"-организация человека.

Эта "Я"-организация в латентном виде содержит­ся в пчелином яде. То, что вы, господа, имеете как силу в вашей крови, есть также и в пчелином яде. Интересно, что пчеле нужен этот пчелиный яд, находя­щийся в ней самой. Пчелиный яд необходим пчеле не только для ужаления. Ведь то, что она может ужалить, происходит случайно. Пчеле необходимо иметь этот пчелиный яд в самой себе, потому что пчела нуждает­ся в той же самой способствующей циркуляции силе, которую человек имеет в крови.

Улей, я вам это уже говорил, можно уподобить че­ловеку в целом. Подумайте, вот пчелиный яд попадает в ваше тело, следовательно — в кровь. Он почти сразу, как и любой яд, переходит в кровь. Теперь представь­те себе, что это произошло с человеком у которого все в норме. Его кровь становится более подвижной. При этом может возникнуть раздражительность, вспыль­чивость, но сердце это перенесет. Но если кто-нибудь имеет больное сердце, то поскольку из-за яда Я-орга­низация становится крепче, больные клапаны сердца получают такой удар, вследствие которого человек пада­ет в обморок или даже может умереть. Это тот случай, о котором рассказал господин Мюллер.

Но есть одна особенность: все то, что может привес­ти человека к заболеванию или даже убить, может также исцелять его. Приготовление лекарств является очень ответственным делом, поскольку нет такого лекарства, которое не могло бы при неправильном применении вы­звать то заболевание, которое оно было предназначено лечить. Следовательно, если пчелиный яд может при­вести к полному обессиливанию или даже к смерти че­ловека, то как это происходит? Видите ли, если человек падет в обморок, значит, астральное тело и Я-организа­ция покинули его физическое тело, вышли, как во время сна, но в случае сна это происходит здоровым образом, а при обморочном состоянии — болезненным образом. При обмороке "Я" еще до некоторой степени присутст­вует; в состоянии сна оно полностью выходит наружу. Если у человека "Я"-организация слабая, он не может снова поставить ее на место. Его надо встряхивать, трясти, чтобы он вышел из обморочного состояния, чтобы его дыхание усилилось, и так далее. Можно применять и какие-либо искусственные методы. Вы знаете: в таких случаях надо взять человека за предплечья, скрестить их на груди, отводить то назад, то вперед. Так делают искусственное дыхание при обмороке. Суть искусствен­ного дыхания всегда состоит в том, что с его помощью хотят снова правильным образом вовлечь в организм эту "Я"-организацию. Почему возникает ревматизм или подагра? Потому что "Я"-организация слишком слаба. Ей не удается обеспечить правильное движение крови. "Я"-организацию необходимо побудить к этому. Если движение крови осуществляется неправильно, напри­мер, она движется в организме слишком медленно, то­гда повсюду откладываются мельчайшие кристаллы, ко­торые располагаются в зоне кровеносных сосудов. Эти маленькие кристаллы состоят из мочевой кислоты. Они распространяются по всему телу. Это и есть подагра или ревматизм. "Я"-организация при этом слишком слабая. Если я дам теперь пациенту пчелиный или оси­ный яд в правильной дозировке, то "Я"-организация укрепится. Только нельзя давать слишком много, ина­че "Я"-организация не сможет удержаться. Но если до­зировать точно, чтобы "Я"-организация усиливалась, то на основе пчелиного и осиного ядов можно произ­водить очень хорошее лекарство. Только надо смеши­вать его с некоторыми другими средствами. Такие вещи делаются. Есть, например, одно старое лекарст­во, так называемый Тартарус, которое производится подобным образом, но из других субстанций.

Следовательно, на основе ядовитых веществ мож­но выпускать лекарственные средства для укрепления "Я"-организации, как это показано на вышеприведен­ном примере. Но, назначая такие лекарства, нужно сперва как следует составить анамнез пациента. Если у него, например, подагра или ревматизм, то первым вопросом должно быть: здорово ли его сердце, иными словами, хорошо ли функционирует сердце под воз­действием циркуляции крови? Если да, то пациента можно лечить пчелиным или осиным ядом. Если его сердце нездорово, то в этом случае надо диагностиро­вать. При неврологических заболеваниях сердца это лечение еще не так вредно, но вот при таких заболева­ниях, в основе которых лежит порок клапанов сердца, необходимо соблюдать крайнюю осторожность при применении таких средств. Препараты с пчелиным и осиным ядом создают чрезмерную ударную нагрузку на клапаны сердца. При патологии клапана исполь­зовать это средство вообще не следует. Это факт. Вот почему опасно говорить в общем, что какое-то средство помогает при той или иной болезни. Лучше было бы сказать так: я делаю препарат, лекарство. В него я до­бавляю осиный или пчелиный яд — такие препараты мы уже имеем, — смешиваю это с каким-либо связую­щим веществом типа желатина или другим связующим веществом растительного происхождения, расфасовы­ваю по ампулам и затем использую для инъекций; ведь ужаление пчелы —тоже своего рода инъекция. Только реакция при ужалении пчелы гораздо более сильная. Можно производить этот препарат и можно говорить: это лекарственное средство против ревматизма.

Но, господа, это не единственная проблема, есть и другая проблема — позволяет ли общее состояние боль­ного перенести это средство. Такие средства всегда глубоко проникают в организм, и их следует назначать только тогда, если общее состояние здоровья пациента было всесторонне обследовано. Тут надо знать все, что касается его состояния здоровья. Если же вам попадет­ся средство, разрекламированное как панацея, кото­рое только помогает, но совершенно безвредно— такие средства поступают в торговлю, — то в этом случае надо согласиться с тем, что в действительности некото­рые неприятные последствия все же будут. Лечение все­гда имеет и неблагоприятные последствия. Больному приходится преодолевать последствия лечения, если его лечат от какой-нибудь одной болезни.

Сегодня очень многие люди лечатся, хотя в действи­тельности они не больны. А перед войной таких случаев было гораздо больше. В странах, пораженных инфляци­ей, врачам приходится плохо, поскольку люди теперь не могут лечиться так много. Раньше курс лечения прохо­дили и здоровые, и легко больные, и тяжелобольные. Те­перь только тяжелобольные могут в центральноевропейских странах позволить себе пройти курс лечения!

Если парень крепкий, но страдает ревматизмом — по большей части это не настоящий ревматизм, а по­дагрическое состояние, — тогда, как сказал господин Бурле, пчелиный укус может оказаться для него очень благоприятным. Он может вылечиться, если перене­сет реакцию.

Относительно последней дело
обстоит так, что обычный ребенок, страдающий ревматизмом, может переносить пчелиный яд, назначаемый ему в правиль­ной дозировке, его можно лечить таким образом. Но пчелиный укус во всем своем объеме вызывает, как правило, сильное воспаление, которое приходится ле­чить, удаляя по возможности быстрее пчелиный яд; при этом на долю ревматизма может остаться не так уж много пчелиного яда. У нормально развитого человека в этом случае яда остается немного.

Но рассмотрим такой случай. Ревматизм может поя­виться в такой ситуации: человек работает немного, но очень много ест. У него достаточно здоровое сердце, ра­ботает он немного, много ест и все это продолжается до тех пор, пока дело не принимает дурной оборот.

Сердце является органом, обладающим очень боль­шим запасом сопротивляемости, и если оно не пораже­но наследственным пороком или не испорчено в молодо­сти, то требуются долгие годы, прежде чем появится па­тология. Но мы имеем дело с таким человеком, который чрезвычайно много ест и к тому же употребляет за едой изрядную дозу алкоголя. Тем самым "Я"-организация возбуждается, и циркуляция крови очень усиливается. Сердце со своей пульсацией не может угнаться за цир­куляцией. В этом случае тоже происходит повсеместное отложение ядов, мочевой и других кислот. Сердце еще остается достаточно сильным, но уже в наличии подагра и ревматизм. Такому пациенту пчелиный яд мог бы со­служить очень хорошую службу.

Господин Бурле:
Я не знаю, страдал ли указанный человек алкоголизмом в начальной стадии.

Доктор Штайнер:
Вы имеете в виду, что не прове­ли обследования? Видите ли, используя такие средст­ва как пчелиный яд — а это сильнодействующее сред­ство, — надо ясно осознавать необходимость тщатель­ного обследования состояния здоровья пациента.

Господин Мюллер
говорит, что он получил ревма­тизм в результате переохлаждения, лечил его с помо­щью Солнца, и он прекратился, но этим летом появил­ся снова. Он тоже верит, что пчелиный яд помогает при этом; но в один неудачный день ему покусали обе ноги, причем он получил примерно тридцать два пчелиных ужаления сразу. Единственным последствием, которое он испытал, было то, что в течение восьми дней он был окрашен всеми цветами радуги. Даже опухоли бывают не всегда. Человеческие тела устроены по-разному. Как уже говорилось: один может умереть от одного пчели­ного укуса, а вот ему приходилось получать шестьдесят ужалений, и при этом сердце не билось быстрее. У одно­го сопротивляемость одна, у другого — другая.

Доктор Штайнер:
Вы долго работали с пчелами пе­ред тем, как получили так много пчелиных укусов?

Господин Мюллер:
Много лет!

Доктор Штайнер:
Вы уже, наверное, не помните, когда получили первый укус. Если человека кусают впервые, то действие более или менее чувствитель­но. Человек, о котором вы рассказали, наверняка был ужален пчелой в первый раз. Если яд уже попадал в тело человека, то все больше и больше возрастает спо­собность противостоять этому яду, во все большей сте­пени приобретается, как говорят, иммунитет. Если при начале пчеловодческой деятельности человека немного покусывают, но сердце у него достаточно здоровое, то это подействует на него так, что он будет становиться все менее и менее чувствительным. Если человек знает, что он здоров, он даже может делать так: если его укусила пчела однажды, он может позволить кусать себя и в даль­нейшем; последствием будет то, что он расцветет всеми цветами радуги и так далее, но это пройдет. Кровь при этом приобретет иммунитет. Это зависит не только от организации, но и от того, что вводилось в кровь челове­ку до этого. Меня удивляет, что врач, под наблюдением которого находился тот, о ком вы рассказали, не сказал ему, что во второй раз будет не так плохо, и к третьему разу он приобретет иммунитет. Но, возможно, он имел серьезное заболевание сердца, и его нельзя было подвер­гать опасности. Это надо обязательно учитывать.

Все-таки это довольно опасное дело, и даже есть врачи, которые считают, что прежде чем приступать к работе, каждый пчеловод должен получить прививку. Когда людей отправляли на войну, они подвергались воздействию всевозможных ядов. Этого бы не следо­вало рекомендовать. Это не годится, так как может произойти засорение крови в процессе ее образования. Кровь может становиться все хуже и хуже, если человек получает такие вещи. Хотя через некоторое время это компенсируется. Во всяком случае, кровь через неко­торое время становится здоровее и оказывается защи­щенной от новых ядов, подобных предыдущим.

Господин Мюллер:
В отношении трутней и трех видов яиц: господин доктор сообщил почти обо всем, только одно, возможно, неизвестно господину доктору.

Если улей, по всей видимости, совершенно здоров, то наступает время, когда пчелиная матка становится неполноценной или слишком старой, и тогда вся клад­ка яиц, отложенная маткой, развивается в трутней. Господин Мюллер на основе своего тридцатилетнего опыта убежден в том, что может возникнуть случай, когда пчелиная матка, несмотря на свою неполноцен­ность, вызванную болезнью или старческой слабо­стью, еще в состоянии отложить одно-другое хорошее яйцо, тогда как большинство всех остальных являет­ся трутневыми яйцами.

Затем: как поступать с производством пчелиного меда, как пчелам производить его, должен ли все же пчеловод использовать для подкормки сахар? Из вы­шесказанного здесь вытекает, что пчеловод не должен и даже не смеет использовать сахар. Если кто-либо во время взятка подкармливает пчел сахаром, его надо заносить в черный список, подобно тому, как это дела­ют с неугодными рабочими.

С импортным медом у него были неприятности.

Доктор Штайнер:
Без всякого сомнения верно, что при искусственном использовании сахара конечный продукт будет иным. И если уж дело обстоит так, что кому-то под видом меда хочется довольствоваться пер­воклассным сахаром, пусть он так и делает. Но точно так же не следовало бы разбавлять вино водой, ссыла­ясь на то, что крепкое вино люди пить не должны: речь идет здесь о том, что человеку должно предоставляться то, что стоит на этикетке. Это должно быть так. Пчело­водам лучше всего было бы установить обоюдный кон­троль, так как они лучше всего в этом разбираются.

Что касается трутней, то здесь я бы хотел тоже кое-что сказать. Может уже заранее возникнуть подозрение, что пчелиная матка оплодотворяется не так, как надо, и возникает слишком много трутней. Тогда было бы можно, если не хотят предоставить это самим пчелам — впрочем, когда выводится много трутней, пчелы сделать ничего не могут, и необходимо пытаться самим, — итак, было бы можно с помощью усиленной подкормки добиться того, чтобы выведение происходи­ло раньше, не только на двадцать третий, двадцать чет­вертый день, но на двадцатый, двадцать первый день. Тогда трутни, хотя и будут еще несколько туповаты, но все же будут походить на рабочих пчел. Лишь бы выве­дение не задерживалось. Тут можно было бы увидеть, какое влияние оказывают сроки.

Эти вещи, по всей вероятности, не применяются в практическом пчеловодстве. Но теоретически это так. Можно сказать: подкормка действует очень силь­но, и не следовало бы отрицать возможности того, что в том или ином случае можно было бы из рабочей пче­лы получить пчелу, скудно кладущую яйца, хотя и не настоящую пчелиную матку.

Все это показывает, насколько такое животное под­вержено метаморфозе. Но на практическое пчеловодст­во это не сильно влияет.

Господин Мюллер:
Это называется «поддельная мат­ка». В улье — это болезнь.

Доктор Штайнер:
В практическом пчеловодстве большого значения это не имеет. Но в улье может быть тенденция к тому, чтобы при особой методике подкорм­ки семья из рабочей пчелы создавала яйцекладущую пчелу. Это специфическая болезнь. Пчелиный улей со­ставляет единство. В данном случае весь улей в целом болен. Это точно так же, как если вы откармливаете гуся. Все жизненные силы развиваются тогда особен­ным образом, печень становится гипертрофированной, сверхздоровой, а весь организм в целом становится больным. Если рабочую пчелу превращают в пчели­ную матку, она становится, по существу, гипертрофиро­ванной, сверхздоровой рабочей пчелой, но весь улей в целом надо в этом случае считать больным.

Возможно, в будущем вам придет на ум еще что-ли­бо. Мы все снова и снова будем возвращаться к этой те­ме. Я бы хотел сказать сегодня еще пару слов по поводу вопроса, заданного господином Доллингером.

Мы должны провести точное различие среди насекомых, подобных пчелам в широком смысле: пчелы, осы, муравьи (вышеперечисленные насекомые принадлежат отряду перепончатокрылых, Hymenop-tera — примеч. перев.). Эти животные родственны друг другу, и я последний раз, рассказывая интересную исто­рию об осах-орехотворках, откладывающих свои яйца на деревьях и так далее, показал, что благодаря этим осам имеет место специфический процесс внутреннего образования меда. Но ведь кроме орехотворок есть еще и другие виды ос. И эти другие виды опять-таки похо­жи на пчел, так как они строят своеобразные соты.

Есть, например, один интересный вид ос, который строит следующим образом: если, например, на суке есть достаточно крепкий лист, то оса приносит отовсю­ду — из округи, где она летает, — очень маленькие час­тички, которые она откусывает от древесной коры, от подобных последней или иных образований; она пропи­тывает такие частички своей слюной и сначала делает из этого вещества пару стеблеобразных стоек. Затем, сде­лав стойки, оса повторяет эту процедуру снова и снова, опять пропитывает частички слюной и делает на этих стойках то, что выглядит очень похожим на отдельную часть пчелиных сотов. Но, исследовав материал, можно обнаружить, что он иной. Пчелиные соты состоят из то­го, что все вы называете воском. Но если вы рассмотрите материал осы, то окажется, что он серый, а состав его очень походит на столь широко у нас распространенную бумагу. Действительно, это своеобразная бумажная масca. Затем оса надстраивает вторую, третью, четвертую ячейку, они оказываются подвешенными там, наверху. Теперь она делает покрытие, а после этого происходит кладка, то есть оса откладывает яйца. Сейчас, то есть когда продолжается кладка яиц, оса приделывает сюда весьма забавный фант, шлейф из своей бумаги, и затем делает своего рода крышу; с одной стороны остается от­верстие — это леток, который позволяет ей летать туда и сюда, обслуживая эти ячейки.

Затем она надстраивает ячейки дальше, используя ту же технологию, покрывает их, снова делает бант, здесь — крышу, здесь—леток. Получается длинная шишкообразная форма, как еловая шишка. Оса возводит такие, подоб­ные еловым шишкам, строения, которые, однако, похожи на пчелиное гнездо, хотя их отдельные части состоят из бумажной массы. (Например, бумажные осы —
Vespidae
,
Polibia
sedula
,
Polibia
rejakta
и др. — примеч. перев.)

Рисунок 24

Другие осиные гнезда могут быть, как вы знаете, размещены так, что они со всех сторон окружены кожей (например, паразитные орехотворки —
Allotria
и другие виды кладут яйца под кожу других насекомых или мле­копитающих — примеч. перев.)
. Так что осиные гнезда имеют разнообразные формы.

Теперь подумайте о том, что здесь, в сущности, происходит. Если вы спросите меня, что делают пчелы, чтобы создать свои ячейки из воска, я должен буду ска­зать вам: пчелы летят на цветы или на то, что, подобно цветам, развивается на деревьях; пчелы не имеют дела с частичками коры, частичками дерева. Они по боль­шей мере имеют дело с тем, что цветет, и отчасти, в меньшей степени, с тем, что занимает промежуточное положение между стадией цветения и стадией листа.

Есть еще один вариант, когда такие высшие насеко­мые, как пчелы, идут не на цветы, а на что-то другое — на древесные частицы и тому подобное они не идут, но они идут на нечто другое, чрезвычайно вкусное для них при некоторых условиях, — причем пчелы практикуют это реже, обычно это делают осы, но сильнее всего это выражено у муравьев. Муравьи и осы используют для своих строительных работ более жесткие материалы, материалы древесного происхождения, и им же, в отли­чие от пчел, особенно приходится по вкусу сок, который они получают от тлей (
Aphidodea
— примеч. перев.)
. Это очень интересно. Ибо чем жестче вещество, материал, ис­пользуемый для их постройки, тем сильнее любят они не только цветочный сок, но то, что находится поверх цветов, то, что имеет много общего с цветком, а имен­но — они любят тлей. Тля — весьма благородное жи­вотное, извините меня, я сейчас говорю с точки зрения муравьев, на их языке, с точки зрения человека я бы так не сказал, — итак, говоря по-муравьиному, тля — бла­городное животное. В целом она имеет много общего с цветком растения. То, что она выделяет как сок, являет­ся (для муравьев) тончайшим медом. Тли могут давать его. Было замечено, что и осы проявляют иногда качест­ва гурманов по отношению к тле.

Но давайте перейдем к муравьям: у муравьев нет силы, которая позволяла бы им строить такое гнездо, муравьи делают это иначе. Муравьи, например, укла­дывают землю слоями и в этой земле находят повсюду ходы, расположенные хаотическим образом. Они про­должают их. Через эти ходы муравьи затаскивают все то, что им могло бы пригодиться: твердые древесные частицы, растения, кусочки коры и так далее. Но осо­бенно предпочитают муравьи отмершие части дерева. Муравьи отыскивают то, что им нужно для
того, чтобы достраивать то сооружение, которое они возвели из ку­сочков земли. Они ищут древесину, оставшуюся после спиленного дерева, идут на оставшийся внизу пенек. Они идут на то, что стало совершенно отвердевшей ко­рой и сердцевиной дерева, утаскивают ее и строят из этого материала свое гнездо.

Итак, муравьи используют для своей постройки наиболее твердый материал. Но они уже не занимают­ся строительством ячеек. Это им не свойственно. Они используют твердый материал. Вы можете видеть: пчелы используют тот материал, который находится в самом цветке. Из него они делают свои восковые ячей­ки, но в то же время они получают из этого цветочного сока свою пищу.

У ос материал более твердый, они тоже используют его для
строительства ячеек, материал этот похож на бумагу. Это более твердый материал, но он тонок и по­этому более ломкий, чем медовые соты, но сам по себе он тверже. Осы уже начинают проявлять гастрономиче­ского рода интерес к тлям; но они также питаются еще подобно пчелам, употребляя то, что находится внутри растений. Однако муравьи, которые употребляют толь­ко жесткие строительные материалы, которые могут делать только проходы в земле и создавать пустоты, муравьи, которые уже не строят сот с ячейками, — они особенно любят тлей. Муравьи специально выискива­ют целую тлю, затаскивают ее в свою постройку, и вы можете обнаружить в муравейнике тлей.

Это очень интересно. Находясь в деревне, мы ви­дим там ряд домов, и за каждым домом повсюду находит­ся коровий хлев; там, внутри, дойные молочные коровы, там получают молоко. У муравьев все очень похоже.

Рисунок 25

Повсюду в муравейнике вы найдете маленькие по­мещения, в которых находятся тли. Для муравьев они как дойные коровы. Только то, что делают муравьи, происходит, соответственно, на более низкой ступени. Они имеют здесь маленькие коровьи стойла, хлева, но внутри них не коровы, а тли. Муравей подходит к тле и поглаживает ее своими щупальцами. Это очень прият­но тле и она выпускает из себя сок. Вследствие этого му­равьи могут всасывать этот сок, получаемый ими с помо­щью поглаживания тли. Наиболее важное из всего, что необходимо им для питания, они получают благодаря тому, что им достается сок при поглаживании тлей. В случае коровы происходит нечто подобное: мы только должны надавливать сильнее. Но муравьи доят тлей как следует. Муравьи отыскивают их на цветах, где те сидят, и затем очень хорошо заботятся о них.

Можно сказать так: это просто великолепно, что существуют тли. Это великолепно, если есть тли, ко­гда в округе есть муравейники. Муравьи заботливо собирают тлю, а затем будут использовать в своих муравьиных «коровьих стойлах». Это в высшей степе­ни духовное установление природы — то, что такие маленькие животные развивают животноводство, ис­пользуя тлю.

Так, муравьи, использующие для своей построй­ки жесткие материалы, уже не могут больше доволь­ствоваться простым цветочным соком. Они в своем питании должны использовать то, что цветочный сок уже передал животному. Цветочный сок должен спер­ва пройти через животное. Так что можно сказать: у пчел используется исключительно цветочный сок, нектар, у ос — как цветочный сок, так и животный сок, зато у них твердые ячейки. У муравьев использует­ся при питании только животный сок; поэтому они не строят ячейки. У муравьев нет больше силы строить ячейки, они должны всегда, даже несмотря на то, что им удается извлекать из цветов, иметь эту добавку из своих маленьких муравьиных хлевов, иначе они не смогут жить.

Вы видите, что существуют интересные взаимоот­ношения между цветами и животным миром. Пчелы используют исключительно цветочный сок. Другие, осы и особенно муравьи ориентированы на то, чтобы цветоч­ный сок проходил через животное, а затем шел в пищу. Поэтому они могут использовать для своих сооружений то, что не имеет отношения к цветочному соку.

Есть поистине огромная разница между сотами пчел, построенными из воска, гнездом ос из бумаги и муравейником, который строится более внешним образом и уже не имеет ячеек. Это обусловлено боль­шим различием в питании.

ЛЕКЦИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Дорнах, 15 декабря 1923 г.

Доброе утро, господа! Сегодня я продолжу рассмот­рение, начатое в последний раз в связи с вопросом госпо­дина Доллингера. Если возникнут другие вопросы, мы займемся и ими. Чтобы ответить на этот вопрос, я в по­следний раз начал тему о муравьях. Мы можем говорить о следующих родственных группах животных: пчелы, осы, муравьи. Впрочем, образ жизни, наблюдаемый у них, весьма различен. Все это позволяет нам очень мно­гому научиться у мирового, природного «домоводства» в целом. Ибо чем больше исследуешь этих животных, их образ жизни, тем больше понимаешь, насколько мудро устроена жизнь и деятельность этих животных.

В последний раз я рассказал вам, как создают мура­вьи свою постройку, как они используют для строитель­ства бугорок земли, возникший естественным образом или построенный из маленьких щепочек, из сгнившей или еще твердой, но неживой древесины, которую они сносят в кучу, или из других материалов, которые они смешивают, помещая внизу. Затем они делают себе буго­рок из земли. В этом бугорке имеются многочисленные ходы, по которым они движутся всей толпой, наподобие процессии. Можно увидеть, как они вылезают из дыро­чек, убегают в разные стороны и собирают то, что они хотят собрать.

Бывает и так, что эти животные не строят себе жи­лище заново, но используют то, что уже есть. Представь­те себе, например, срубленное дерево. В земле остается пенек, а дерево срубили и увезли. Тогда приходит коло­ния муравьев, и если внутри пенька есть какая-нибудь полость, они пробуравливают ее, занимают эту полость, бурят во все стороны ходы, выводящие наружу (см. ри­сунок 26). Сюда они могут также присыпать земли, делают ход, другой ход, третий — и так далее. Ходы к тому же связаны друг с другом.

Рисунок 26

Там, внутри, целый лабиринт из ходов. Там мура­вьи движутся, получая из ближайшего окружения то, что им необходимо для
строительства и питания.

Видите ли, господа, говорить о том, что все это — ин­стинкт животного, это, конечно, хорошо, это просто пре­красно, но этим почти ничего не сказано. В случае, если животные не имеют в своем распоряжении ствола дере­ва, они строят для
себя песчаный холмик. Если же они находят подходящий древесный ствол, тогда им удается сэкономить свой труд по строительству холмика. Итак, животные приспосабливаются к каждому отдельному случаю. Поэтому трудно сказать, что животные действу­ют, исходя из некоего общего инстинкта. Это заставляло бы животное делать все лишь в соответствии с этим ин­стинктом. Но ведь животное приспосабливается к внеш­ним обстоятельствам. Это очень важно.

У нас это бывает редко, но в южных областях мура­вьи могут причинить серьезные заботы. Представьте се­бе, стоит где-нибудь дом, и в каком-то углу, где их долго не замечают хозяева дома, есть муравейник; муравьи приспосабливаются, тащат отовсюду разный сор, кру­пицы земли, разные щепки и строят где-нибудь там, где долго не убираются, сначала совсем небольшую построй­ку, которая незаметна. И вот оттуда они прокладывают ходы в кухню, в кладовку, причем пути их очень слож­ны, а затем получают то, что им нужно для еды, из кухни или кладовки. В южных областях может случиться так, что весь такой дом окажется в распоряжении муравей­ника. Конечно, сперва даже не знают, что за приятели живут в таком муравейнике, и замечают это только то­гда, когда случайно столкнутся с этим, или увидят, что в кладовке уже что-то съедено, тогда находят муравейник, прослеживая направление ходов.

И здесь, опять-таки, не очень большую роль следует уделять инстинкту, иначе пришлось бы сказать: приро­да заложила в этих животных инстинкт по сооружению муравейника именно в этом доме. Ведь то, что построе­но, приспособлено именно к конкретному дому. Итак, вы видите: эти животные действуют не только исходя из инстинкта, но здесь присутствует некая мудрость.

Но подвергая испытаниям отдельного муравья, нельзя прийти к выводу, что он особенно мудр. В том, что он способен делать, если его оторвать от его колонии, в том, что он может совершать в рамках такого опыта, нет ничего мудрого. Вследствие этого есть основания по­лагать, что не отдельный муравей обладает рассудком, но весь муравейник в целом. Улей как одно целое облада­ет мудростью. Отдельный муравей внутри муравейника не обладает отдельным рассудком. Работа осуществляет­ся здесь исключительно интересным образом.

Но и помимо этого есть еще очень много, я бы сказал, еще более интересных вещей в том, что здесь происходит.

Есть один вид муравьев (муравьи хозяйственные, Pagonomyrmex barbatus, — примеч. перев.), который строит свое жилище следующим образом. Они воз­водят где-нибудь на земле своеобразную насыпь (см. рисунок 27) — здесь она возвышается, — затем здесь они образуют круг, а здесь находится окружающая земля.

Рисунок 27

Здесь они начинают пробуравливать ходы. Здесь находятся муравьи. Это все может также походить на вулкан. Тут, внутри, есть ходы, которые выходят на поверхность.

Так вот, эти муравьи делают нечто совершенно не­обычное. Эти муравьи подгрызают все те травы и расте­ния, которые находятся вокруг, и удаляют их, оставляя траву одного вида. Все, что не является травой этого ви­да, они подгрызают и удаляют. Иногда получается так, что они выгрызают все подряд, так что остается своеоб­разный холмик в середине, а вокруг все выглядит как на мостовой. Ведь благодаря тому, что они все выгрызают, земля становится плотнее. Она становится затем очень плотной. Итак, здесь располагается муравьиная куча, а вокруг все будет вымощено: совсем гладко, как на асфаль­тированной мостовой, только выглядит она светлее.

Затем эти муравьи расползаются вокруг муравей­ника и добывают определенного вида траву, которую они потом возделывают. Как только ветер занесет дру­гие семена, муравьи тотчас же расправляются с ними, когда семена начинают всходить, они выбрасывают их из той зоны, которую они выровняли, так что вокруг не растет ничего, кроме этого единственного вида травы. Так муравьи ведут нечто, подобное сельскохозяйствен­ному предприятию, и, соблюдая порядок, возделыва­ют в распространяющейся вокруг зоне тот вид травы, который им преимущественно подходит (муравьиный рис, а иногда трава буффало — примеч. перев.)
. Сюда они не допускают ничего иного, они вырывают, выгры­зают все лишнее. Трава, произрастающая в этом месте, начинает выглядеть совсем иначе, чем та же трава вне зоны. Трава вне зоны растет, например, на рыхлой поч­ве, там она выглядит совсем иначе. Но муравьи делают эту почву твердой, так что произрастающая здесь тра­ва, которую выращивают муравьи, имеет более жест­кие семена, семена, такие же твердые, как булыжник.

Да, господа, такие муравьиные кучи можно найти: вокруг них развито целое сельскохозяйственное произ­водство — это земледельцы, так называемые хозяйст­венные муравьи. Так их назвал Дарвин, который вни­мательно наблюдал этот процесс. Итак, вокруг можно найти целое хозяйство; внизу находится нечто вроде рисовых зерен, только семена значительно тверже. Затем, когда все поспеет, муравьи вылезают, скусывают то, что возникло вверху, и уносят в свой муравейник. Некоторое время они остаются внутри, их не видно, но там, внутри своего дома, они активно действуют. Все то, что они не использовали — закаменевшие семена, маленькие стебельки, — они откусывают, затем, в опре­деленное время, муравьи выходят наружу, бегают здесь, наверху (см. рисунок 27), и разбрасывают все это по своей пашне, разбрасывают то, что они не использова­ли; в своей муравьиной куче они хранят только затвер­девшие, подобно камню, семена, которые они с помощью своих очень жестких челюстей частично употребляют в пищу, частично пускают в дело дальше. Они настоящие крестьяне: они высматривают, можно ли использовать то, что есть по соседству. В конце концов, люди делают почти то же самое. Эти хозяйственные муравьи очень за­мысловатым образом достигают того, что им нужно.

Это такой вид, о котором спрашиваешь себя: что же тут, в сущности, происходит? Вы только представь­те себе, ведь так, в сущности, образуется совершенно новый вид злаков! Таких отвердевших рисовых зерен, которые они выращивают, иначе просто бы не было. Они возникли только благодаря муравьям. И эти му­равьи работают над ними и дальше. Что, собственно, происходит здесь? Прежде чем остановиться на этом, давайте рассмотрим проблему с другой стороны.

Снова вернувшись к осам, мы найдем, как я уже го­ворил вам, таких животных, которые кладут свои яйца на листьях деревьев, в древесную кору, где впоследствии вырастают так называемые чернильные орешки, из ко­торых потом опять развиваются молодые осы.

Но это может происходить иначе. Есть гусеницы, которые выглядят примерно так (изображается на ри­сунке). Этих гусениц все вы знаете, они густо покры­ты волосами, они даже колючие. Вот что происходит с этими гусеницами. Одна или несколько ос особого вида (например, паразитные орехотворки —
Allotria
, толстоножки —
Chalcedidae
, наездники —
Ichneumoni
-
dae
, согнутая серповка —
Anomalon
circumflexum
и другие — примеч. перев.)
сближаются с гусеницей и откладывают в нее свое яйцо. Когда яйцо созреет, из него выводится личинка. Личинка — это та первона­чальная форма, от которой развиваются как пчелы, так и другие насекомые этих групп.

Так же обстоит дело и у муравьев. Вы знаете, что если разрушишь муравьиную кучу, там можно обнару­жить белые так называемые муравьиные яйца, кото­рыми кормят некоторых певчих птиц. Но эти муравь­иные яйца на самом деле вовсе не яйца, а куколки. Яйца маленькие, и из них сперва выводится личинка. По ошибке называют куколок муравьиными яйцами.

Если оса откладывает свое яйцо в гусеницу, то происходит нечто, достойное внимания. Я вам уже рассказывал об этом однажды. Когда выводятся ли­чинки, они становятся очень прожорливы. Их внутри гусеницы бывает много. Личинки прожорливы, и то, чем они питаются, они выедают из тела гусени­цы. Но вот что при этом вызывает удивление — как говорилось, я вам уже об этом рассказывал, — стоит одной личинке сожрать желудок гусеницы и весь этот внутригусеничный генезис осы на этом бы окончился, жизнь прекратилась бы. Если бы оказался съеденным такой орган, как глаз или тот, что выполняет функции сердца, или тот, что поддерживает пищеварение у гу­сеницы, жизнь не могла бы продолжаться дальше. Эта маленькая осиная личинка обнаруживает некоторый рассудок: она не кусает и не пожирает те органы, кото­рые необходимы для дальнейшей жизнедеятельности гусеницы, она откусывает и пожирает только те ткани, ранение которых долгое время остается без последст­вий. Животное не умирает, хотя и очень сильно боле­ет. Но осиная личинка продолжает и дальше пожи­рать его изнутри (описанный процесс характерен для наездников —
Ichneumonidae
— примеч. перев.).

Это устроено так мудро, что осиные личинки не пожирают того, без чего гусеница могла бы погибнуть. Может быть, вам приходилось видеть, как после созре­вания личинки выходят наружу. Они выползают нару­жу, а вся гусеница была своего рода приемной матерью, всем своим телом она выполняла роль приемной мате­ри для всего этого расплода. Они выползают наружу и там превращаются в ос-наездников, они ищут себе пищу на цветах и так далее. А затем, когда они созреют, они откладывают свои яйца в такую же гусеницу.

Мы могли бы сказать: но ведь все это устроено весьма разумно. И как я это уже говорил вам, в самом деле, чем больше наблюдаешь все это, тем больше удив­ляешься. Удивляешься и спрашиваешь себя: что же за закономерность действует здесь в целом? Давайте постараемся войти в самую суть этих вещей. Для на­чала мы скажем: вот из земли вырастают цветы. Вот гусеницы. И вот появляются эти насекомые, объедают цветы, пожирают гусениц и размножаются дальше. История повторяется все снова и снова. И нам, людям, кажется вначале, что весь этот мир насекомых можно было бы вообще устранить. Конечно, глядя на пчел, мы, как люди, скажем: пчелы дают нам мед, и поэтому пчеловодство полезно. Прекрасно, но это выглядит так с человеческой точки зрения. Если пчелы — разбойни­ки, которые просто отнимают мед у цветов, а мы, люди, используем этот мед, чтобы питаться или лечиться им, то для нас все обстоит благополучно; но вот с точки зре­ния цветов это выглядит как элементарный разбой, и в этом разбое мы, люди, соучаствуем. Однако спросим себя: но действительно ли точка зрения цветов такова, как мы предположили, — кругом эти разбойники, пче­лы, осы, муравьи; они отнимают у нас, то есть у цветов, наш сок, и мы могли бы расти гораздо лучше, если бы они наш сок у нас не воровали?

Вот та точка зрения, которую человек обыкновенно приписывает цветам. И вам даже придется услышать всевозможные сентиментальные жалобы профанов, вос­клицающих: ах, эти бедные цветочки, ах, эти бедные создания, эти гусеницы! Вот ведь, слетаются отовсюду эти ужасные паразиты и делают все возможное, чтобы обобрать цветок. На самом деле это не так. Это не так, все обстоит совсем иначе. Если, подходя к цветку, вы ви­дите, что там сидит насекомое, скажем, пчела, и высасы­вает нектар из полевого цветка или из цветка вербы, то вам следовало бы спросить: что было бы с растением, ес­ли бы к нему не прилетали пчелы и другие насекомые и не высасывали из него сок? Что было бы тогда? Ответить на этот вопрос гораздо труднее, чем рассказать побасен­ку о разбое; для такого ответа необходимо рассмотреть все «домоводство» природы в целом. Тут нельзя прийти к правильному суждению, если не оглянуться назад на раннее состояние земного развития.

Земля не всегда была такой, как сегодня. Если бы вообще Земля всегда была такой, как сегодня — то есть мертвой известью, мертвым кремнеземом, мертвым гней­сом, сланцевыми породами и так далее, а на них — про­израстающие семена растений в их нынешнем виде, затем — животные и так далее, если бы Земля всегда была такой, то она вообще не могла бы существовать в целом, она не могла бы существовать! Люди, которые начали создавать свою науку, принимая как данное нынешнее положение вещей, обманывают себя самих, поскольку все это вообще не могло бы существовать. Господа, тот, кто исследует тайны и закономерности Земли исходя из того, из чего исходит в своих исследованиях наука, подобен некоему марсианину, сошедшему на Землю и не имеющему никакого понятия о живых людях, иссле­дующему гробницы с находящимися в них мертвецами. Этих мертвецов не было бы, если бы когда-то вначале они не были живыми! Предполагаемому марсианину, ко­торый еще ни разу не видел живых людей, а только мерт­вых, пришлось, наконец, встретиться и с живыми. Тогда он сказал: «Ну, теперь-то мне понятно, почему у этих мертвецов были такие формы, а раньше я просто не мог этого понять, потому что не знал о предшествующем, то есть о живых людях». Так что если хотят познакомиться с законами земной эволюции, то необходимо вернуться к прежним состояниям Земли. Видите ли, современной Земле предшествовало совершенно иное состояние. Я назвал его «состояние Луны» (или состояние древней Луны — примеч. перев.)
, и в моей книге «Очерк тайно­ведения» оно называется лунным состоянием, посколь­ку нынешняя Луна является остатком этого древнего состояния Земли. Ему точно так же предшествовали другие состояния Земли. Земля изменилась, она перво­начально была совершенно другой.

Когда-то Земля находилась в таком положении, что на ней вообще не было таких растений и таких насе­комых, каких имеем перед собой мы, но дело обстояло так: видите ли, здесь было, скажем, нечто, сравнимое с сегодняшней Землей. Здесь повсюду росли подобные растениям образования, облики, но они постоянно изменялись, они постоянно принимали другие фор­мы, подобно облакам. И такие облачные образования находились в окружении Земли (изображается на ри­сунке). Но облака эти не были такими, какими являют­ся облака теперь, мертвыми, по крайней мере внешне выглядевшими безжизненно, нет, то были живые об­лака, такие же живые, как нынешние растения. Если вы представите себе нынешние облака исполненными жизни, зелеными, тогда вы получите представление о растительном мире того времени.

В этом отношении некоторые господа, представ­ляющие науку, выглядят очень комично. Недавно вы читали весьма забавную статью в газете. Речь шла о но­вом научном открытии в современном стиле. Это было очень забавно! Там доказывалось, что молоко, приго­товленное особенным образом, может быть хорошим средством против скорбута, то есть цинги, этой весьма скверной болезни.

Что делает ученый сегодня, господа? Я уже обра­щал ваше внимание на это: он анализирует молоко. Он находит, что молоко состоит из химических компонен­тов. Но я также обращал ваше внимание и на то, что любые из этих химических компонентов, пока они на­ходятся в составе молока, могут служить пищей для мы­шат; если же давать их в отдельности, то мышата через два дня погибают! Это установил ученик профессора Бунге, причем он сказал: в молоке и меде содержится некая субстанция жизни, это витамин! Вам это извест­но, я приводил вам однажды этот пример. Это пример­но то же, если сказать, что бедность происходит от ни­щеты. Здесь же говорят: тут содержится витамин.

Итак, сделано важное открытие: в молоке содержат­ся вещества с очень красивыми названиями. И молоко, известным образом приготовленное, является лекарст­вом от цинги. Но были проведены также научные ис­следования того, будет ли излечена цинга, если все эти составные части молока со столь учеными названиями давать больному цингой каждое в отдельности. Оказа­лось, что они ничего вылечить не могут, ни один из этих компонентов. Но если эти составные части содержатся вместе в молоке, приготовленном особым образом, то они помогают заболевшим цингой. Каждый компонент в отдельности не лечит, лечит только целое.

Но что же там еще остается, говорит ученый, если все составные части отбросить, что же там еще останет­ся? Он отбрасывает эти составные части. То, что все эти составные части находятся в едином эфирном теле, ему неведомо; но он исключает их полностью, и что же остается? Он говорит: это витамин! Это витамин выле­чивает от цинги; в каждом отдельном компоненте его нет. Но где же он тогда? И вот эти люди приходят к пре­красному выводу: он находится в воде, содержащейся в молоке, поскольку в других компонентах его нет. И поэтому именно вода является лекарством от цинги!

Это весьма забавно, но так обстоит сегодня дело с научными предметами! Если бы вода содержала в себе витамин, то и облака должны были бы быть живыми в соответствии с ученостью такого сорта. Мы должны были бы, глядя вокруг, говорить так: повсюду в воде есть витамин. Тогда и было бы то, что имело место на Земле когда-то. Только сегодня это уже не так.

Тогда тут было растительное, живой растительный покров. И этот живой покров из растений оплодотво­рялся тем, что приходило отовсюду из окружающей его среды. Там тогда не было отдельных животных: туда не прилетали осы, но из всей окружающей среды приходили субстанции, подобные тем, которые участ­вуют в жизнедеятельности живого мира (изображает­ся на рисунке). Так что когда-то наша Земля была в таком состоянии, которое можно было бы описать при­мерно так: она была окружена облаками, имевшими в себе растительную жизнь, а на эти облака из внешнего окружения находили другие облака: они оплодотворя­ли их, они были подобны животным. Эта животность приходила из космического пространства, а от Земли вздымалось растительное начало.

Затем все это изменилось. Прежние растения ста­ли нашими цветами, замкнутыми в твердые границы форм, цветами, произрастающими из земли; они уже не представляли собой огромных облаков. Но в цветах сохранилось стремление к переживанию влияния, исхо­дящего из окружающей среды. Вот роза, выросшая из земли (изображается на рисунке). Это один лепесток розы, это — другой, третий и так далее. Появляется оса. Эта оса отгрызает кусочек от розового листа, несет его в свое осиное гнездо и использует для строительства или дает в качестве пищи детке. Оса отгрызает кусочек и уносит туда. Как сказано, наш розовый куст уже не пред­ставляет собой облачного образования: он теперь имеет четко обозначенные границы. Но то, что жило внутри, то, что было связано с приходящей отовсюду животно­стью, несмотря ни на что, сохранилось в этих лепестках и цветах розы! Оно засело внутри. В любом листке розы есть нечто, с неизбежностью стремящееся стать оплодо­творенным тем, что исходит из окружающей среды.

И вы видите, господа; то, в чем нуждается этот цве­ток, то, что ему совершенно необходимо, представляет собой одно вещество, которое играет большую роль и в человеческом теле. Если вы исследуете человеческое тело, то обнаружите в нем самые различные вещества. Все эти вещества постоянно изменяются. Но на конеч­ном этапе везде в человеческом теле вещества превра­щаются в нечто такое, что в некотором количестве все­гда содержится в человеческом теле. Человеческое тело нуждается в этом веществе. Это муравьиная кислота.

Если вы приходите к муравейнику, собираете муравьев и отжимаете их, то вы получаете сок. Этот сок содержит муравьиную кислоту и немного алкоголя. Этот сок находится внутри муравья. Но в очень тонкой дози­ровке этот сок присутствует также и в вашем теле. То, что вам доводится съедать в жизни, всегда превращается в му­равьиную кислоту, — не все съеденное, конечно, так как образуются и другие вещества, но некоторая небольшая часть. Эта муравьиная кислота наполняет все ваше тело. И если вы больны и муравьиной кислоты в вас недоста­точно, то для тела это очень плохо. Ибо если муравьиной кислоты в вашем теле недостаточно, то ваше тело стано­вится подагрическим или ревматическим, — это имеет отношение к вопросу господина Мюллера и одновремен­но является ответом. Тело вырабатывает слишком много мочевой кислоты и слишком мало муравьиной кислоты.

Так что муравьи несут в себе то, в чем нуждается также и человеческое тело. Но муравьиная кислота представляет собой нечто такое, в чем нуждается вся природа в целом. Вам не удастся найти древесной коры, в которой отсутствовала бы муравьиная кислота. Как и в человеческом теле, муравьиная кислота есть в любом дереве. В любом дереве внутри должна присутствовать муравьиная кислота. Но внутри должна быть не только муравьиная кислота, но и го, что родственно ей, то, чем обладают осы, то, что есть в пчелах, то, что становится затем пчелиным ядом. Все эти насекомые несу г в себе некоторое ядовитое вещество. Если ужалит пчела, воз­никнет воспаление; ужалит оса — будет еще хуже. Оси­ные укусы — вещь весьма страшная. Брэм описывает волнующую сцену, как такие насекомые сыграли недоб­рую шутку с одним человеком и его стадом.

Дело было так: пастух, еще молодой, пас стадо коров на лугу, заселенном насекомыми. Вокруг бегала собака пастуха. Вдруг собака словно взбесилась, ста­ла как бешеная бегать кругом, и пастух не мог понять, что с ней случилось. Что было силы собака побежала к ручью, протекавшему рядом, бросилась в него и стала отряхиваться. Молодой пастух был ошеломлен этим и поспешил на помощь собаке, оставаясь на берегу. Он не прыгнул в ручей, но хотел помочь ей с берега. К несча­стью он наступил ногой на осиное гнездо, которое было перед собакой, и его покусали. Он тоже сперва начал но­ситься как безумный, и наконец, прыгнул в ручей. Из-за того, что исчезла собака и исчез пастух, все коровье стадо забеспокоилось. Коров, наступавших на гнезда насе­комых, тоже кусали, и они словно взбесились. Наконец все стадо тоже оказалось в ручье, как бешеное!

Так что такие укусы насекомых могут натворить много неприятностей. Итак, все эти животные (насе­комые) несут в себе немного яда. Наконец, если вас укусит муравей, тоже возникнет небольшое воспале­ние, потому что в ранку они выпускают муравьиную кислоту. Но, тем не менее, эта муравьиная кислота в соответствующем утонченном состоянии находится внутри всего живого.

Господа, если бы не было муравьев, пчел и ос, кото­рые, в сущности, являются создателями этих ядов, то что бы произошло? Тогда произошло бы то же самое, что должно было случиться с размножением людей, если бы однажды взяли и гильотинировали всех мужчин и на Земле остались бы одни женщины. Тогда человечество не смогло бы размножаться из-за отсутствия оплодотво­ряющих мужских органов. У всех этих насекомых с осе­менением все в порядке, однако для жизни необходимо то, что дают эти яды, поскольку эти яды образуются бла­годаря тому, что было в окружении древней Луны. Тон­ко дозированный пчелиный яд, осиный яд, муравьиная кислота опускались когда-то из мирового пространства и распространялись над растениями. Их остаток суще­ствует еще и сегодня. Если вы сегодня идете и видите, как где-нибудь на вербе сидит пчела, то не говорите: эти насекомые грабят растения. Но скажите так: в то время, когда пчелка сидит здесь и сосет, цветку становится так хорошо, что он направляет свои соки в то место, где со­сет пчела. Это очень интересно, господа! Когда пчела сосет, растение содействует приливу сока к этому месту. Но в то время, когда пчела вытягивает из цветка, из пчелы в цветок в этом соке проникает яд. Также и оса (орехотворка) если жалит, то выпускает осиный яд. Ес­ли же муравьи перебираются по отмирающему древес­ному стволу или чему-то в этом роде, то туда попадает муравьиная кислота. В цветах, когда приходит муравей, тоже возникает связь между нектаром и соком муравья. И это необходимо. Если бы этого не происходило, если бы не было этих пчел, ос, муравьев, которые постоянно посещают мир цветов и поедают его, тогда столь необхо­димая муравьиная кислота и необходимые яды не посту­пали бы, втекая, к этим цветам, и цветы должны были бы через некоторое время погибнуть.

Видите ли, вещества, которые обычно называют субстанциями жизни, люди ценят. Но, по существу, только муравьиная кислота является настоящей суб­станцией жизни. Когда человек имеет дело с красав­кой (
Atropa
belladonna
— примеч. перев.)
, то в ней он обнаруживает яд. Это вредное вещество. Но что делает эта красавка? Она аккумулирует дух из мировой окру­жающей среды. Эти яды являются сборщиками, ак­кумуляторами духа. Вот почему яды являются также лекарственными средствами. Ведь цветы, в сущности, становятся все больнее и больнее, и эти пчелки, осы и муравьи — неустанные маленькие врачи, доставляю­щие цветам муравьиную кислоту, которая так нужна цветам, которая излечивает болезнь, и это лечение продолжается постоянно. Вы видите: эти пчелы, осы и муравьи не только грабители, они одновременно при­носят то, что дает цветам возможность жить.

Наконец, даже с гусеницами дело обстоит так же (изображается на рисунке). Они вымирают и через некоторое время перестанут существовать. Вы, быть может, скажете: подумаешь, какая беда! Тогда эти гу­сеницы будут вымирать и дальше. Но ведь этими гусе­ницами питаются птицы и им подобные! Вся природа наполнена такими внутренними связями. И если мы смотрим, как муравьи, например, пронизывают все своей муравьиной кислотой, то мы заглядываем тем самым в мастерскую природы. Это нечто величествен­ное. Повсюду происходит нечто, абсолютно необходи­мое для поддержания жизни и мира.

Посмотрите, вот дерево. У дерева есть кора. Если я срубил дерево, кора гниет. Здесь появляется гниль (изо­бражается на рисунке). Люди скажут, ну и пусть его гни­ет. Люди смотрят на это спокойно, они позволяют гнить в лесу всему, что там остается как лишнее. Сколько всего гниет в лесу, опавшая листва и другое! Люди не препят­ствуют этому гниению. Но лес устроен иначе. Там везде есть муравейники. И из этих муравейников муравьиная кислота распространяется на лесную почву.

Если здесь у вас лесная почва, а здесь — муравьиная куча, то это подобно тому, как если бы здесь у вас был стакан, наполненный водой, и в эту воду вы добавили од­ну каплю какого-то вещества, которое тут же охватило всю воду, растворилось. Если вы добавили соль, то вода станет соленой (изображается на рисунке). Если здесь у вас имеется муравьиная куча, то муравьиная кислота точно так же проникает во всю лесную почву, проникает в гниль, и вся лесная почва, уже находящаяся в состоя­нии отмирания, пропитывается муравьиной кислотой. Так что муравьиная кислота содержится не только внут­ри нынешних растений, которые еще живут, и нынеш­них гусениц, которые еще живут; она содержится и во всей отмирающей почве; это относится также и к пче­линому, и осиному ядам, когда пчела сидит на цветке и цветок впитывает то, что доставляет ему пчела.

Исследовать все это можно только с помощью духов­ной науки. Ведь другая наука, естественная наука, ин­тересуется только тем, что пчела забирает у цветка. Но пчелы не могли бы тысячи лет сидеть на цветах, если бы не возвращали им то, что они отобрали у цветка.

Так же обстоит дело и с безжизненным материа­лом в лесу. Только подумайте, господа: даже физиче­ская наука, каковой она является в настоящее время, считает, что когда-нибудь Земля станет совсем мертвой. Это может произойти также и в том случае, если когда-нибудь наступит такое состояние, при котором тенден­ция к разложению, гниению, станет преобладающей, и тогда Земля будет отмирать. Но этого не произойдет до тех пор, пока Земля повсюду в тех местах, где проис­ходит гниение, одновременно пронизывается тем, что дают пчелы, осы и муравьи. Пчелы дают это только живым цветам, осы, в основном — тоже живым цветам. Но муравьи отдают вырабатываемую ими муравьиную кислоту еще и разлагающемуся мертвому, они до неко­торой степени возбуждают в нем жизнь, они привносят то, благодаря чему Земля вообще остается живой, не­смотря на идущие на ней процессы разложения.

Можно сказать: удивляешься духу, находящемуся внутри всех этих вещей. Но только ознакомившись с этим вопросом ближе, можно увидеть, какое боль­шое значение все это имеет.

Теперь посмотрим на муравьев хозяйственных, муравьев-земледельцев, которые возделывают свои ма­ленькие поля и изменяют свойства растений. Человек не смог бы питаться тем, что они там возделывают. Ес­ли бы человек употреблял в пищу эти маленькие зерна муравьиного риса, твердые как камень, у него, во-пер­вых, появились бы симптомы болезни, поскольку он тем самым получал бы слишком большую дозу муравьи­ной кислоты, но, кроме того, он мог бы просто поломать себе зубы, так что у зубных врачей оказалось бы очень много работы. И впоследствии человек мог бы прийти к плачевному концу, употребляя этот твердокаменный муравьиный рис, добытый там.

Но муравей, муравейник в целом, рассуждает сле­дующим образом: если бы мы выползали туда, где при­рода развивается сама по себе, свободно, и если бы мы высасывали из растений только то, что есть повсюду, в нас образовывалось бы тогда слишком мало муравь­иной кислоты, и слишком мало муравьиной кислоты мы могли бы отдавать Земле. Вот почему мы поступаем так: мы выбираем для себя только те растения, которые мы можем возделывать таким образом, чтобы все в них стало плотным, твердым как камень, и благодаря этому уплотнению мы получаем возможность извлекать мно­го муравьиной кислоты. Так что эти хозяйственные муравьи, муравьи-земледельцы, поступают так, что­бы получить как можно больше муравьиной кислоты. Именно эти муравьи вносят в землю много муравьиной кислоты. Вот какая здесь закономерность.

В этом вы можете усмотреть и то, что яды, когда они действуют воспаляющим, раздражающим и тому подобным образом, являются в то же время лекарствен­ным средством, препятствующим омертвлению. Мож­но сказать: именно пчелы играют очень важную роль в этом отношении, и все, чем они кормятся, содержится в цветах, ибо существует глубокое родство между пчелой и цветком.

Такого рода кормление сопряжено с тем, что вся­кий раз, когда насекомое таким образом прогуливается по земле, земля в этом месте, я бы сказал, насыщается ядом. Эти отношения носят духовный характер. Если меня спрашивают, в чем же состоят духовные отноше­ния, мне никогда не хочется просто говорить, что это так-то и так-то, но я привожу факты, и на основании этих фактов вы сами можете судить, имеет ли это смысл или не имеет. Ибо факты таковы, что можно ви­деть: внутренний смысл есть во всем, повсюду. Только об этом вам сегодня не расскажут люди, которые назы­вают себя учеными. Но в жизни это играет известную роль. В нашей местности это не очень распространено, но вот южнее можно услышать, как крестьяне, простые люди, на основе инстинктивного знания говорят: «Не смейте разрушать эти муравьиные кучи, ведь муравьи создают условия, чтобы гниль не так сильно вреди­ла». В таких местностях весь образ мыслей говорит еще и нечто иное. Прогуливаясь с кем-либо в лесу, в таком лесу, где есть вырубка, где деревья срублены и подрастает молодая поросль, можно услышать, как эти люди — они очень умны, но только не «верхним умом», а умом, который у них в носу; ведь можно иметь ум и в носу, — проходя по вырубке, где должны подрастать молодые деревья, эти люди могут в каком-нибудь месте сказать: «Ну, дело идет совсем неплохо, гнилью тут не пахнет, как обычно; видно, что вблизи есть муравей­ник, он сделает свое дело». Эти люди ощущают запах; у них, так сказать, умный нос. Посредством такого ум­ного чутья с помощью носа проистекает многое из той простонародной науки, которая очень полезна.

К сожалению, современная цивилизация ориен­тирована исключительно на культуру мозга, а эти ин­стинктивные вещи упускаются. Из-за этого инстинкт становится пустым словом. Животные коллективного типа, объединенные в улей, муравейник, в сущности, знают все это. Это достигается ими благодаря специ­фическому чувству обоняния. И, как говорилось, ин­стинктивное знание добывается умным носом.

На следующей неделе мы продолжим наши заня­тия. Сегодня я хотел сказать только одно: пчелы, осы и муравьи не только обирают природу подобно граби­телям; они дают ей возможность жить и процветать.

ЛЕКЦИЯ ПЯТНАДЦАТАЯ

Дорнах, 22 декабря 1923 г.

Доброе утро, господа! Нам надо еще немного обсу­дить вопрос господина Доллингера. Он хотел узнать от вашего имени — ведь это интересно для каждо­го, — какая связь в духовном отношении имеется меж­ду этим множеством насекомых, непрестанно двигаю­щихся и посещающих растения, и тем, что находится в самих растениях.

Видите ли, господа, я уже раньше говорил вам: повсюду вокруг нас присутствует не только кислород и азот, но во всей природе присутствует разум, настоя­щий разум. Никто не удивится, если ему скажут: мы вдыхаем воздух — ведь воздух есть всюду, и так назы­ваемая наука сегодня настолько сильно внедрилась в школьные учебники, что все люди говорят: повсюду есть воздух, и мы вдыхаем воздух. Но мне приходилось быть знакомым и с такими людьми, живущими в дерев­не, которые считали это фантастикой; они просто не знали, что повсюду есть воздух; точно так же, как люди сегодня не знают, что повсюду есть разум. Они считают фантастикой, если им говорят: точно так же, как мы вдыхаем легкими воздух, так вдыхаем мы, например, носом или ухом разум. Я уже приводил вам раньше дос­таточно примеров, на которых вы могли убедиться, что разум есть повсюду. В последнее время мы обсуждали особенно интересную естественнонаучную главу о пче­лах, осах и муравьях. Немногое в природе позволяет так же глубоко заглянуть в ее тайны, как позволяет это сделать поведение насекомых. Насекомые — одни из самых удивительных животных, и они еще позволят пролить свет на многие тайны.

Примечательно то, что разговор о насекомых мы ве­дем как раз в то время, когда исполняется сто лет со дня рождения известного энтомолога Жана-Анри Фабра, который родился 22 декабря сто лет назад и жизнь ко­торого пришлась на время материализма, и поэтому он подходил ко всему материалистически; но тем не менее, он пролил свет на невероятно большое число фактов из жизни насекомых. Так что вполне уместно сегодня, ко­гда мы говорим о насекомых, вспомнить и о нем.

Сегодня прежде всего я хочу привести вам в качест­ве примера один вид насекомых, который мог бы быть интересен для вас именно в связи с пчелами. Пчелы работают в высшей степени совершенно, и наиболее примечательно у пчел не то, что они приносят мед, а то, что свои удивительно построенные сотовые ячейки они делают из того, что содержится в них самих. То, что они используют в качестве материала, они достав­ляют на себе в свой улей. Они работают так, что мате­риал не используется в его первоначальном виде; они перерабатывают его, прежде чем отдать в улей. Так они работают, опираясь на свои собственные силы.

Есть один вид пчел, которые работают иначе, но и их труд доказывает присутствие разума во всей при­роде. Давайте посмотрим, как работает этот вид пчел, которых обычно называют древогнездами (Xylocopa, Xylocopa violacea — примеч. перев.) и которым не уделяют столько внимания, как обыкновенным пчелам, посколь­ку людям было бы в тягость наблюдать за их работой. Это животное необыкновенно прилежно, и для
того, что­бы жить — не ему самому в отдельности, но чтобы мог выжить весь род, — оно совершает огромную работу. Это животное ищет древесину, которая уже не связана с рас­тущим деревом, которая получена в результате обработ­ки дерева. Вы могли бы найти этих пчел-древогнездов с их гнездами, которые я вам сейчас опишу, если вы, ска­жем, нарубили кольев, то есть найти там, где древесина уже отделена от дерева и заметно, что это неживая древесина: колья, столбы, сваи, изготовленные из дерева. Там, внутри, вы можете обнаружить пчелу-древогнезда, а так­же в садовых скамейках, садовых воротах. Итак, там, где дерево уже использовано, там пчела-древогнезд делает свое гнездо, причем особым способом.

Рисунок 28

Представьте себе, что это столб (см. рисунок 28). Это древесина, полученная в результате обработки ствола дерева. Пчела-древогнезд подлетает и начинает спер­ва бурить снаружи ход, идущий по наклону внутрь. Проникнув внутрь, она создает ход,
извлекая древеси­ну так, что остается пробуренный канал, а затем она начинает бурить в другом направлении; она бурит так, чтобы возникла кольцеобразная полость. Потом насекомое вылетает наружу, собирает все, что можно собрать вокруг, и набивает в эту полость. Затем, когда полость набита, пчела откладывает в ней яйцо, из ко­торого выйдет личинка. Пчела откладывает его здесь, внутри. Когда яйцо отложено, пчелка начинает строить крышу, в середине которой остается отверстие. Затем она начинает бурить дальше и здесь, над отверстием, устраивает второе жилище для
второй выводящейся пчелы-древогнезда; набив его и сделав отверстие, она вновь откладывает яйцо. Так продолжает действовать пчела-древогнезд до тех пор, пока не отстроит десять или двенадцать таких пустот, находящихся одна над другой. И в каждой она откладывает одно яйцо.

Теперь внутри этого деревянного стержня могут развиваться личинки. Насекомое всегда оставляет око­ло личинки запас корма. Сперва личинка съедает корм, приготовленный для нее и зреет. Потом приходит вре­мя, когда насекомое окукливается и превращается в летающую пчелку, которая готова к вылету. Итак, ли­чинка развивается здесь, внутри, и через некоторое вре­мя может вылететь. Когда приходит время и личинка созревает, она окукливается и становится насекомым и уже как зрелое насекомое может вылететь наружу че­рез этот ход. Благодаря сноровке пчелы-древогнезда через этот пробуренный ход созревшее насекомое мо­жет вылететь наружу. Прекрасно. Но второе насекомое находится здесь и оно моложе первого, третье находит­ся еще выше и оно еще моложе, и, так как пчела-мать должна была сделать эту камеру, у верхних животных нет бокового выхода, через который они могли бы выйти наружу. Эта история могла бы принять фаталь­ный характер и привести к гибели верхних животных. Но пчела-мать не допускает такого хода событий, она откладывает яйцо так, что когда младшая личинка со­зревает и должна выползать, она находит то отверстие, которое я вам показывал: она проникает в него и вы­ползает. Третье животное проникает через две дырки и выползает. Благодаря тому, что каждое из последую­щих животных созревает немного позднее, ему не ме­шают выползать животные, развившиеся ранее. Они идут не вместе, более ранние уже вылетели.

Вы видите, все гнездо устроено так разумно, что можно только удивляться этому. Когда люди сегодня в своих механизмах подражают чему-то, то это по боль­шей части имитация вещей, подобных вышеуказанным, причем исполнение гораздо менее искусно. То, что суще­ствует в природе, создано в высшей степени разумно, так что можно сказать: тут, внутри, повсюду присутствует разум, настоящий разум. Можно было бы приводить сот­ни и тысячи примеров проявления разума в постройках насекомых и в приемах их работы. Только подумайте, насколько разумно то, о чем я недавно рассказывал вам в связи с хозяйственными муравьями, которые заклады­вают целую ферму и делают это необычайно разумно.

Но рассматривая этих насекомых — пчел, ос и му­равьев, — мы касались и других предметов. Я говорил вам, что у всех животных этих групп есть ядовитые ве­щества, и эти ядовитые вещества, находящиеся в этих животных, являются в то же самое время — только в правильной дозировке — отличными лекарственными препаратами. Пчелиный яд — отличное лекарствен­ное средство. Осиный яд — отличное лекарственное средство. И муравьиная кислота, выделяемая муравья­ми — тоже очень хорошее лекарственное средство. Но я уже отмечал следующее: имеется в виду та муравьи­ная кислота, которую мы получаем из муравейника, собирая и отжимая муравьев. Так что эту муравьиную кислоту муравьи содержат в себе: отжимая муравьев, мы получаем ее. Эта муравьиная кислота находится преимущественно в муравьях. Но вы были бы весьма удивлены, узнав, сколько муравьиной кислоты нахо­дится в этом зале. Вы бы сказали: но где же тут муравьи­ные кучи, здесь в углах ничего нет. Господа, поскольку вы сидите здесь, вы сами представляете собой подобие муравьиной кучи! Ведь везде в ваших членах тела, мус­кулах, во всех ваших тканях, тканях сердца, тканях легких, тканях печени и селезенки содержится муравь­иная кислота, хотя и не в такой высокой концентрации, как в муравьиной куче. Но все же вы в целом наполне­ны муравьиной кислотой, совсем наполнены. Это, види­те ли, нечто в высшей степени примечательное.

Откуда же берется в нашем теле муравьиная кисло­та? Если у человека ее недостаточно, то об этом следует знать. Если человек болен — а люди в большинстве сво­ем немного больны, — то он может иметь сотню болезней с одинаковыми внешними симптомами. Надо знать, чего ему, собственно, не хватает; то, что он бледен или не может есть, — это лишь внешнее. Надо найти, чего ему не хватает. У иного человека может оказаться так, что в его организме недостаточно муравьиной кислоты, он продуцирует слишком мало муравьиной кислоты. Точно так же, как муравейник производит муравьи­ную кислоту, в человеческом теле, во всех его членах, особенно в селезенке, тоже должна достаточно сильно вырабатываться муравьиная кислота. Если же человек продуцирует слишком мало муравьиной кислоты, то надо назначить ему такой препарат, такое лекарство, которое бы внешним образом помогло ему продуциро­вать достаточное количество муравьиной кислоты.

Надо наблюдать, что происходит с человеком, у ко­торого слишком мало муравьиной кислоты. Но такие наблюдения можно проводить только тогда, когда те, кто их осуществляют, хорошо знают человека. Надо составить себе представление о том, что происходит в душе человека, у которого сперва было достаточно муравьиной кислоты, а затем стало слишком мало. Это очень показательно. Такой человек сам правильно рас­скажет о своей болезни, если вы будете расспрашивать его правильным образом. Допустим, вы имеете дело с человеком, который, при правильных наводящих во­просах, скажет вам: «Ах, черт возьми, несколько меся­цев тому назад мне все хорошо удавалось, я мог приду­мать все, что угодно. Теперь все прекратилось. Больше ничего не получается. Если я задумываюсь над чем-то, ничего не выходит». Господа, часто это может служить более важным показателем, чем все то, что могут дать внешние исследования, которые сегодня, само собой разумеется, тоже надо делать. Но вы могли бы сегодня исследовать мочу на белок, на гнойные выделения, на сахар и так далее, и вы получили бы, конечно, интерес­ные результаты; но при известных обстоятельствах мо­жет оказаться гораздо важнее, если человек просто расскажет то, что я только что описал вам. Конечно, если он расскажет это вам, надо будет исследовать и другие вещи, но в этом случае вы можете сделать вывод: в по­следнее время в собственном организме человека стало слишком мало муравьиной кислоты.

Тут кто-нибудь, мыслящий чисто внешне, мог бы сказать: у человека слишком мало муравьиной кисло­ты. Я наловлю муравьев, или добуду ее иным образом, и дам ему эту муравьиную кислоту в соответствующей дозе. Вы могли бы это делать долгое время, но пациент придет к вам и скажет: мне это совсем не помогает. В чем же тут дело? Ему действительно она не помогла. Все верно: у него было слишком мало муравьиной ки­слоты; вы давали ему муравьиную кислоту, но без поль­зы, она оказалась бесполезной. В чем тут дело?

Видите ли, проводя дальнейшее исследование, вы установите: одному человеку муравьиная кислота не по­могает, но другому она помогает постоянно. Постепенно вы заметите разницу. У тех людей, которым помогает му­равьиная кислота, может быть обнаружено слизистое пе­рерождение легких. Утех, которым муравьиная кислота не помогает, обнаруживается слизистое перерождение печени, почек или селезенки. Все это очень специфиче­ская история. Может быть большое различие в случае, если недостаток муравьиной кислоты испытывают лег­кие, и в случае, если недостаток муравьиной кислоты испытывает печень. Разница в том, что лечение легких можно начинать с использования самой муравьиной ки­слоты, находящейся в муравейнике. А в случае печени начинать с муравьиной кислоты не следует.

Теперь речь пройдет о другом, господа! Если вы за­метили, что у человека не все в порядке с печенью или с кишечником, и ему не помогает муравьиная кислота, несмотря на то, что у него ее слишком мало, вы должны давать ему щавелевую кислоту. Это означает, что вам на­до взять обычную кислицу (Oxalis acetocella) или клевер, произрастающий на пашне (Trifolium — примеч. перев.), получить из них кислоту и давать ему. Итак, вы видите: | к человеку с больными легкими надо давать муравьиную кислоту; тому, у кого не в порядке печень или кишеч­ник, надо давать щавелевую кислоту. Особенность здесь состоит в том, что человек, которому вы даете щавеле­вую кислоту, через некоторое время после того, как вы ему ее дали, в себе самом произведет из этой щавелевой кислоты муравьиную кислоту! Дело не только в том, что­бы вводить в человека какое-нибудь вещество, но надо знать, что сам организм может сделать самостоятельно. Если вы даете ему муравьиную кислоту, организм гово­рит так: это мне не надо, я хочу поработать сам, — мы же дали ему муравьиную кислоту — с ней я уже ничего не могу сделать, я не могу поднять ее в легкие. То, что вы даете, поступает в желудок. Наконец, все это переходит в кишечник. Поскольку человеческое тело хочет порабо­тать само, оно говорит со своей стороны: что это мне да­ют? Мне надо не только создавать муравьиную кислоту, но мне еще приходится и ту муравьиную кислоту, кото­рую мне дали, доставлять из желудка в легкие. Я этого не могу сделать. Тело хочет щавелевую кислоту; из нее оно делает муравьиную кислоту.

Жизнь, господа, это работа, а не вещество само по себе: самое важное — знать, что жизнь не есть поеда­ние капусты и свеклы, нет, жизнь состоит в том, что делает тело, когда в него поступают вещества, содержа­щиеся в капусте и свекле. Но, во всяком случае, тело не должно из находящейся в нем капусты вновь фор­мировать и вздорным образом выводить наружу ту же капусту (идиома, означающая: из вздора, что внутри, нести чепуху вовне — примеч. перев.). Однако в осно­ве современной цивилизации лежит именно это.

Отсюда вы видите, какие замечательные отноше­ния установлены в природе. Повсюду есть растения. Клевер надо характеризовать в особенности. Щавелевая кислота находится во всех растениях, но в кислице и кле­вере ее больше, поэтому она и названа так (по-немецки щавелевая кислота буквально называется «клеверная кислота»,
Kleesaure
— примеч. перев.)
. Однако так же, как муравьиная кислота находится повсюду в природе и в человеческом теле, так и щавелевая кислота находит­ся повсюду — ив природе, и в человеческом теле.

Вот что еще интересно: допустим, вы берете ре­торту, такую, какие есть в химической лаборатории; вы зажигаете под ней горелку и помещаете в реторту щавелевую кислоту — она выглядит как соль, напоми­нающая крошки золы, — затем добавляете столько же глицерина. Все это надо смешать и нагреть. Тогда пой­дет перегонка (см. рисунок 29). Я могу уловить и собрать то, что получается. Но в то же время я замечу, что отсю­да выходит газ. Вот здесь он выходит наружу.

Рисунок 29

Исследовав выделяющийся газ, я обнаружу, что это углекислый газ. А здесь как дистиллят образует­ся муравьиная кислота. Теперь тут, внутри — муравь­иная кислота. Тут, в реторте, у меня были глицерин и щавелевая кислота. Глицерин так там и остался, а другой компонент перегонялся, причем жидкая му­равьиная кислота собиралась здесь, внизу, а углекис­лый газ улетучился.

Теперь рассмотрите весь этот процесс по порядку и тогда вы сможете сказать: допустим, что роль реторты выполняла бы человеческая печень или, скажем, что-ни­будь еще, человеческие или животные ткани (изобража­ется на рисунке), какой-либо орган нижней части тела животного, печень, селезенка или что-нибудь в этом ро­де. Через желудок я ввожу туда щавелевую кислоту. Роль глицерина выполняет само тело. Тут, в моем кишечнике, находятся вместе глицерин и щавелевая кислота. Что же происходит? Взгляните на рот человека: оттуда выделя­ется углекислый газ, а вниз от легких повсюду в челове­ческом теле навстречу органам вливается по капелькам муравьиная кислота. Весь процесс в целом такой же, как я это нарисовал вам здесь: мы имеем его в нашем собст­венном теле. Мы в нашем теле постоянно производим из щавелевой кислоты муравьиную кислоту.

Теперь подумайте о распространяющихся по всей Земле растениях. В них повсюду есть щавелевая кисло­та. Подумайте и о насекомых: в них она проявляется самым удивительным образом. Прежде всего подумай­те о муравьях. Они идут к этим растениям или идут к тому, что из растений загнивает. Там везде содержит­ся щавелевая кислота, и эти животные делают из нее то же самое, что делает из нее сам человек, — муравь­иную кислоту. Муравьиная кислота присутствует всю­ду. Муравьиная кислота присутствует повсюду именно благодаря насекомым.

Ведь если воздух исследует филистер-обыватель, то он потом говорит: в воздухе есть азот и кислород. Но, господа, благодаря тому, что в воздухе кружатся на­секомые, там в очень малом количестве всегда присут­ствует муравьиная кислота. С одной стороны, мы, как говорится, имеем человека, представляющего собой микрокосм, малый мир; он вырабатывает в себе му­равьиную кислоту и постоянно пронизывает свое дыха­ние муравьиной кислотой. А там, вовне, в макрокосме, в большом мире, аналогично процессу дыхания, происходящему в человеке, действует армия насекомых. И великое дыхание, совершаемое окружающим Землю воздухом, она, эта армия, постоянно пронизывает му­равьиной кислотой, вырабатываемой насекомыми из щавелевой кислоты растений. Вот как обстоит дело.

Рисунок 30

При правильно проводимом наблюдении, рас­сматривая нижнюю часть тела человека с находящи­мися внутри нее кишечником, желудком, печенью, почками, селезенкой и толстым кишечником, нахо­дящимся дальше, наблюдают постоянное превраще­ние щавелевой кислоты в муравьиную кислоту: эта муравьиная кислота затем вместе с воздухом, который человек вдыхает, переходит во все части его тела. Так это происходит в человеке.

Вовне, по всей Земле, мы имеем растения. Также мы имеем разнообразнейшие виды насекомых, кото­рые порхают над ними. Здесь, внизу, находится щаве­левая кислота. Насекомые подлетают сюда и благодаря их встрече возникает муравьиная кислота, которая наполняет воздух. Так что из воздуха мы также вдыха­ем в себя постоянно муравьиную кислоту. То, чем обла­дают осы, — это яд, похожий на муравьиную кислоту, лишь незначительно видоизмененный. И то, что имеют в своем теле пчелы, пчелиный яд — он, в сущности, на­ходится и во всем их теле, — это тоже преобразованная муравьиная кислота, муравьиная кислота, преобразо­ванная до более высокой ступени. Рассматривая это, можно сказать: мы исследуем этих насекомых, муравь­ев, ос, пчел; то, что они выполняют, выглядит внешне необычайно разумным. Почему то, что они совершают, так необычайно разумно? Если бы у муравьев не было муравьиной кислоты, то все, что я вам описывал, все, что выглядит так прекрасно, делалось бы крайне глупо. Только благодаря тому, что муравьи обладают свойст­вом производить муравьиную кислоту, все то, что они строят, является таким осмысленным и разумным. Так же обстоит дело с осами и пчелами.

Поскольку мы тоже производим в нас самих муравь­иную кислоту, то разве у нас недостаточно предпосылок, чтобы сказать себе: там, вовне, в природе повсюду при­сутствует разум; он приходит благодаря муравьиной ки­слоте. В нас самих тоже повсюду есть разум, поскольку мы имеем муравьиную кислоту. А муравьиной кислоты не было бы, если б не было сперва щавелевой кислоты. И вот эти маленькие животные кружатся и порхают над растениями и создают предпосылки для
того, чтобы находящаяся в растениях щавелевая кислота превраща­лась в муравьиную кислоту, претерпевая метаморфозу.

Понять эти вещи можно, только спросив себя: что же представляет собой эта щавелевая кислота? Видите ли, щавелевая кислота присутствует повсюду там, где должна быть жизнь. Где есть нечто живое, там есть и щавелевая кислота. Но там присутствует также эфир­ное тело. Эфирное тело действует так, что щавелевая кислота тотчас же обновляется. Но щавелевая кислота никогда не становится муравьиной кислотой, пригод­ной для человеческого или животного организма, если она превращена из щавелевой кислоты в муравьиную без посредства астрального тела. Ибо та муравьиная кислота, которую я получил тут, из реторты, не помо­жет ни человеческому телу, ни телу животного. Заблу­ждаются те, кто полагают, будто что-то мертвое может действенным образом помочь. Муравьиная кислота, ко­торая образуется и там, и там — в человеке и благодаря насекомому, — живая, и она выступает повсюду, где возникает ощущение, возникает душевное. Человек должен выработать в себе муравьиную кислоту, если от чисто органической жизни, протекающей в нижней части его тела, где играет определенную роль щавеле­вая кислота, он хочет подняться до душевного. Тогда в муравьиной кислоте, в дыхании оживает душевное, оно поднимается к голове и в голове может действовать дальше. Душевное начало нуждается в этой переработ­ке щавелевой кислоты в муравьиную внутри человека. Но что же происходит по существу, когда щаве­левая кислота превращается в муравьиную кислоту? Видите ли, это можно было бы заучить как главное из того, что я вам сказал. Та пчела-древогнезд, о которой я говорил, особенно интересна тем, что она вгрызается в дерево, которое уже лишено жизни. И если бы эта пчела-древогнезд не могла использовать это дерево как надо, она стала бы искать себе другое местопребыва­ние. Эта пчела никогда не делает свое гнездо в (живом) дереве, но только в загнившей древесине, в тех местах, где сваи или подпорки начали загнивать, — там она от­кладывает яйцо, построив сначала свое гнездо.

Если изучить связь загнившей древесины с пчелой-древогнездом, можно сделать вывод, что происходящее в загнивающем дереве постоянно происходит и в чело­веческом теле. Оно начинает загнивать, и если гниение становится слишком сильным, то тело умирает. И то, что происходит в случае с пчелой вовне, должен посто­янно делать и человек: он должен строить ячейки, то есть клетки. А это он может делать только благодаря тому, что растительное начало, пронизанное щавелевой кислотой, он превращает в муравьиную кислоту, превра­щает в то, что пронизано муравьиной кислотой.

Теперь вы могли бы сказать: а какое значение для
природы имеет все это в целом? Господа, подумаем обо всех этих подпорках или сваях, сделанных из дерева и подгнивших. Если бы пчелы-древогнезды никогда не приближались к этим столбам, это было бы для людей очень приятно, так как пчелы быстро размно­жаются, и через год такой столб мог бы завалиться, по­скольку они выедают его изнутри. Размножение этих пчел не очень приятно для человека, зато оно намного приятнее природе. Ибо если вся имеющая раститель­ное происхождение древесина продолжала бы суще­ствовать без этих пчелиных гнезд, то она начала бы мало помалу крошиться — это вы можете заметить у гнилушек, — превращаться в труху и стала совсем бес­полезной. Но древесина, в которой поработала пчела-древогнезд, не крошится, но опять оживает. И из всей древесины, немного оживленной благодаря этим дре­весным пчелам — но точно так же и благодаря другим насекомым, — возникает то, что не дает нашей Земле загнивать полностью, превратиться в труху в мировом пространстве, но позволяет ей жить дальше, поскольку эти насекомые оживляют ее. Мы, люди, вдыхаем му­равьиную кислоту. В природе действует муравьиная кислота, которая посредством насекомых производит­ся из щавелевой кислоты растений, и это способствует тому, чтобы Земля вообще могла жить дальше.

Теперь анализируйте эту связь. Здесь мы имеем чело­века, здесь — Землю (изображается на рисунке). Сперва рассмотрим человека. Допустим, это маленький ребенок. Если ребенок мал, ему удается с легкостью преобразовы­вать находящуюся в нижней части тела щавелевую кисло­ту в муравьиную кислоту. Органы получают муравьиную кислоту в достаточном количестве. В ребенке развивает­ся человеческая душа. Таким образом, муравьиная кисло­та представляет собой материальную основу для души и духа. Когда же человек стареет и уже не в состоянии про­изводить достаточное количество муравьиной кислоты, душа и дух уходят. Итак, муравьиная кислота притягива­ет душу и дух: иначе дух уйдет. Это очень интересно.

Если вы, например, правильным образом наблю­даете человека, у которого очень много внутренних гнойных процессов, вы обнаружите, что муравьиная ки­слота позволит ему преодолеть эти гнойные процессы. Возникнет правильное отношение между астральным телом и физическим телом, нарушенное в связи с гной­ными процессами. Так что муравьиную кислоту всегда необходимо использовать правильным образом как ос­нову для души и духа. Если тело имеет слишком мало муравьиной кислоты, оно загнивает и уже не может об­ладать душой; тело стареет и душа вынуждена уйти.

Здесь мы имеем, с одной стороны, человека, а с другой — природу. В природе тоже из щавелевой кислоты постепенно образуется муравьиная кисло­та, так что у Земли постоянно имеется возможность быть окруженной не только кислородом и азотом, но и муравьиной кислотой.

Эта муравьиная кислота действует так, что Зем­ля вообще, я бы сказал, не отмирает каждый год, но ежегодно может оживлять себя здесь, наверху. То, что находится под землей как семена, испытывает тягу к муравьиной кислоте, находящейся здесь, наверху. В этом и состоит возрождение жизни. Зимой каждый раз дело обстоит так, что сам Дух Земли, в сущности, стре­мится уйти прочь. Весной же Дух Земли снова ожива­ет. Дух Земли делает Землю застывшей зимой: весной он оживляет ее снова. Это происходит потому, что к се­менам, ожидающим под землей, поступает муравьиная кислота, которая в предшествующем году возникла в результате общения мира растений с миром насеко­мых. И теперь семена растений прорастают навстречу не только кислороду, азоту и углекислому газу, но расте­ния прорастают навстречу муравьиной кислоте. И эта муравьиная кислота побуждает их к образованию ща­велевой кислоты, из которой в следующем году может образоваться муравьиная кислота. Но точно так же, как в человеке муравьиная кислота может стать материальной основой для души и духа, так и муравьиная ки­слота, распространенная во Вселенной, является осно­вой для духовного и душевного начала Земли. Так что мы можем сказать: в случае Земли муравьиная кислота тоже представляет собой материальную основу для Ду­ши Земли и Духа Земли (изображается на рисунке).

Телеграфную связь в местностях, где нет муравь­иных куч, осуществить труднее, чем в тех местностях, где есть муравьиные кучи, поскольку электричество и магнетизм, на основе которых осуществляется теле­графная связь, зависят от муравьиной кислоты. Если телеграфные провода протянуты по городам, где нет муравьев, электрическая и магнитная проводимость снижаются, и электродвижущие силы на этих участ­ках должны компенсироваться за счет тех участков, где проводка проходит по полям (из электротехники, по крайней мере, известно, что кислотность среды резко повышает электрическую проводимость этой среды — примеч. перев.)
. Но конечно, муравьиная ки­слота распространяется и в городском воздухе.

Мы могли бы сказать так: то, что есть в человеке — это относится и к выработке муравьиной кислоты, — есть и во внешней природе. Человек является малым миром, микрокосмом. Только у человека дело обстоит так, что он должен вырабатывать муравьиную кислоту из щавелевой кислоты до тех пор, пока его жизнь не завершится смертью. Когда он становится неспособен к этому, тогда его тело умирает. Он должен сначала по­лучить новое тело, которое в период детства наиболее правильным образом вырабатывает муравьиную кисло­ту из щавелевой. В природе же это продолжается все снова и снова: зима, лето, опять зима, опять лето. Щаве­левая кислота всегда превращается в муравьиную.

Наблюдая умирающего человека, имеешь такое чув­ство: умирая, он сначала подвергает испытанию свое те­ло; способно ли оно производить муравьиную кислоту? И только в том случае, если тело неспособно, наступает смерть. Человек восходит в духовный мир, он больше не удерживается в своем теле. Так что мы можем сказать: человек в определенное время умирает. Затем проходит долгий срок, и он снова приходит в другом теле. В проме­жуточном состоянии он находится в духовном мире.

Если в улье выводится новая пчелиная матка, тогда, как я уже вам это говорил, возникает нечто, мешающее пчелам. Прежде пчелы жили в своего рода сумраке. За­тем они видят сияние этой молодой пчелиной матки. Что же все-таки связано с этим сиянием молодой мат­ки? С этим сиянием молодой пчелиной матки связано то, что юная пчелиная матка отнимает у старой матки силу пчелиного яда. Страх у вылетающего роя возника­ет оттого, что они боятся потерять этот пчелиный яд, который защищает, спасает их. Этот яд улетучивается. Точно так же, как человеческая душа улетучивается при смерти, если она уже не в состоянии больше пользовать­ся муравьиной кислотой, так вылетает и старая пчели­ная матка, если оказывается недостаточно пчелиного яда — то есть переработанной муравьиной кислоты. И если человек в этот момент посмотрит на пчелиный рой, то этот рой, хотя его и можно увидеть, выглядит точно так же, как и человеческая душа, оставляющая тело. Это величественная картина — этот улетающий прочь пчелиный рой. Как человеческая душа оставляет тело, так и при выведении новой пчелиной матки, новой цари­цы, старая матка со своими последователями оставляет улей; человек с полным правом может рассматривать вы­летающий рой как образ вылетающей души человека.

Ах, господа, это страшно и величественно! Только человеческой душе нет необходимости дробить свои силы, образуя множество маленьких животных. Но в нас также постоянно присутствует тенденция к этому: нам хочется стать маленьким животным. В нас есть то, что мы всегда внутренне стремимся облечь в форму крабообразных бацилл и бактерий, в подобие таких ма­леньких пчелок, но мы снова и снова преодолеваем это стремление. Благодаря этому мы и являемся единым, цельным человеком. Но улей не представляет такой цельности, как у человека. Пчелы не могут найти доро­гу в духовный мир. Мы должны ради их перевоплоще­ния предоставить им другой улей. И это является обра­зом, символизирующим перевоплощение человека. И тот, кто способен к такому наблюдению, испытывает необычайное уважение к этим зароившимся старым пчелам с их царицей; они ведут себя вышеуказанным образом потому, что они хотят попасть в духовный мир. Но физически они стали настолько материальны, что это им не удается. И вот пчелы скучиваются все вместе, становятся единым телом. Они стремятся объединить­ся. Они хотят уйти прочь от мира. Ведь вы знаете: в то время, когда они вылетают, они садятся на ствол дерева или на что-то еще, скучиваются все вместе, они стремятся исчезнуть, так как хотят в духовный мир. А затем они снова становятся настоящим ульем, если мы помогаем им и пересаживаем в новый улей.

Так что можно сказать: насекомые учат нас высше­му из всего, что есть в природе. Вот почему люди, обла­давшие в древности инстинктивным знанием, смотре­ли на растения так, как я изложил вам здесь, тогда как современная наука совершенно упускает это из вида и не может правильно объяснить. Эти люди взирали на растения совсем особенным образом. Люди нового времени вспоминают кое-что из этого именно сейчас, в ту пору, когда они приносят елку и, наряжая ее, дела­ют из нее Рождественское древо, древо Христа. Тогда люди вспоминают о том, что находящееся во внешней природе можно внести в человеческую жизнь так, что оно будет действовать социальным образом. Эта елка, превращенная в Рождественское древо, древо Христа, должна стать образом любви.

Обычно считают, что Рождественское древо вос­ходит к глубокой древности. Но елки в качестве Ро­ждественского древа стали использоваться всего сто пятьдесят или двести лет тому назад. Раньше такого обычая не было. Однако на Рождество использовали один из видов кустарников. Так, например, во время Рождественских игр в деревнях, на Святках, которые проводились в пятнадцатом, шестнадцатом столети­ях, кто-нибудь бегал вокруг, как вестник, и в руках у него тоже было своеобразное Рождественское древо. Это было то, что называлось в Центральной Германии журавлиным деревом, можжевельник, имеющий пре­красные ягоды. Тогда Рождественским древом, дре­вом Христа люди считали можжевельник. Но почему? Потому что в этом можжевельнике, на который так охотно собирались птицы, вы могли бы обнаружить очень слабое воздействие яда, который образуется здесь и должен был бы пронизать все земное, для то­го, чтобы в земном могло возникнуть духовное. Точно так же, как муравьи идут на древесину, а пчела-древогнезд ищет деревянный кол, так каждое утро, когда на стоящие деревья слетаются птицы, повсюду возника­ет такая же, но только гораздо более слабая кислота. Это древние народы знали инстинктивно, причем они говорили: когда зимой здесь есть можжевельник, и птицы слетаются на его ягоды, тогда, благодаря мож­жевельнику, Земля снова оживает. Для
них это было символом оживления Земли благодаря Христу, симво­лом морального оживления.

Так что теперь мы могли бы сказать: правиль­ным было бы рассматривать это так, что в природ­ных процессах можно увидеть истинные символы того, что происходит в жизни человека. Древние лю­ди смотрели на птиц, сидящих на можжевельнике, они смотрели на этих птиц с такой же любовью, как смотрят сегодня на маленький кусочек пирога или на подарок под Рождественской елкой. Можжевельник был для людей своего рода Рождественским древом, древом Христа, которое они приносили в свои жи­лища. Так обыкновенный можжевельник (Janiperus communis — примеч. перев.) сделался Рождествен­ским древом, древом Христа.

Но нам пора заканчивать. И мне не хотелось в хо­де сегодняшнего занятия — несмотря на всю вашу за­груженность в это время — оставлять без внимания эту исключительно важную тему; и вот мы познако­мились с этим кустарником, который действительно можно рассматривать как древо Христа, Рождествен­ское древо. Мы познакомились с кустом можжевель­ника, который дает птицам то же самое, что дают пче­лам растения, а муравьям и пчелам-древогнездам, и вообще насекомым — древесина. В завершение я хотел бы пожелать всем вам веселого, радостного и внутренне возвышающего душу Рождества.

О ближайшей лекции вы будете оповещены; она состоится в не столь отдаленное время.

ПРИМЕЧАНИЯ

Основа текста: лекции были стенографированы и переве­дены профессиональной стенографисткой госпожой Еленой Финкх (1883—1960).

В основу третьего издания 1978 г. был положен дополни­тельный обновленный перевод первоначальной стенограм­мы. Допущенные в более ранних изданиях отступления от текста устранены.

Заглавие тома восходит к раннему изданию Марии Штайнер.

Отдельные издания:

Дорнах, 8,13,20,24,27,31 октября 1923 г.: «Человек и мир — Действие духа в природе», Дорнах, 1950.

Дорнах, 26,28 ноября, 1,5,10,12,15,22 декабря 1923 г.; лекции 2—9 в издании «Девять лекций о пчеловодстве» (два частных издания); Дорнах, «Девять лекций о сущности пчел», Дорнах, 1929, 1937 гг.; «О пчелах», Дорнах 1951, лекция 1 из этого более раннего ряда лекций, Дорнах, 3 февраля 1923 г., находится сей­час под библ. №348, том 2, Лекции для работающих на строи­тельстве Гётеанума, ПСС, Дорнах, 1978 г.

Труды Рудольфа Штайнера, содержащиеся в Полном соб­рании сочинений (ПСС), указаны в соответствии с их библ. номерами.

К стр.

«У меня уже была возможность на примере строительных работ у бобров показать вам, насколько все эти вещи в при­роде проникнуты духом» — см. лекцию от 10 января 1923 г. в курсе «О здоровье и болезни», ПСС, библ. ном. 348.

«...бабочка, называющаяся махаон» — махаон (Papilio machaon L.), великолепно окрашенная дневная бабочка, основ­ная окраска — желтая с сине-черным рисунком на крыльях. Ее гусеница живет на различных зонтичных растениях.

Чезаре Ломброзо — (1836—1909), итальянский антро­полог, профессор судебной медицины в Турине, создатель учения о врожденной преступности; его сочинение «Гений и безумие» появилось в 1864 г.

«...в последний понедельник» — см. лекцию от 8 октяб­ря 1923 г.

в подлиннике: «latschete» — расхлябанный, вялый; в переносном смысле — медлительный, тяжеловесный.

В подлиннике: «schimpft wie ein Rohrspatz» — разразиться потоком брани, ругаться, как извозчик, крепкая, грубая ру­гань. «Rohrspatz» — название птицы, камышовки дроздовид-ной (Acrocephalus arundinaceus), певчей птицы, живущей в камы­шах, обладающей протяжным, скрипучим, неровным голосом.

«.. .в последнюю среду», — см. лекцию от 10 октября 1923 г.

«Вы ведь знаете, что и краски возникают на свету», — см. лекцию от 21 февраля 1923 г. в курсе «О жизни человека и Зем­ли», ПСС, библ. №349.

«...однажды я читал в Париже лекцию» — в мае 1906 г.; эта лекция помещена в ПСС, библ. №94, «Космогония».

«passen» — в Австрии синоним для «ожидать» в устн. речи.

Ликург — спартанский законодатель, жил в 9 в. до Р.Х. Подробнее о нем и о жизни в Спарте см.: «Биографии», Плу­тарх, глава «Ликург».

«Об этих вещах я уже говорил здесь» — см. лекцию от 21 февраля 1923 г. в курсе «О жизни человека и Земли», ПСС, библ. № 349.

Штутгартская клиника — Клинический терапевтиче­ский институт, Штутгарт; основан после первого курса для вра­чей, прочитанного доктором Штайнером на Пасху 1920 г., вра­чами д-ром Людвигом Ноллем, д-ром Отто Пальмером, д-ром Феликсом Пайперсом и д-ром Фридрихом Хуземаном, открыт 15 августа 1921 г. как подразделение «Комменде таг» («Грядущий день»), АО, Штутгарт, под руководством доктора Отто Пальмера; 1924—1925 гг. — частное предприятие д-ра Отто Пальмера.

«.. .воздействие ничтожных доз вещества» — см. работы Л. Колиско, например: «Физиологические и физические послед­ствия воздействия малых доз», Штутгарт, 1922 г.

Лекция восьмая — эта лекция была прочитана как до­полнение к реферату пчеловода Мюллера.

«...что в растении, собственно, содержится уже как мед» — под медом здесь имеется в виду цветочный нектар.

«...рабочая пчела формируется в тот промежуток вре­мени, который требуется Солнцу для одного оборота вокруг своей оси» — здесь следует заметить, что в этом издании есть противоречия — в отношении установления связей и прилагаемых цифр — по сравнению с другой лекцией, от 12 дек. 1923 г. Этот факт требует согласования. Настоятельным желанием из круга пчеловодов было: найти синтез между тем и другим изложением. В издании 1978 г. введение к лекции от 12 декабря 1923 г. предлагалось в качестве корректуры к лекции от 26 ноября 1923 г. Рудольф Штайнер, как известно, отвечал на вопросы рабочих без всякой подготовки.

Август Генри Форель — (1848—1931), швейцарский психиатр и естествоиспытатель. Написал монографию «Пси­хические способности у муравьев», 1901 г. и «Восприятие у насе­комых», 1910 г.

венерина мухоловка — Dionaea muscipula, сем. росян­ковых, принадлежит к насекомоядным растениям, растущим в глухих местах в теплой зоне Северной Америки. Ср. об этом: Чарльз Дарвин, «Насекомоядные растения», перевод Виктора Кариса, Собрание сочинений Чарльза Дарвина, т. 8, Штут­гарт, 1876 г., стр. 259.

«...об этом я говорил вам» — см. лекцию вторую от 10 октября 1923 г.

«я говорил вам однажды» — см. лекцию от 14 апреля 1923 г. в курсе «О жизни человека и Земли», ПСС, библ. №349.

Густав фон Бунге — (1844—1920), немецкий физиолог русского происхождения, с 1885 г. профессор в Базеле. Основные труды: «Учебник по физиологической и патологической химии», 1887; «Учебник по физиологии человека», 1901, в двух томах.

Генрих Гейне— (1797—1856). Изречение «бедность происходит от нищеты» у него до сих про обнаружить не удалось. Похожее выражение встречается у Фритца Рейтерса в произведении «Ut mine stromtid», гл. 38: «Я хочу сказать вам, гра­жданин, поскольку уже давно живу в этом городе и наблюдаю за людьми: большая бедность в городе возникает от большой нищеты!» (реплика инспектора Брэсиха).

«...так называемая считающая лошадь господина фон Ос­тена» — см. об этом сочинения Оскара Пфунгста «Лошадь госпо­дина фон Остена, (Умный Гансик). Приложения к эксперименталь­ной психологии человека и животного», Лейпциг, 1907.

Ф.Т. Бальденсбергер, известный пчеловод, «Бюлле­тень альпийского пчеловодства».

«...средство против ящура у коров» — об этом средстве ср.: Йозеф Верр: «Животноводство и зоотехника в рамках биоди­намического сельского хозяйства», Штутгарт, 1953.

«Пчела обыкновенная, домашняя» — как «обыкновен­ную медовую пчелу, или пчелу домашнюю» обозначал пчелу, например, Альфред Брэм (Брэм, «Иллюстрированная жизнь жи­вотных», том 3, 1875 г. стр. 474. (В русском переводе Брэма слово «домашняя» отсутствует — примеч. перев.)

«Один... университетский профессор написал книгу о национальной экономике» — пока не установлено.

«В ближайшую субботу в девять часов мы займемся тем, о чем еще следовало бы поговорить» — названная лекция состоялась только в понедельник, 10 декабря 1923 г.

«...так как у меня был тогда один хороший друг, он был землевладельцем и издавал сельскохозяйственную газету» — по всей вероятности, речь тут идет о землевладельце Гуго Хичмане (1838—1904), основателе современной периодической печати по вопросам сельского и лесного хозяйства в Австрии. Он был со-основателем центральных организаций Австрии по сельскому хозяйству; с 1870 г. — владелец «Венской сельскохозяйственной газеты», основал в 1883 г. «Австрийскую лесную и охотничью газету», в 1884 г. — «Общую венскую газету», 1867 г. — издание «Практический земледелец», 1878 г. — «Эконом», был также издателем книг «Карманный календарь земледельца» (с 1879 г.), «Сельскохозяйственный архив» и «Справочник земледель­ца» — в 1882 г.

«...есть осы» — осы-орехотворки (Cynipidae).

«Формирование орешка может быть таково, что он выгля­дит не как яблочко, а как образование, вырастающее наружу подоб­но волосам, сплетающимся друг с другом» — это наросты, которые производят розовые осы-орехотворки, Rhodites rosae, так называе­мые розовые королевы или сонные яблоки.

«разведение смокв» — см. следующее описание в «Ил­люстрированной жизни животных Брэма, популярная перера­ботка Фридриха Шедлера», том 3, Лейпциг 1875, стр. 511, на ко­торую ссылается Рудольф Штайнер (указанный том находился в его библиотеке): «Известно, что уже древние использовали ос-орехотворок, Cinips Psenas у Линнея (теперь: Blastophaga pse-nes), для того, чтобы сделать смоквы более сочными и вкусны­ми: еще сегодня в Греции уделяется много внимания тому, что­бы с помощью этих животных достичь капрификации смокв, то есть окультуривания дерева. Они живут в диких смоквах, ко­гда те еще не созрели, полностью развиваются к концу июня и остаются там, если им не помешают. Однако эти смоквы срыва­ют, связывают друг с другом длинной тесемкой по две, и подве­шивают их на ветви облагораживаемого дерева, по возможно­сти равномерно размещая их между его плодами; высыхание и сморщивание диких смокв вынуждает насекомых покидать их, выходить и выводить второе аномальное поколение, избирая в качестве жилища для своей детки облагораживаемую смокву. Поскольку смоквы убирают до того, как это поколение созреет, оно погибает после того, как своим присутствием оно увеличи­ло сочность смоквы».

«sengerig» — «паленый», синоним слова «жженый» (в данном контексте: дело приняло дурной оборот, запахло жа­реным — примеч. перев.).

«...и собирают определенный сорт травы» — так назы­ваемая хвойная трава, Aristida. Любовно собирают описывае­мые здесь муравьи семена Aristida stricta и Aristida oligantha, которые поэтому и называются «Муравьиный рис».

«муравьи хозяйственные» — о них сообщает Брэм, ци­тируя при этом Дарвина: «Другой вид, Atta malefaciens, Дарвин называет муравьями хозяйственными, и сообщает при этом сле­дующее: «Тот вид, который я называю «хозяйственными», это большие бурые муравьи. Они живут в, так сказать, вымощенных городах и, подобно прилежным и осторожным земледельцам, во все времена года проводят своевременные соответствующие мероприятия. Выбрав место для своего пребывания, они про­буравливают в обычно сухой почве одну нору, вокруг которой они поднимают почву от трех до шести дюймов, а вокруг строят низкий кольцеобразный вал. Но если они расположились в пло­ской местности, которая может затапливаться, то тогда они воз­вышают свой холмик, по форме подобный остроконечной кегле, до пятнадцати, двадцати дюймов или больше, и делают вблизи верхушки вход. Тем временем, пока они производят закладку своего сооружения, почва совершенно высыхает. В обоих слу­чаях муравьи очищают почву вокруг холмика от всяких помех, выравнивают ее поверхность на расстоянии от трех до четырех футов перед воротами города, причем они придают этому месту вид отличной мостовой, какой она и становится на деле. Внутри этого двора они не потерпят ни одного зеленого листика, кро­ме определенного вида травы, приносящей зерна. Посадив это зерно по кругу, на удалении от двух до трех футов от середины холмика, они заботятся о ней усердно и строго, причем они вы­грызают все иные травы, которые растут рядом и на удалении от одного до двух футов вне круга пашни; культивируемая трава пышно разрастается и дает богатый урожай маленьких белых кремнеподобных семян, которые под микроскопом выглядят очень похожими на обычный рис. Когда урожай созревает, они заботливо убирают его, вместе с мякиной заносят собранное в зернохранилище, где мякину отделяют и выбрасывают вон. Мя­кина выбрасывается за границу вымощенного двора».

Чарльз Дарвин — (1809—1882). «осы особого вида» — осы-наездники.

«...я вам рассказывал об этом однажды» — см. лек­цию от 5 января 1923 г. в курсе «О здоровье и болезни», ПСС, библ. №348.

«...ученик профессора Бунге» — см. статью, приведен­ную на стр. 179 и высказывания Рудольфа Штайнера об этом.

Брэм описывает следующую сцену: «С дерзостью и необузданной дикостью ос может познакомиться каждый; да­же если его атакует не весь рой, он может быть безжалостно искусан, если, сам того не зная и не желая навредить, он ока­жется на своем пути рядом с их гнездом. Несколько лет тому назад с собакой пастуха и ее спутниками произошла такая история: на лугу паслись коровы. В этом месте было множест­во кротовых куч. Около одной из них сидела собака, верный сторож своего стада. Вдруг со страшным воем она отчаянно бросилась в протекавший рядом ручей. Пастух сперва не по­нял, что произошло, он поспешил на помощь верному другу, подозвал ее и увидел, что в нее вцепились осы. Занявшись уда­лением присмиревших от купания в воде бестий, он в усердии своем не заметил, что и сам стоит на вулкане. Раздраженные осы заползли ему на ноги, под одежду и наверх, так что он, на­конец, тоже был вынужден искать спасения от укусов в воде. Суматоха становилась все сильнее. Кротовые кучки были на­селены бесчисленными роями, на которых до сих пор не обра­щали внимания. Пасущиеся коровы тронулись в путь, и тоже были атакованы дико возбужденными осами. Все стадо броси­лось в воду в результате такой битвы. Стоило большого труда и помощи со стороны, чтобы постепенно навести порядок. Попытки уничтожить гнезда и сделать луг пригодным для вы­паса скотины не принесли успеха. Осы каждый год были так многочисленны, что оставались хозяевами положения».

Альфред Эдмунд Брэм — немецкий зоолог и путеше­ственник-исследователь (1829—1884).

Жан-Анри Фабр — французский энтомолог (1823— 1915). Основной труд: «Подарки энтомологии. Об инстинктах насекомых», 10 томов, 1879—1907 гг.

«…вид пчел, которых обычно называют древогнездами, Xylocopa violacea»—см. Брэм,т.3,стр.484 и 485.

«С сильным жужжанием перезимовавшая самка летает около горбылей, дощатых стен, столбов, выбирая подходящее место для своего потомства. Старая древесина, подгнивший столб, рыхлый ствол дерева с отставшей корой подходит ей все­го лучше, и она приступает к тяжелой работе. Усердно выгрыза­ет пчела дыру по размеру своего тела, идет сперва по прямой линии вовнутрь, а затем сворачивает вниз. Щепу она выбрасы­вает наружу, идет все глубже и глубже, пока не возникнет равномерный, подобный трубе ход, который может быть длиной до одного фута, а внизу снова немного загибается наружу. Забот­ливая мать отрывается от своего занятия ненадолго, чтобы сде­лать один-другой вылет на цветы, поесть меду и набраться но­вых сил. Май еще не окончился, а труба уже готова. В нижнюю часть доставляется в нужном количестве мед и смешивается с цветочной пыльцой, затем кладется яйцо, а потом, на высоте равной толщине прохода делается крышка в виде концентри­ческих колец из опилочной смеси. Первая ячейка закрывается и, тем самым, образуется пол для второй, вышележащей. В нее закладывается та же порция пищи и снова кладется яйцо. Та­ким образом, не прерываясь, она строит дальше, пока все про­странство не окажется заполненным колонной из ячеек. Через несколько дней выводится молодая личинка, она лежит свер­нувшись и в течение трех недель подрастает, заполняя полость ячейки. Затем она завивается в кокон и окукливается. Так как она самая нижняя и самая старшая, то и развивается она преж­де всех, затем идет вторая, а верхняя идет последней. Будет ли первая ждать, пока последняя сестра не созреет и не проложит путь из тюрьмы? Нет, она встает на голову, шевелится и двига­ется вперед, в соответствии с изгибом пространства. Она дос­тигает конца изгиба, который наполнен щепой, и прогрызает тонкий слой, отделяющий ее от теплого воздуха. Та, которая выводится второй, следует за первой, пока вся эта компания к концу июля или началу августа не вылетит наружу, и гнездо не опустеет».

«...и, благодаря их встрече, возникает муравьиная ки­слота» — в перепечатке было: «благодаря его укусу и т. д.».

«...при Рождественской игре» — при Рождественской игре в Оберуфере, см. «Рождественские игры у древних народов. Игра в Оберуфере. При участии Карла Юлиуса Шредера сцени­ческая обработка Рудольфа Штайнера», Дорнах, 1976, Рудольф Штайнер, «Выступление, посвященное Рождественским играм у древних народов», ПСС, библ. №274

цветные
доски к
циклу
лекций
для РАБОЧИХ
ГЁТЕАНУМА

ЧЕЛОВЕК
И
МИР

ДЕЙСТВИЕ
ДУХА
В
ПРИРОДЕ

О
ПЧЕЛАХ

При расшифровке стенограмм не всегда удава­лось точно восстановить на какой именно фрагмент изображаемого на доске рисунка ссылается доклад­чик. Поэтому текст содержит места, где должна была быть иллюстрация, которая, однако, отсутствует.

Сохранились оригинальные зарисовки и надпи­си, сделанные Рудольфом Штайнером во время этих бесед-лекций: в то время было принято покрывать доски черной бумагой. Репродукции всех сохранив­шихся «досок» приведены в отдельном многотомном издании Rudolf Steiner «Wandtafelzeichnungen zum Vortragswerk» (Rudolf Steiner Verlag, Дорнах, Швей­цария).

Даже при поверхностном сравнении указанных репродукций со стандартными иллюстрациями в изданиях трудов Р. Штайнера становится очевидной определенная бедность и неполнота вторых. Кроме того, учитывая личность лектора, предмет докла­дов и обстоятельства, при которых делались зарисов­ки, можно предположить, что созерцание репродук­ции в целом, а не просто ее черно-белых фрагментов, способно дать читателю нечто большее.

Исходя из указанного, издательство сочло целе­сообразным привести в настоящей публикации и фрагменты (как они даны в оригинале), и подборку репродукций досок.